Это мой старый недописанный рассказ! Я точно никогда его уже не закончу, может, кто допишет?..


Она терпеть не могла джаз.

* * *
Она сидела в «Forte» за ближайшим к сцене столиком. В помещении царил полумрак. Горели лишь маленькие праздничные свечи на столиках, да три разноцветных прожектора, освещающих сцену и музыкантов, играющих джаз. У противоположной сцене стены находилась стойка бара, там были зажжены лампы, но их свет не распространялся на основное помещение.
Пламя свечи, стоявшей на ее столе, слегка трепетало, сильно наклоняясь, лишь когда на нее выпускали струи сигаретного дыма. Из большой стеклянной вазы с водой торчала начинающая увядать красная роза. Она была в подарочном серебристом пакете, прозрачном с одной стороны.
Все столики в ресторане были заняты людьми, которые в данный момент не прикасались к тому, что было у них на столах, а внимательно слушали музыку. Их лица были обращены к сцене. Кто-то не сводил восхищенных глаз с музыкантов, некоторые кивали головой в такт музыке, а кто-то тихонько делился впечатлениями с соседями по столу.
На сцене действительно творилось что-то бесподобное. Известный пожилой саксофонист-виртуоз в сером костюме-тройке, похоже с трудом застегивающемся, исполнял свою музыку. По синтезатору молниеносно бегали пальцы молодого клавишника. Он делал под музыку странные движения головой: взад-вперед, похожие на те, которые делает кошка, когда вылизывает лапку. Слева от саксофониста, сидящего на стуле-вертушке, извивался гитарист, поражая всех присутствующих великолепной техникой игры. Бас и барабаны на фоне звучания остальных инструментов были не особо заметны. Они являлись стержнем ко всей музыке и ее фоном, но не привлекали внимание.
Мелодии были длинные, в некоторых местах, наверное, самых интересных, сидящие в зале негромко хлопали, выражая таким образом свое одобрение и поклонение. Лица их были одухотворенные, внимательные и серьезные. Слушатели напоминали завзятых театралов, прибывших на известнейшую оперу.

* * *
Она не понимала джаз. Он был ей скучен и неинтересен. Техника музыкантов, их мастерство, разумеется, бесконечно поражали ее, но музыки она не чувствовала. «Наверное, я несерьезная, если мне не нравится серьезная музыка», - уныло думала она, уже не пытаясь постичь непостигаемое для нее. Ей очень хотелось есть, но это, по-видимому, было неприлично, так как такого себе никто из присутствующих не позволял. Изредка она, не выдержав, поднимала высокий бокал со светлым искрящимся пивом, и делала небольшой глоток. Окружающие никак не реагировали на это действие, стало быть, это не возбранялось. Тарелка с нетронутой осетриной «по-царски» манила к себе и притягивала ее взгляд, и она пыталась забить никотином голод, который пришел с первыми нудными звуками саксофона.
В голове начинало шуметь от пива и от непонятной музыки, которая хотя и не доставляла удовольствия, но все же уводила куда-то, непонятно куда, постепенно наполняя сознание матовым безразличием. В глазах все расплывалось, словно в них попала пыль и мешала смотреть. Она заметила, что напряженно, почти не моргая, следит за импровизированным танцем гитариста, то наклоняющегося вперед, то выгибающегося назад, насиловавшего свою гитару и трясшего головой, словно у него длинные волосы, которыми он размахивает на рок-концерте. Оказалось, что в данный момент играет только он один, исполняет соло на гитаре. Отдыхающий саксофонист, всем корпусом повернувшийся влево, с удовлетворением наблюдал за ним. Белая рубашка гитариста, небрежно заправленная в серые брюки, расстегнулась, и оттуда сверкала мокрая гладкая грудь. Лицо музыканта тоже блестело от пота. Саксофонист вернулся в исходное положение и, приложив свое орудие к губам и закрыв глаза, затянул на нем что-то неземное и, наверное, красивое. Человек, сидящий за клавишами, все так же дергал головой и шеей, слушая гитарное соло. Вслед за саксофонистом он тоже снова присоединился к ансамблю.
Ей было неизвестно, когда это кончится. Долгие однообразные мелодии сменяли одна другую, и музыканты никак не оставляли сцену. На лицах слушателей не было заметно и капли утомления, все продолжали восторженно внимать джазовым излияниям и хлопать в необходимых моментах. У нее же начинала болеть голова, и ныло все тело от длительного сидения на круглом стуле с неудобной спинкой. Она закрыла воспаленные глаза. Ей сразу стало легче и не хотелось их открывать. На внутренней стороне век она видела изменяющиеся коричневые узоры, - странное, обычно короткое явление, замеченное ею еще в детстве, - и пыталась продлить наблюдение за ними.

