Это цитата сообщения Stefaniia-Stefa Оригинальное сообщение
Шпага, перо и два сумасшедших сына
История редко подсовывает нам персонажей, в которых эпоха отражается так же чисто, как в зеркале. Франсуа-Мари Аруэ, который позже назовёт себя Вольтером, был именно таким зеркалом для своего XVIII века — века Просвещения. Он верил в разум, прогресс, равенство и прочую высокую материю, но при этом был язвительным, тщеславным, невыносимым типом, который умудрился перессориться со всеми, с кем только можно было. Вся его жизнь — это идеальный сценарий для едкой комедии о том, как один человек может вывести из себя всю Европу и заставить её при этом думать. Он писал обо всём: от устройства вселенной до качества игры актрис, и делал это с такой въедливой проницательностью, что быстро превратился в главную занозу в заднице Старого Режима. Его острое перо находило мишени повсюду: тупость, ханжество, церковный мрак, лицемерие. За неумение держать язык за зубами его регулярно поучали, сажали в тюрьму и вышвыривали из страны. Париж, Пруссия, Женева — отовсюду его гнали ссаными тряпками. Но именно его идеи, разлетевшиеся по континенту в миллионах печатных копий, в итоге подпилили ножки трона, на котором сидела французская монархия, и подготовили почву для революции 1789 года.
Родился этот будущий смутьян 21 ноября 1694 года в Париже. О семье своей он распространяться не любил, видимо, было что скрывать. Отец, Франсуа Аруэ, выходец из буржуазной семейки торговцев тканями, выучился на юриста и дослужился до нотариуса, а потом и вовсе до сборщика податей. Клиентами у него были сплошь аристократы — Ришелье, Сен-Симоны, так что деньга в доме водилась. Мать, Мари-Маргерит Домар, тоже была из приличной семьи, но умерла, когда мальчику стукнуло семь. После неё единственной женщиной в его жизни осталась старшая сестра. Всего в семье выжило трое детей: старшая сестра, брат Арман и наш герой, младшенький. Родился он таким хилым и болезненным, что родители и не думали, что он выживет. Один из кузенов так и написал в письме родне в провинцию: «Ребёнок выглядит жалко». К счастью для человечества, эта «жалкая кроха» протянула больше восьмидесяти лет и задала всем жару.
После смерти матери отец, видимо, не зная, что делать с мелким, отдал его на воспитание крёстному — аббату де Шатонёфу, отъявленному либертену и вольнодумцу. Тот и слепил из мальчика будущего Вольтера. По совету аббата папаша Аруэ отправил сына в иезуитский коллеж Луи-ле-Гран, надеясь, что там из него сделают человека и он заведёт полезные знакомства. Расчёт оказался верным. Вольтер проучился там до 1711 года и, хотя выводил из себя учителей своей дерзостью и способностью сочинять стишки на лету, сохранил о них добрую память. И друзей завёл правильных, которые потом стали министрами и советниками парламента. В это же время крёстный начал таскать его по парижским салонам, в частности, в общество Тампля, где собирались сливки либертинской мысли. Там он познакомился со знаменитой куртизанкой Нинон де Ланкло, которой так понравился острый язык юноши, что она отписала ему в завещании две тысячи франков на покупку книг.
