Дым в кабинете Жерара заполняет пространство вместо воздуха.  Он разных цветов и запахов: белый сигаретный в его руке, грязно-серый в пепельнице. Аромапалочки, по-солдатски ровно застывшие на подставках, тускло светят рыжими головками из разных концов помещения. Их дым тонкий, извилистый и густой, течёт стремительно, сплетается с соседними белёсыми ручьями, порождая туманно-плотное облако. Пахнет дёшево: ванилью с привкусом гари. В такой мощной ароматической завесе табак почти не слышен, хотя его много. Хайди чувствует, что выкурено здесь не меньше пачки. Ей кажется, это всё – кусок личной жераровой вселенной, его особенное пространство, дружелюбное лишь к нему одному. Потому он и дышит здесь так свободно, не мучимый желанием вынырнуть к нормальному воздуху. В этом смоге он как рыба под защитой воды. Дым туманом обнимает его за плечи, делая почти невидимым, а удушливые запахи, защищая его, атакуют любого, кто посмеет его тревожить.

Когда этот воздушный щит наносит Хайди первый удар, дышать становится панически нечем. Слишком уж много аромапалочек: она начитывает пять молниеносно опускающихся головок. Зачем столько, когда хватило бы и одной? Сердце бьётся с большим трудом, задавленное тяжестью сладко-горькой ванили. Горло будто забито пылью, и Хайди хочется откашляться, но она не решается. Задерживает дыхание и громко запирает за собой дверь. Нащупывает взглядом силуэт Жерара, всё ещё повёрнутый к ней спиной, и удивляется, почему внезапное чужое вторжение, такое дерзкое, почти агрессивное, не заставляет его обернуться.

Он всё курит, глядя в окно сквозь крошечный просвет в шторах. Под покровом своего защитного дыма он недоступен и изолирован. Хайди осматривается в кабинете, спешно и пристально, как воровка. Диван занят чем-то бесформенным, по размерам походящим на человека. Эта вещь накрыта непроницаемой строительной клеёнкой, закутана в неё, как материал, который опасаются намочить.

Или как труп, когда его увозят в морг, невольно прибавляет в мыслях Хайди. Она злится на себя, потому что это звучит смехотворно, а сейчас не время сочинять шутки. Только на самом деле от такой ассоциации ей не смешно, а страшно.

На широком подлокотнике дивана тлеет самая длинная аромапалочка. Она даёт больше всего дыма, а гибнет медленнее других. От долгого взгляда на неё в глазах белеет, и это обезоруживает больше, чем если бы темнело. Таков, вероятно, ещё один способ защиты во вселенной Жерара: дым приставлен охранником к тем предметам, на которые смотреть не следует. Хайди становится окончательно не по себе от своих придуманных подозрений, но изучать диван она перестаёт.

На столе у Жерара - стаканы и пепельницы, под столом - несколько бутылок. В самом дальнем углу кабинета растянулись шеренгой офисные стеллажи. На нижних полках светятся благовония. Верхние полки скрывает тёмный покров. Так делают, когда собираются переезжать. Хайди укрепляется в ощущении, что всё это Жерару уже не принадлежит, что он сейчас докурит сигарету, вытряхнет пепельницы и уйдёт из кабинета навсегда.

- О, Мишель, - выдыхает он удивлённо, но удивление его какое-то поверхностное, вызванное скорее тем, как незаметно к нему вошли, чем самим этим посещением.

Хайди охватывает дрожь: на неё смотрят так уверенно и благодарно, а чужое имя звучит так ласково, будто Жерар, глядя на неё в упор, видит кого-то совсем другого. Рефлекторно она отбрасывает тяжёлые волосы за спину и растягивает губы, но улыбки не получается – лишь гримаска.

- Это вы ко мне обращаетесь, сэр Жерар? Так меня зовут Хайди. С чего вы взяли, что я Мишель?

Она знает, что говорит слишком много, слишком развязно и игриво, но голос неподвластен, он бездумно скачет по нотам, оглушённый нервозностью.

Жерар неловко передёргивает плечами.

- В самом деле. Я подзабыл ваше имя. Или, может, никогда не запоминал.

Улыбка его делается нахальной, почти вызывающей, но оттого не менее ласковой. Хайди чувствует, что её губы дрожат, она знает, что это видно, но прекратить улыбаться значит потерять защитную маску, значит снова, как в Городе, задохнуться в ядовитом дыму.

- Что ж, теперь, надеюсь, мы познакомились...

- Вы ведь больше известны под прозвищем, - перебивает её Жерар, - Вдова, верно? Почему, кстати, не чёрная?

Хайди сглатывает страх и оскаливается с новой силой.

- Не заслужила.

