http://alkruglov.narod.ru/jealousy.html
Ревность, эгоизм, эгоцентризм


Эгоизм растет из эгоцентризма: первобытного, дикарского ощущения индивидуумом самого себя – единственным воистину одушевленным и значимым существом в универсуме, для которого все прочие индивидуумы – лишь благоприятные или неблагоприятные обстоятельства, о самостоятельной ценности и равноправии которых первобытный человек не способен даже задуматься. Эгоизм только делает эту установку сознательной: хотя другие и существуют, но они пускай заботятся о себе сами, а для меня значим только я один, соответственно я и действую. – Из него же, из эгоцентризма, вырастает собственничество, которому посвящена предыдущая рубрика: другой для меня есть лишь то, что он дает мне, все прочее в нем лишнее, ненужное и такое, которое лучше всего было бы вообще уничтожить. А злостная ревнивость есть одно из проявлений собственничества. – Вот таким «родством» и связаны ревность и эгоизм.

Добавлю к этому, что если эгоизм – это убежденное предпочитание себя, в ущерб всякой совместности, то злостная ревность – это «сверхэгоизм»: вроде бы борьба за совместность, но только по типу «поглощения», потребления-истребления, а не равноправия.


Ревность, самолюбие, честь


Вообще, вопрос обладания для примитивной души – это вопрос ее самолюбия; ведь именно за свои обладания, за свои имущество и преимущества, дикарь (дикарь в нас) себя и уважает, и ценит. Соответственно и для примитивного социального сознания вопрос обладаний индивидуума – это вопрос его чести (относительного достоинства) в социуме. Если духовно развитый человек может лишиться всего, и это никак не затронет ни его самолюбия, ни его чести, то примитив вместе с потерей своих владений теряет и честь, и терпит муки самолюбия. – Так вот, в ревности, как в инстинкте еще животном, человек психически совершенно примитивен. Отстаивая свои обладания, свои партнерские права (точнее, свою власть над партнером), он отстаивает самого себя – свое самолюбие. Или, в социальном выражении – стоит за свою «честь». Ее именно, «честь», отстаивал, по своему представлению, и Отелло.

Подозревая, что партнер изменяет, ревнивцы почти непременно терзают себя невольно воображаемыми картинками, как тот с любовником/любовницей над ним смеются (хотя сами изменники находились бы в общем-то в не менее смешном положении.) Кстати, выражение: «наставлять рога» – видимо значит «делать человека, незаметно для него, смешным, вроде как пристроить сзади рожки». Так оно, конечно, потому, что в дело входит самолюбие. Ведь насмешка над кем-то – специфическое преступление только против его самолюбия, она-то, при задетом самолюбии, и подозревается, хоть и без причины.

Характерно, что ревнивые люди часто выходят из себя, когда им указывают на их ревность. Нередко ревность пытаются, пока только могут, скрывать, маскируя ее проявления под какие-то другие претензии. (Практический совет: в случае слишком уж нелепых претензий, попробуйте поискать под ними ревность.) Но не думаю, что это потому, чтобы ревнивцы стыдились этого своего свойства как такового. Дело видимо в другом: признаться в травме своему самолюбию – значит нанести самому себе еще большую травму; в задетом самолюбии не сознаются и не признаются. Мы имеем тут лишний признак того, что ревность и самолюбие близнецы-братья.

Еще характерная деталь: очень обычная реакция на предполагаемую измену – изменить самому (реакция, кажется, в основном женская). Здесь также очевидно, что это реакция – отнюдь не травмированной любви, а уязвленного самолюбия.

Очень самолюбив был, кстати, Пушкин (о котором здесь часто упоминается, в нашем контексте). И, что конечно же неслучайно, полностью принимал дикий институт дуэли (увы!) – апофеоз так понимаемой чести.