В 1711 году отец попытался заставить его изучать право, но Вольтеру было скучно. Вместо лекций он строчил оды и мечтал о светской жизни. Отчаявшийся папаша сначала отправил его в ссылку в Кан, а потом пристроил секретарём к послу в Гаагу. Но и там парень умудрился вляпаться в историю: влюбился в некую Олимпию, дочь мадам Дюнуайе — протестантки, сбежавшей из Франции и издававшей газетёнку с критикой монархии. Скандал вышел знатный. Мамаша Дюнуайе не хотела отдавать дочь за юнца с сомнительным будущим, посол тоже был не в восторге. В общем, любовь прикрыли, а Вольтера отправили обратно в Париж. Вернувшись, он пытался вызволить свою Олимпию, даже убеждал королевского духовника-иезуита «спасти» девушку от протестантской ереси. Отец, взбешённый его поведением, пригрозил упечь его в тюрьму (законы того времени это позволяли), и Вольтеру пришлось смириться. Его пристроили писцом в нотариальную контору, но он быстро показал, что лучше всего у него получается писать не контракты, а сатирические стихи, которые скандализировали весь Париж. Отношения с отцом были на пределе. Дома его ждал ещё и старший брат Арман, ярый янсенист, религиозный фанатик, полная противоположность Вольтеру. Как позже сокрушался их отец: «У меня два сумасшедших сына: один в прозе, другой в стихах».
Английский урок и аристократическая дубинка
В 1715 году умер Людовик XIV, «король-солнце». Закончилась целая эпоха. Наследник, Людовик XV, был малолетним, и регентом стал герцог Филипп Орлеанский, человек нравов куда более свободных. Естественно, у него тут же появились враги, и Вольтер, недолго думая, примкнул к оппозиции. Когда регент в целях экономии продал половину королевских лошадей, юный Аруэ сострил в стихах, что «лучше бы он продал половину двуногих ослов, унаследованных от покойного монарха». За эту шутку его отправили в ссылку в замок Сюлли-сюр-Луар. Но он не унялся. В следующем году за поэму, полную издевательств над регентом, он загремел в Бастилию на одиннадцать месяцев. Там, в камере, он написал свою первую успешную трагедию «Эдип», которую, выйдя на свободу, с триумфом поставил в 1719 году. Именно под этой пьесой он впервые подписался как «Вольтер». Откуда взялся этот псевдоним, до сих пор спорят: то ли анаграмма его фамилии, то ли название старого семейного поместья. Слава Вольтера начала расти. В 1722 году умер отец, оставив ему приличное наследство — более четырех тысяч ливров годового дохода, что позволило ему наконец вздохнуть свободно и сосредоточиться на творчестве. Он наслаждался успехом, его звали во все аристократические салоны, он купался в роскоши. Но один случай грубо вернул его с небес на землю.
Среди тех, кого бесил Вольтер, был некий шевалье де Роган-Шабо, отпрыск одного из самых знатных родов Франции. Однажды, когда Вольтер беседовал со своей подругой-актрисой, Роган язвительно спросил его, как же его всё-таки зовут, Аруэ или Вольтер. Ответ был молниеносным: «Шевалье, какое бы имя я ни носил, я его прославляю, тогда как вы своё лишь тащите за собой». Оскорблённый аристократ решил отомстить. Через несколько дней, когда Вольтер ужинал во дворце герцогов де Сюлли, его вызвали на улицу. Там его поджидали люди шевалье, которые с помощью увесистых тростей весьма доходчиво объяснили ему разницу между дворянином и простолюдином. Сам Роган наблюдал за уроком из кареты, заботливо советуя исполнителям: «Не бейте по голове, из неё ещё может выйти что-нибудь путное!». Униженный Вольтер вернулся во дворец и потребовал от хозяев и гостей засвидетельствовать нападение. Каково же было его изумление, когда в ответ он услышал лишь смех. Ни один аристократ не собирался свидетельствовать против своего ради какого-то выскочки из третьего сословия. У Вольтера были деньги и слава, но не было титула. Роган просто поставил на место наглого плебея. Но Вольтер не собирался это так оставлять. Он начал брать уроки фехтования, твёрдо решив вызвать шевалье на дуэль. Об этом заговорил весь Париж. Когда Роган узнал о намерениях писателя, он, недолго думая, выхлопотал ордер на его арест. Вольтера снова бросили в Бастилию, а затем выслали из страны с запретом приближаться к Парижу ближе чем на пятьдесят лиг.