Жерар отворачивается от неё, опираясь на стол всем телом. По его фарфорово-гладкому лбу на секунду пробегается морщина. Он смотрит на диван, на предмет, накрытый чёрной тканью, вслушивается во что-то сквозь тишину, напряжённый как хищник, почуявший жертву. В этот момент кажется будто, время замерло по его безмолвному приказанию, и Хайди невольно настораживается вслед за ним, но не слышит ни единого постороннего звука, только собственное сердце глухо бьётся под блузкой.

- Так вот, Хайди... - наконец произносит Жерар, обращая к ней свободное от эмоций лицо, - Или Вдова, как вам больше нравится? Я знаю, что выслужиться перед Анной непросто. Она требует от солдат быть такими же совершенными, как она сама.

Он закуривает, выпуская очередную порцию дыма, и Хайди снова начинает задыхаться, хотя казалось, уже привыкла.

- Не думаю, что кто-то из нас совершенен, - произносит она, опираясь рукой на письменный стол.

Стол чернеет единственной преградой к их сближению. Он же - единственное, что защищает.

Жерар косится на дверь и спрашивает с неожиданной строгостью:

- Как вы вошли, Хайди?

Эта строгость заставляет впервые искренне улыбнуться.

- Долго объяснять. Меня пропустили.

- Так вас видели?

- Разумеется, видели.

Жерар затягивается крепче, дыма вокруг него так непроглядно много, что Хайди наконец догадывается: курит он не обычную сигарету. Она вдруг вспоминает о бутылках у него под столом, поражаясь, насколько он, должно быть, сейчас нетрезв.

- Вы наделаете мне проблем, Хайди, - заявляет он тем временем, очень резко и серьёзно, и нет в его лице ни малейшего признака опьянения.

Удушливый воздух наполняет грудь паникой. Именно теперь пришло время бояться по-настоящему. Хайди знает, что действительно поставила многих под угрозу своим визитом, но считаться с этим не собирается.

- Я уже наделала вам проблем, сэр Жерар.

Она отрывает руку от стола и шагает вперёд. Мысли жаждут отключиться и потеряться, но Хайди велит им оставаться чистыми, заставляет себя видеть чётко, цепляясь за каждую мелочь. Она ловит момент, когда сонное недоумение в лице Жерара сменяется защитным равнодушием, в своём воображении она глотает его затяжку, в его синем перстне отражается тонкий луч солнца. Хайди не слышит своих шагов, но видит, что Жерар приготовился к её приближению. Ему интересно, какое расстояние между ними она выберет как оптимальное. И когда она оказывается так близко, что может коснуться его колена своим, когда именно это она и делает, какие-то потайные механизмы автоматически растягивают улыбку Жерара. Он расставляет ноги шире, позволяя колену Хайди оказаться зажатым в его коленях, позволяя ей обхватить своими ногами одну из его ног.  

- И что же такое вы сделали?

Он безнадёжно уступает ей в росте, но это не лишает его фигуру властности. Хайди без слов опускает руку в его раскрытую ладонь, заставляя выронить сигарету. Его сухие пальцы немного сжимаются, и это приятно, но усилием воли Хайди выпутывается. Её рука по пиджаку взбирается к его шее, по пути гладя его запястье, ощущая остроту локтя и твёрдость плеча. Шея у него тёплая, живая, совсем не фарфоровая, как кажется со стороны, а пиджак –  застиранный и заношенный. Это странно умиляет Хайди, её пальцы крадутся выше, под его волосы, нащупывают ухо, острое, как у эльфа, с повреждённой раковиной.

- Я пыталась вас убить, сэр Жерар, - произносит Хайди с извиняющейся грустью, - Это я выстрелила вам в голову.

Жерар улыбается сахарно и белоснежно, будто рана - его эрогенная зона. Несколько секунд он позволяет Хайди холодить и щекотать огрызок уха, а затем накрывает её руку своей и опускает вниз, к своему бедру.

- Так всё-таки пытались… А я думал, вы просто хотели заставить меня танцевать.

Эти слова сбивают Хайди с мысли, заставляя на миг беспомощно раскрыть рот. Безумие, что поделаешь, у всех есть немного своего непереводимого безумия, остаётся только его расшифровывать, и Хайди переспрашивает, шелестя словами, как бумагой:

- Танцевать? Вас?

Жерар кладёт её ладонь себе на плечо, другую ладонь аккуратно берёт в свою. Он разрывает объятие, в котором сомкнулись их колени, и резко делает шаг вперёд.

- Танцевать, танцевать, Хайди, - объясняет он, и они кружатся в кабинете, замирая возле дивана с неизвестным обёрнутым в клеёнку предметом. Руки Жерара тепло обнимают за талию, руки у него белые, небольшие, но на теле Хайди кажутся всемогущими, - Я люблю танцевать, - продолжает он, направляя её дальше, к накрытым шкафам, - Вы стреляли в меня так настойчиво и безуспешно. Я просто не мог поверить, что вы действительно жаждете меня убить. Думал, вы так развлекаетесь: хотите посмотреть, как я буду отпрыгивать от ваших пуль. Я умею хорошо прыгать, Хайди, но куда больше мне нравится вальс. Я верил, что однажды мы с вами его станцуем. Вы ведь для этого и пришли, правда? Для того чтобы танцевать со мной? 