Итак, для ревности, обнаруженная измена – это не столько не травма любви (беда), сколько травма самолюбию (обида). Иначе, как говорилось, ревность была бы печалью, а не ненавистью. Любовь, для ревнивца, чтобы ревновать, ведь не столь и обязательна – достаточно одной лишь своей сексуальной претензии. В этом проявляется первобытный эгоцентризм инстинкта ревности («имею значение только я, другие – предмет моего удовольствия или неудовольствия»); эгоцентризм, из которого вырастают и собственничество, и деспотизм, как формы обесценения чужой личности. Для нашего темного подсознательного существуют в мире лишь Я и мое место в нем, коль скоро мне приходится в нем себя отстаивать, – мое самолюбие. Так что и в моей (эгоцентрика) любви главное – мое обладание, которое и составляет основу моего самолюбия.

Кажется, с этим более или менее ясно.

Конечно, правда и то, что наибольшую обиду – травму самолюбию, которого никто не может быть лишен – способны нам нанести именно те, кого мы любим. То есть измена любимого, как всякая обида со стороны близкого человека, травмирует нас особо. Но, так или иначе, реакция на такую обиду – не агрессия. Об этом уже говорилось. Реакция же настоящего ревнивца, напротив, похожа как раз на ту обиду, которую может нанести нам именно чужой и вполне сам по себе нам безразличный человек: ах, так он втерся в доверие для того чтобы надуть, обмануть, обокрасть! Он должен быть наказан! Следует – месть!

Снова напомню, что высокий синоним самолюбия – «честь». Честь – это социальный аспект самолюбия. Если за самолюбие бороться человек сам хочет, за честь – как будто бы прямо обязан! Потому-то для самооправдания, если ревнивый все-таки испытывает в нем потребность, эта категория прямо необходима. – Его-то – самолюбие или так понимаемую (по дикарски) честь – и оберегает ревность, когда оберегает свою собственность.


Ревность и любовь: как они связаны?



…Я помню, как в детстве, когда физиологическая (животная, представленная в инстинктах) сторона любовных отношений для меня еще не существовала, но я уже влюблялся, меня смущали злые выбросы ревности в поведении любящих (наблюдаемые в то время, например, в кино). Как когда, скажем, в «Небесном тихоходе» герой Крючкова пел такие теплые слова «над милым порогом / качну серебряным / тебе крылом», и вдруг, хоть и с шутливой интонацией: «следить буду строго , мне сверху видно все / ты так и знай!» – Такая мелкая и обидная гадость, такое низкое недоверие – ну, спрашивается, откуда и зачем?.. Хорошо еще, что мне в то время не попалось «казачье» стихотворение Пушкина, кончающееся словами «…я люблю свою хозяйку, / часто думал я об ней / и берег свою нагайку». Я бы замучил взрослых недоумениями…

Впрочем, это отступление; сочтем, что любовь – дело взрослое.

Итак. Считается, что ревность – верный признак любви. Злобные укусы ревности даже способны растрогать их жертву, поскольку говорят о том, что кусающий к укушенному во всяком случае неравнодушен; в общем, «ревнуй меня, ревнуй» – как поется в одной итальянской песне, или, как в «Кубанских казаках»: «и горьки мне, горьки твои упреки» (несправедливо-ревнивые), «но ты и дорог мне такой» и т.д., и т.д., в бесконечном множестве вариантов. Возможно, даже «не бьет, значит не любит» относится сюда же (ревнивому ведь свойственно именно «бить», физически или морально, то есть обеспечивать верность партнера не любовью, а насилием).

Факт состоит лишь в том, однако, что поведение любимого, по которому можно судить о его ответной любви, для любящего не может быть безразлично. Так что ревность действительно может свидетельствовать о половом неравнодушии (остережемся все-таки говорить определенно – о любви).