В начале мая 1726 года Вольтер высадился в Англии. Эти два года изгнания стали для него лучшим университетом. Он быстро выучил английский, сблизился с местной интеллектуальной элитой — Поупом, Свифтом, Беркли. Он зачитывался трудами философов-эмпириков, особенно Локка, открыл для себя Шекспира и был до глубины души потрясён, увидев, с какими почестями хоронят Исаака Ньютона в Вестминстерском аббатстве. В Англии учёных и писателей уважали, здесь можно было свободно мыслить и спорить, в отличие от зажатой и косной Франции. Англия стала для него идеалом. «Это страна, где мыслят свободно и благородно, без всякого рабского страха, — писал он. — Если бы я следовал своей склонности, я бы поселился здесь с единственной целью — научиться думать». Он усвоил главный урок: чтобы быть по-настоящему свободным, нужно быть финансово независимым.
Замок, наука и прусский король-философ
Вернувшись во Францию в 1729 году, Вольтер с головой ушёл в финансовые спекуляции и торговлю. Он вкладывал деньги в колониальные предприятия, ссужал деньги аристократам под проценты и даже выиграл в лотерею, найдя в ней математическую лазейку. Вскоре он стал одним из богатейших людей Франции, не имевших титула. Параллельно он продолжал писать, его пьесы «Брут» и «Заира» имели оглушительный успех. Но его язык по-прежнему был его врагом. Когда умерла его подруга, великая актриса Адриенна Лекуврёр, церковь отказалась хоронить её на кладбище, поскольку она не отреклась публично от своей профессии. Её останкам было отказано в месте на освящённой земле, и тело актрисы нашлo последний приют в безымянной яме с известью. Вольтер был в ярости от такого лицемерия и написал гневную поэму, в которой снова противопоставил дикой Франции цивилизованную Англию. Ему пришлось на время уехать из Парижа, спасаясь от гнева церковников. Но настоящая буря разразилась в 1734 году после публикации его знаменитых «Философских писем». В этой книге он открыто восхвалял английские порядки, критиковал французские, заявлял о своей деистической позиции и жёстко атаковал церковь. Книгу признали «скандальной, посягающей на добрые нравы, религию и уважение к власти», публично сожгли рукой палача, а на самого Вольтера выписали ордер на арест.
Он нашёл убежище в замке Сире, у своей подруги и любовницы маркизы дю Шатле. Эмили дю Шатле была женщиной незаурядной: замужем, но мужа, интересовавшегося только армией, видела редко. Она была умна, образованна, увлекалась наукой и литературой и, как и Вольтер, презирала предрассудки. Их роман продлился шестнадцать лет, и это были годы совместной интеллектуальной работы. В Сире они создали настоящий научный центр. Вольтер писал в своих «Мемуарах»: «Мы собрали большую библиотеку… Мы построили галерею, оборудовали отлично оснащённый физический кабинет… Наше главное внимание долгое время было обращено на Лейбница и Ньютона. Мы искали в этом восхитительном уединении только знаний, не интересуясь тем, что происходит в остальном мире». Именно Эмили, которая сама перевела на французский «Начала» Ньютона, привила Вольтеру глубокий интерес к точным наукам.
В эти годы Вольтер начал переписываться с наследным принцем Пруссии Фридрихом, который в 1740 году взошёл на престол. Фридрих II, сам не чуждый литературе и философии, настойчиво звал его к своему двору. Вольтер, тем временем, пытался добиться расположения и французского двора. Он использовал свою дружбу с Фридрихом как козырь, предлагая свои услуги в качестве дипломата и шпиона. Он писал хвалебные оды в честь Людовика XV, сочинил оперу-балет по случаю свадьбы дофина, заручился поддержкой всесильной фаворитки короля, маркизы де Помпадур. Наконец, его усилия увенчались успехом. В 1745 году его назначили королевским историографом, а в 1746-м избрали членом Французской академии. «Я пришёл к выводу, — ехидно заметил он в мемуарах, — что для того, чтобы составить себе самое маленькое состояние, лучше сказать четыре слова любовнице короля, чем написать сто томов».