Он не улыбается, говорит даже с какой-то грустью, наклоняет Хайди спиной вниз, и она теряет над собой контроль, выпуская вздох, слишком похожий на стон.

- Не думала, что у вас будет настроение танцевать, сэр Жерар, - выговаривает она, когда он позволяет ей снова выпрямиться.

- Почему бы и не танцевать, Хайди? Находясь на острие ножа, больше всего на свете хочется танцевать. К сожалению, музыка - только у меня в голове, а я давно не занимался вокалом, так что не решусь ничего напеть. Но вы ведь считаете про себя? Раз, два, три…

Он ведёт легко и сильно, он всегда на пол движения впереди, его тело переполнено изяществом. Ноги Хайди заплетаются, она едва удерживается, чтобы не упасть на чужую грудь.

- Я считаю уже несколько часов, сэр Жерар, - произносит она, задыхаясь, а затем кружится под его рукой, - Так вы знали, что это была я? Что я стреляла?

- Нет, не знал, Хайди. Но теперь знаю - и что с того? Не казнить же мне вас за эту шутку.

Он останавливается, выпуская её, улыбается, галантно поклонившись, и лишь когда отворачивается, можно заменить, как вздымаются его плечи. Он тоже устал, тоже задыхается, но даже эта слабость придаёт его силуэту недюжинное достоинство.

- Я слышала, вы прощаете женщин, что бы они ни сделали, - шепчет Хайди.

Жерар приглаживает волосы, плотно накрывая ими раненое ухо.

- От кого слышали? Это не совсем верно. Скорее я имею индивидуальное отношение к каждому человеку. Не считаю правильным судить по полу, возрасту, цвету кожи… Хотя будь вы, Хайди, мужчиной, я бы вряд ли предложил вам присесть.

Он выкатывает своё офисное кресло: иных стульев нет, а диван безнадёжно занят. Хайди опускается почти невольно, ноги сами подгибаются от усталости.

- Вы как будто проявляете милосердие, сэр Жерар. Но уж больно оно у вас выборочное.

Он усмехается, опираясь на стол напротив Хайди. Их колени опять так близко, что могут поцеловаться при любом случайном движении. Жерар льёт в стакан коньяк. Этим действием он напоминает Анну. Только Анна пьёт белое вино, прозрачную текилу, она любит светлое, настолько светлое, чтобы почти никакое, чтобы резало глаза, а Жерар любит тёмное – чтобы, как приятный полумрак, глаза ласкало. Он вытаскивает из ящика стола ещё один стакан, предлагая Хайди. Её мучает жажда, и она опустошает содержимое несколькими глотками.

- А вы, получается, пришли попросить прощения? – произносит он и, как услужливый бармен, подливает ещё.

От такого вопроса Хайди впервые накрывает злостью. Она сдерживает резкий порыв своего голоса и, немного помолчав, произносит мягко:

- Нет, сэр Жерар. Я пришла простить вас.

Он жадно закуривает. На этот раз – обычные сигареты из цветной пачки. Выдыхает струю дыма под потолок, картинно запрокинув голову, точно позирует.

- Это интересно. За что вы собрались меня прощать?

Хайди бьёт злобой, как током, снова.

- Вы убили моего мужа, сэр Жерар. Я давно это знаю. Вы виной тому, что я стала вдовой. А ещё, - она оттягивает от плеча блузку, демонстрируя мутным глазам Жерара пятно ожога, - Вы меня покалечили. Выстрелили из гранатомёта в моё укрытие, и моя кожа загорелась. Мне было больно, сэр Жерар. Я металась и плакала, а потом вонзила нож в глаз своему возлюбленному. Мои друзья не могли похоронить своих близких, потому что от тех ничего не осталось. А одна девочка – совсем юная девочка – после вашего нападения покончила с собой. Вы когда-нибудь бывали в таком аду, сэр Жерар?

Он качает головой, с трудом сглатывая коньяк.

- Откровенно говоря, ни разу в жизни не стрелял из гранатомёта... Но я не берусь отрицать, что в случившемся есть моя вина.

- Я и не позволю вам отрицать, - заявляет Хайди в едва сдерживаемом бешенстве, - Вы не тот человек, за которого себя выдаёте, если собираетесь отрицать свои злодеяния. Вероятно, в наказание за всё это вы так сильно и заболели.

Жерар отставляет стакан.

- Я заболел?