Но, если любимый любящему взаимностью не отвечает, реакция любящего – отнюдь не обязательно ревность! Иначе бы мы ничего не знали о бесконечно трогательных историях неразделенной любви, где ревности не было вовсе никакого места! И даже великий ревнивец, великий поэт поднялся однажды аж до такого чувства, как: «я вас любил так искренне, так нежно / как дай вам Бог любимой быть другим»…

Скажу еще, что не ревнивый человек – это не тот, которому «все равно». А тот, кто не пачкает любовь подозрениями, и вполне непосредственно ощущает так, что в любом случае злоба и насилие ничего в отношениях решать не способны.

В общем, между любовью и ревностью какие-то взаимосвязи действительно имеются, но только далеко не однозначные и не прямые.

Попробуем вкратце проследить за этими связями. Итак. –

Главное очевидно: любовь это все таки любовь (желание добра), а ревность – ненависть (недоверие и злость). Если ревность и может быть в чем-то отождествлена с любовью, то это, словами афориста Аркадия Давидовича, «любовь ненавистью»…

Любовь – это высшая степень признания чужой личности, во всей ее уникальности (непохожести) и свободе. Любовь не то что уважает – оно именно обожает личность любимого. Его несходства и неожиданно раскрывающиеся черты она обнаруживает с интересом и радостью. Ревность, напротив – не может терпеть именно свободы в другой личности, свободы его воли, как постоянного и неизбывного источника тревоги, неизбывной опасности для так понимаемой взаимности. Кстати, тут ревность нередко выходит за пределы чисто половой сферы и прямо впадает в обычный деспотизм – готова поглотить, как хорошо известно, всякую свободу партнера, всякую его жизнь, которую ревнивец почему-то не может или не желает с ним разделить: готова убить его собственные интересы, вкусы, увлечения. Например, как показано в одном фильме, так угнетало некую жену увлечение мужа скрипкой; или, в менее прославленном случае, это была коллекция книг, которую по требованию супруги коллекционера надо было периодически портить, продавая самая ценное ради каких-то выдуманных хозяйских нужд. (Эта же женщина, вообще как будто вполне здравая и положительная, встречала мужа кулаками и любыми подручными средствами, если тот задерживался на работе хоть на четверть часа; ее не могло остановить даже присутствие посторонних). – Если деспотизм и может быть назван любовью, то лишь в том же смысле, что, скажем, и садизм.

На практике, кажется, выходит так, что ревность стремится изничтожить в любимом те самые свойства, которые в свое время и вызвали любовь.

Можно добавить, что если отношение любви к любимому выражается в известной формуле: «хорошо, что ты есть (даже если не мой/моя)», то отношение ревности к ее жертве – «если не мой/моя, то лучше бы тебя не было (лучше умри)»; «не доставайся ж никому!».

Возможно, впрочем – и это как раз наиболее обычный типичный случай – когда вместе идут и настоящая любовь, и возбужденный ею (ее сексуальной претензией) автономный инстинкт ревности, и оба чувства проявляются одновременно и прямо друг другу противоположно. Жертвенное и альтруистическое чувство любви возбуждает независимое от него темное, собственнически-деспотическое чувство ревности, и образуют ту странную смесь, которая всем нам так хорошо известна. Но в главном, любовь остается сама по себе, а ревность – сама по себе. – Если здесь нужны мои рекомендации, вот они: все-таки, если человек уже достоин этого звания, темный инстинкт не должен им управлять, или по крайней мере получать рефлексивную оценку и, если того требует справедливость, подавляться.

(Ибо, думаю, от дурной ревности распадается больше любовных и семейных союзов, чем даже от реальных измен.)


(Чем больше знакомлюсь с высказываниями, мыслями этого замечательного ученого, тем острее чувствую, что в старших классах школы необходимо знакомить подростков с основами философии. Разными взглядами на человека и его поступки, на мир души и мыслей.непременно нужно помочь человеку разобраться в самом себе. Если воспитание и образование при помощи искусства, когда оным считается хулиганство "пусек", действительно может нанести неокрепшей душе только вред, то классическая литература и философия (современная,в том числе) просто необходимы,как воздух!)