В 1749 году его жизнь резко изменилась. Эмили дю Шатле, его верная подруга и интеллектуальный партнёр, неожиданно умерла. Убитый горем и чувствуя себя неуютно в Париже, Вольтер решил принять давнее приглашение Фридриха II. В июне 1750 года он отправился в Пруссию, мечтая пожить при дворе настоящего короля-философа. Он и не подозревал, что увидит Париж снова лишь через двадцать восемь лет, на пороге смерти.
Патриарх на границе и война с фанатизмом
В Потсдаме Вольтера приняли с королевскими почестями. Фридрих, которого Вольтер прозвал «северным Соломоном», мечтал превратить свою казарменную Пруссию в культурный центр Европы, и заполучить главного интеллектуала эпохи было для него делом престижа. Вольтера назначили камергером, наградили орденом и положили огромную пенсию. Поначалу всё шло идеально. «Невозможно было устоять перед королём-победителем, поэтом, музыкантом и философом, который делал вид, что любит меня! — вспоминал Вольтер. — Ужины были восхитительны… Никогда я не присутствовал на пирах, где царило бы столько свободы». Но идиллия длилась недолго. Два тщеславных и язвительных человека не могли долго уживаться под одной крышей. Они постоянно ссорились из-за денег. Вольтер ввязался в сомнительную аферу с саксонскими облигациями, чем вызвал гнев короля. Дворцовые интриги и взаимная зависть отравляли их отношения.
Последней каплей стал конфликт Вольтера с президентом Берлинской академии Мопертюи, любимцем Фридриха. Вольтер встал на сторону оппонента Мопертюи, математика Кёнига, и выпустил анонимный памфлет. Фридрих ответил своим памфлетом, защищая протеже. Вольтер, вместо того чтобы заткнуться, выпустил свой самый едкий сатирический шедевр — «Диатрибу доктора Акакии», в котором выставил Мопертюи полным идиотом. Король пришёл в ярость и приказал сжечь весь тираж. Вольтеру ничего не оставалось, как бежать. В марте 1753 года он под предлогом плохого здоровья покинул Берлин. Но Фридрих так просто его не отпустил. Вольтер прихватил с собой том стихов, сочинённых королём, — весьма фривольных и сатирических. Опасаясь, что Вольтер их опубликует, Фридрих приказал арестовать его. Философа и его секретаря задержали во Франкфурте и продержали под арестом больше двух месяцев, пока не вернули злополучную книгу. Этот произвол наделал много шума в Европе, но Вольтер стал персоной нон грата как во Франции, так и в Пруссии.
Нужно было искать новое убежище. После некоторых мытарств он решил осесть в Женеве. В 1755 году он купил имение, которое назвал «Отрада» (Les Délices). Но и тут его неугомонная натура нашла себе приключений. В кальвинистской Женеве театр считался греховным развлечением, а Вольтер первым делом построил у себя в имении сцену и начал ставить пьесы. Власти запретили представления, но он их игнорировал. В том же году страшное землетрясение в Лиссабоне вдохновило его на поэму, в которой он поставил под сомнение божественное провидение, допускающее такие бессмысленные катастрофы. Это вызвало ярость местных пасторов. Окончательно их отношения испортились после выхода статьи «Женева» в знаменитой «Энциклопедии» Дидро и Д'Аламбера. Статью написал Д'Аламбер, но все знали, что за ней стоит Вольтер. В ней критиковался кальвинистский ригоризм и его нелюбовь к театру. Разразился грандиозный скандал. В Париже тем временем началась травля «философов», издание «Энциклопедии» было приостановлено. Вольтеру стало ясно, что нужно снова менять место жительства.
