Он надевает на себя свой имидж, как наряд ежедневно, когда оказывается не в кругу своих. Этакий мальчишка, с лукавым взглядом, обаятельной улыбкой, который совершенно не обращает внимания на то что на нем за шмотки. Этот мальчишка в теле человека, которому под сорок, часто смеется, говорит загадками, смотрит на свою искушенную публику интригующе, выжидающе, то и дело подкалывая и подначивая тех, на кого играет. Тех, для кого он надевает свою личину, как наряд.

Его любит публика, он тоже любит её, только как-то по-своему. Периодически зло шутит, хотя не без доброй улыбки, то и дело подначивает толпу, которая, на самом деле, практически готова его разорвать, но нет. Он неприкосновенен и непоколебим. Наверное потому ему так идет его искусственная личина, его ежедневный наряд.
Он всегда хорош собой, всегда держит все в своих руках, хотя упорно делает вид, что плана нет! Как может все идти по плану, когда плана-то нет! Что вы все пристали? Он привык смотреть на мир так, что ему плевать на сплетни, на то что о нем говорят, на то, как к нему относятся. Плевать, понимаете? 
Он наделано ведет здоровый образ жизни, хоть часто ночной, ругает тех, кто не подобает. В его мечтах озеленить весь мир, сделать людей лучше, выучить их так, как хотел бы выучить близких. Он упорен в стремлении сделать свой наряд натуральным, идеальным. 

И ему удается. Наверное он чувствует это своим сводимым периодической дрожью скелетом. В своих тонких музыкальных пальцах он держит собственный виртуозно и изощренно сотканный мир, который уже вжился в него, практически стал тем самым его миром, практически, практически... 

Хотя на деле он давно не мальчишка и даже не молодой человек. Ему почти сорок и он смертельно устал от этой беготни, от постоянных игр в себя, от своего чертового наряда и тех прихотей публики, которую он правда любит, тех прихотей, что заставляет себя выполнять. Он болезненно худ и наверное чем-то болен. Исколот ботаксом, с проседью, этот идеальный актер. Он курит одну за одной самых крепких, то и дело нервно перебирает паучьими пальцами и качает ногой. Когда приходится решать какие-то важные вопросы, или когда он остается со «своими» он незаметно стягивает с себя свою личину, свой опостылевший наряд. 

И остается совершенно нагой. Он открыт и спокоен, растворен в воздухе, молекулами льется меж собственных речей. Его глаза не бьются молниями, они, как ни странно, совершенно пусты, как и весь его идеал, ни то пересыщен, ни то ненаполненно прост. Он серьезен, говорит спокойно, размеренно, то и дело выходя на откровения, если приоткрыть свои же двери к нему. Он шутит, но сам не смеется над своим юмором, потому что отлично знает, что сняв наряд не обязательно быть веселым и смешным. Привычка, на столько же дурная, как и просто пытаться быть не собой. Потом он бросит взгляд на часы, на излюбленном телефоне, обмолвится о любимой работе, прочих делах, водрузит очки на нос и медленно двинется к выходу, потихоньку разгораясь и начиная сиять. Наряд снова на нем, как уже можно было понять.

Он кумир, но вовсе не идеал. Сложно ранее было догадаться.

Вот, кстати, еще [спасибо Женечке за подробный рассказ о личности и вдохновение для описания].

Спасибо. Искренне ваша.