Если бы у меня был какой-нибудь письменный талант, помимо ювелирного собирания штампов, я бы написала о себе рэп или длинное стихотворение-лесенку. Я бы написала свой портрет в текущем времени, как я не знаю соцсетей, кроме контакта, как я никогда не постила себе на стену Ахматову и Есенина, Полозкову или Бориса Рыжего, чтобы казаться глубже, и как когда я на неделю подписалась на паблик "Лучшие стихи великих поэтов", меня стало мутить от головокружения, точно после долгой игры за компьютером. 

Я бы написала о мебели в нашей квартире, оставшейся от предыдущих жильцов, и о том, как ругаюсь на мать, говоря, что у нас слишком много платков и перчаток, так много, что я в них путаюсь: беру одну шерстяную и одну длинную, обе для правой руки. Как я ору: "Ничего не должно быть в избытке!" и как мы приходим к выводу, что крем за тысячу девятьсот рублей помогает мне не лучше, чем детский "Морозко" за тридцать пять. Я бы написала о том, что руки мои страдают холодовой аллергией и что безымянный на правой - тот, которого я когда-то с нежностью назвала Кенни - несёт самый тяжкий урон, на сгибе трескается и гноится.

Я бы вспомнила, как в четырнадцать пообещала собрать группу и вывести русский рок на международный уровень, не надевала бы короткие шорты и кожаные лифчики, не цепляла бы аудиторию на свою сексуальность, послала бы на четыре буквы косметику, но обливала бы вином вечернее платье.

Я бы рассказала о том, что сегодня крещенский сочельник и я поскальзываюсь, и о том, что любой подготовке к экзамену предпочитаю фиксировать свои мысли. Впрочем, все-таки не всегда: я, как правило, освобождаю последний день, запрещая себе писать, но взамен не делаю ничего, так что потом говорю "Лучше бы писала". 

Разумеется, там бы было о седине к двадцати годам и о низком давлении после сколько-то алкоголя. А потом опять о четырнадцатилетии и ностальгическая зависть себе тогдашней, которая так легко смешивала Страйк с водкой и не шаталась, и ещё умудрялась думать о смысле жизни и мило глючить, видя в каждом однокласснике Джерарда. Потом мне бы снова написали в контактике, и я бы вспомнила, как смеюсь, когда на меня ругаются матом, и для пущей очаровательности призналась бы, что улыбаюсь прямо в переполненной электричке, выпечатывая "спасибо :3".

Здесь бы не было ни слова о сигаретах и депрессии, но о Боге и спасении тоже не было бы. А вот о мальчишке (предательски невидимом), с которым мы прыгаем по ступеням и которому я показываю язык, а он мне – язык за щекой, пожалуй, было бы. А ещё нежно-розовая фаталистическая вера, что однажды я найду его. Он окажется красивым, но будто выцветшим, и когда я обниму его, будет казаться, что он смотрит в сторону, хотя на самом деле он будет смотреть в меня. Вот вам и романтическая линия. 

Я бы начала своё произведение абстрактно-конкретной строчкой, разделяющей пространство на половины, типа: "Каждый мой день как гадание на суженого в зеркале". А в середине было бы типа онлайн-режима: в универе под лестницей кто-то ревёт навзрыд, говорит в трубку, всхлипывая: "Всем срать!", мне хочется подойти, обнять и сказать, что я всё понимаю, а ещё – что ни одна учёба не стоит такого разлетающегося эхом плача. Потому что это и есть я – тот рыдающий в телефон человечьишко, побитый вещами, которые не должны ранить в принципе. Пусть даже на самом деле это не я. Ведь я стою в стороне, смотрю, как человечьишко доведённая до икоты истерикой вытирает лужу своих слёзок с экрана мобильника, и никогда не решусь подойти.  

Там, конечно, было бы о моём конфликте с существованием. И о том моём герое, который хнычет "I would turn to drink, but I just don't have the stomach", и о том, который подтирает задницу своей печенью. И о героине - куда же от неё деться - той, которая стоит в несуществующем будущем на возвышении и кричит с перекошенным от ярости лицом "BRING 'EM DOWN!" Там бы было о политике и массовой культуре, за которой я не поспеваю, и о том, что я никогда не знала бородатую хипстоту достаточно хорошо, чтобы её любить или ненавидеть. И о том, что "ненавижу" по отношению к людям, я обычно заменяю на "терпеть не могу".

Было бы о пяти рублях, которые я не добавила на проезд в метро какой-то провинциалке со множеством сумок, и о мелочи, которую я не подала бабушке. И о боли в голове, пожалуй, было бы. И о том, что я боюсь летать на самолётах, а английские слова с буквой "с" из-за передозировки итальянским читаю на "че". Как я хватаюсь за виртуальную руку помощи, недоумевая, с чего она мне протягивается, и щенячьи тыкаюсь, когда ко мне поворачиваются нужной стороной. И о том, что когда рядом со мной есть друг, у меня улыбка непобедимого.  

А ещё там бы было о моей злости, только сейчас я не могу придумать ей причину.

Обрамлялось бы всё кратким обобщением, как я иду с двумя последними сигаретами по холоду и отказываюсь разменивать на покупку новой пачки пять тысяч, с трудом вспоминая, откуда они у меня взялись, как на моих лишённых перчаток руках саднит безымянный Кенни. Там ещё была бы странная шутка про жёлтый диплом, который мне должны выдать, как дисквалифицирующую карточку, за неспортивное насилие над своим образованием. А кончалось бы какой-нибудь псевдоразрывающей разум фразой, и она, конечно же, не сработала бы, потому что я не умею писать концовки.