Он поступил хитро. Он купил два имения — Ферне во Франции и Турне в Швейцарии — прямо на границе. Теперь, в зависимости от того, откуда дул ветер, он мог легко перемещаться из одной страны в другую, оставаясь недосягаемым для властей. В Ферне он провёл последние двадцать лет своей жизни, превратившись из гонимого писателя в настоящего «фернейского патриарха», духовного лидера всей просвещённой Европы. Он перестроил захудалую деревушку, построил дома для крестьян, школу, церковь, осушил болота, наладил часовое и шёлковое производство. Ферне стало местом паломничества. К нему ехали со всего континента, чтобы засвидетельствовать почтение живому классику. Именно в эти годы он написал свои главные произведения: «Кандид», «Трактат о веротерпимости», «Философский словарь». И именно здесь он начал свою самую благородную войну — войну против фанатизма и несправедливости.
Триумф, смерть и вечное беспокойство
Самым громким делом, в которое ввязался Вольтер, стало «дело Каласа» в 1762 году. Жана Каласа, пожилого протестанта из Тулузы, обвинили в том, что он убил собственного сына, чтобы тот не перешёл в католичество. На самом деле юноша покончил с собой из-за долгов. Но в атмосфере религиозной ненависти слух об убийстве разросся до чудовищных размеров. Суд, не найдя прямых улик, решил выбить признание из самого обвиняемого, после чего жизненный путь несчастного старика был прерван рукой палача. Его семью разорили и изгнали. Вольтер, узнав об этой истории, был потрясён варварством, творившимся во имя веры. Он начал собственное расследование. Он задействовал все свои связи, писал сотни писем, памфлеты, статьи. Его «Трактат о веротерпимости», написанный по следам этих событий, стал манифестом против религиозного фанатизма. Три года он вёл эту кампанию, и в итоге добился невозможного: приговор был отменён, Жан Калас посмертно оправдан, а его семья реабилитирована. Это была оглушительная победа разума над предрассудками. За делом Каласа последовали другие: дело Сирвена, дело шевалье де ла Барра, заплатившего головой за «кощунство». Вольтер стал последней инстанцией для всех жертв судебного и религиозного произвола. Он превратился в совесть нации.
Годы шли. Вольтер старел, но его творческая энергия казалась неиссякаемой. Он мечтал вернуться в Париж, но запрет, наложенный ещё Людовиком XV, оставался в силе. В 1774 году король умер. Новый монарх, Людовик XVI, хотя и был воспитан на идеях Просвещения, особой любви к философу не питал. Но общественное мнение было на стороне Вольтера. Его друзья при дворе убедили короля разрешить старику вернуться. И вот, 10 февраля 1778 года, после двадцативосьмилетнего изгнания, 83-летний Вольтер въехал в Париж. Это был триумф. Его встречали толпы народа. Люди бросались к его карете, целовали лошадей. Ему пришлось принимать бесчисленные делегации. Французская академия устроила в его честь заседание, где его чествовали как величайшего из живущих писателей. Он посетил премьеру своей последней трагедии «Ирен». Когда публика увидела его в ложе, спектакль прервался, и ему устроили бесконечную овацию. Это были недели абсолютного счастья. Он наконец получил признание там, где желал его больше всего.
Но его хрупкое здоровье не выдержало такого напряжения. Эмоции и суета подорвали его последние силы. Через два месяца после своего триумфа, 30 мая 1778 года, великий смутьян, отказавшись покаяться и отречься от своих антиклерикальных идей, скончался. Его наследие огромно. Он был неудобным, язвительным, невыносимым, но он был полон жизни, любопытства и непоколебимой веры в способность человека сделать мир лучше. Он прожил жизнь так, как хотел, и преподал всем урок духовной свободы. Незадолго до смерти он написал в мемуарах: «Я много слышу разговоров о свободе, но не думаю, что в Европе был хоть один частный человек, который создал бы себе такую свободу, как моя. Кто хочет и может, пусть последует моему примеру». Этот вызов, брошенный им с порога вечности, актуален и по сей день.