* * *
Она ненавидела джаз. Сегодня она стала его ненавидеть. Она сидела с закрытыми глазами, и ей никуда было не деться от нелюбимых звуков.
Вдруг она почувствовала, что звуки стали отдаляться от нее, делаясь все тише и глуше. Одновременно с этим тело странно оцепенело, и она уже не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Она попыталась открыть глаза, но не смогла, словно веки были придавлены снаружи чем-то тяжелым. Это непонятное тяжелое через какое-то время стало нажимать на глаза, и глазные яблоки, повинуясь, отступили вглубь глазниц. До этого она сквозь прикрытые веки видела слабый-слабый свет, теперь же глаза созерцали абсолютную темноту, находящуюся у нее внутри, - где именно, она не знала, потому что ничего не было видно. Тела она уже совсем не чувствовала, координация нарушилась, и ей сейчас было неизвестно, в какой позе она заседает за столом, и заседает ли вообще. Может быть, ее расслабленное тело теперь сползло на пол, а может, оно вообще парит в воздухе.
У нее не осталось ничего кроме мыслей, все чувства исчезли, но это не было неприятно. Она находила в этом даже что-то хорошее, и самое главное, она больше не слышала джаз. «Я мыслю, стало быть я существую», - вспомнила она, и ей стало очень смешно. Очень было странно – смеяться только мысленно, но в данный момент она не могла это сделать иначе.

* * *
Через какое-то время, количество которого она тоже не могла себе представить, чернота вокруг стала на нее давить. Сначала было просто скучно, затем стало страшно. Мыслилось не ясно, а смутно; мысли путались, становясь похожими на кошмарный сон. Что с ней происходит, а главное, когда это кончится, если кончится вообще, она не понимала. Запертая внутри себя, она ощутила приступ клаустрофобии. Непривычной, ненормальной клаустрофобии. «Ушел в себя, вернусь не скоро», - снова вспомнила она известную фразу и ужаснулась ей. А раньше казалось остроумно…
Ей хотелось вернуть хотя бы одно из утраченных чувств. Ну, хотя бы обоняние! Тогда она смогла бы почувствовать запах сигаретного дыма, запах так и не отведанной осетрины «по-царски», запах дорогого одеколона сидящего за соседним столом элегантного мужчины… «Если я, конечно, еще там», - добавила она мысленно. Или почувствовать вкус - вкус пива и выкуренной недавно (а, может, и давно) сигареты. А еще лучше – звук… Да, конечно, звук! Теперь она отдала бы много, чтобы УСЛЫШАТЬ джаз.
И оттого, что она не чувствует ничего, из того, о чем раньше даже не задумывалась, а иногда с удовольствием бы и отключила подобное чувство, она мысленно закричала изо всех сил. И в тот же миг она ощутила страшный мощный порыв воздуха, который появился откуда-то тоже из нее, но в тот момент непонятно, с какой ее стороны, и вытолкнул ее из себя. Совсем.

* * *
Она зависла под потолком ресторана прямо над собой, сидящей, по видимости, в той же позе, в какой и была, когда вдруг ушла в себя. (Теперь это выражение звучало не забавно, а естественно и опасно). Обретенные чувства больно ударили ее по соответствующим им органам. Глаза ослепил свет, все такой же слабый и мерцающий, но после абсолютной темноты он действовал, как слепящие потоки солнечных лучей. Во рту был странный, совсем не ожидаемый ей, вкус, очень резкий и солено-горько-кисло-сладкий одновременно. Обонятельные рецепторы ощутили все даже самые еле уловимые запахи, наполняющие ресторан. Плечом она прикасалась к потолку и чувствовала это, но не плечом, а каждой клеткой своего тела. «Теперь меня две, - думала она. – интересно, что ощущаю я, сидящая внизу?» Но сидящая внизу не шевелилась и не открывала глаз. Может быть, спала?..
И еще, к ней вернулся слух, и она опять услышала джаз! Он, казалось, звучал теперь громче и был всеобъемлющим. Ей представлялось, что она сама часть этой музыки, не родной и не манящей. Ей захотелось понять эту музыку, и она стала по воздуху медленно приближаться к сцене. Что она собиралась там сделать, она еще не знала, что-то вело ее, и она покорилась.

* * *

от автора:
Там дальше подразумевалось, что она поочереди в таком летучем состоянии вселяется в каждого из музыкантов и их инструменты... сливается с музыкой и наконец понимает джаз.
Но может будут другие варианты?
литклуб