- Да, сэр Жерар, это известно всему штабу. Не пытайтесь отрицать, у вас осталось слишком мало людей, готовых прикрыть ваш недуг. Ваша рука, не знаю уж точно, правая или левая, находится в таком плохом состоянии, что, вероятно, вы не переживёте следующую ночь. После всего, что вы натворили, мне не то чтобы жаль вас, сэр Жерар, - Хайди занижает голос до шёпота, заставляя Жерара склоняться к ней, - Но тот, кто собирается прийти вам на смену, нравится мне ещё меньше. Потому я и надеюсь, что ваше нынешнее предсмертное положение – просто хитрый ход в игре, а в рукаве у вас припрятано лекарство.

Жерар задумчиво смотрит на свой рукав, будто в нём действительно таится нечто решающее. К Хайди взгляда он не обращает.

- Это, несомненно, левая рука, - произносит он с грустной полуулыбкой, - Будь она правой, она бы не подвела. Иногда я сам удивляюсь, как дотянул до такого состояния. Надо было заняться лечением раньше, когда она только безобидно ныла. Но, знаете, Хайди… - он вздыхает, - Рука – это ведь чертовски дорогая часть тела. Ты проходишь с ней всю свою жизнь, полагаешься на неё, как на себя самого, она выручает тебя бессчётное число раз, и не так-то легко поверить, что она в самом деле перестала тебе служить. А если даже ты в это и веришь, всё равно надеешься, что она одумается, излечится. А когда осознаёшь, что это не лечится, уже нет возможности отсечь.     

Он тушит окурок в пепельнице с сожалением настолько искренним, что лишь воскрешая воспоминания о своей горящей коже и ноже в глазу Рона, Хайди удаётся не сострадать. Ей хотелось бы понять, намеренно Жерар давит на её эмоции или просто играет с ней из последних сил по инерции, как музыкант на тонущем корабле.

Хайди вдруг ощущает в себе то неуловимое и неописуемое чувство, которое, должно быть, и заставляло Сьюзен, ненавидя Жерара, защищать его, а Миранду – обожая его, убегать прочь.

- Звучит очень мрачно, сэр Жерар, - произносит она ровным голосом, - Но я всё же не могу поверить, что вы просто смирились с подступающей смертью. Этот штаб – ваше детище. Разве вы так спокойно его подарите? А что насчёт настоящих детей?

Жерар странно кривит губы, будто сдерживает усмешку, но между тем нечто нескрываемо агрессивное застывает на его лице.

- А вы случайно не о тех ли моих детях говорите, в похищении которых участвовали?

- О них, - заявляет Хайди воинственно, - О нём. А вы хотите помериться нанесёнными обидами, сэр Жерар?

- Я хочу уточнить, милая Хайди, с каких пор вам так сильно не нравится тот, кто придёт мне на смену, и чем вы можете доказать, что он вам не нравится. Слишком страстно вы служили моей вышедшей из-под контроля руке, чтобы теперь с такой честностью смотреть мне в глаза, вы не находите?

Хайди встаёт с кресла, нервно ощупывая задний карман.

- Я не под следствием, чтобы что-то доказывать, сэр Жерар. Вы не слишком умны, если до сих пор думаете, будто я пришла к вам по научению врага. Хотя, возможно, паранойя – единственное, что вам осталось.

Жерар раздражённо машет рукой, точно отбрасывая её дерзость обратно.

- Хайди, вы не из тех людей, кому я позволяю так высказываться.

- А мне плевать, что вы там позволяете, - произносит Хайди, приходя в возбуждение, - Мне и на вас плевать, и на себя, и на всё это… Мне лишь мальчика жалко. Одного-единственного мальчика на всей земле мне и жалко. У него голос красивый, и к игре на гитаре талант. Он по вашей вине умрёт сегодня. Потому что вы, сэр Жерар, не защитили его. От меня не защитили, от руки вашей...

- Что ты собираешься сказать мне о Базилио?! – срывается Жерар.

Это не крик, но нечто страшнее крика. Тёмное, хрипящее, утробное, но не тронувшее ни единого мускула в кукольно-фарфоровом лице. Эта ярость, куда более сильная, чем та, что полыхает огнём в груди Хайди, возможно, она сильнее вообще всего, что способно разгореться в её груди, эта ярость вышибает всю безмолвную отвагу из души Хайди, как клин вышибает клин.

Может, именно этого он и хотел – шугануть, заткнуть болтливую девку, но Хайди теперь тянет говорить ещё больше, правда вместо твёрдых обвинений – неуверенные оправдания.

- Он обещал поручиться за меня в этом письме. Не знаю, сделал ли он это… Я не имею привычки читать чужое.

Она протягивает записку Бэзила, и в этот момент в неподвижных глазах Жерара начинает что-то дрожать, будто за двумя матовыми стёклами вспыхивают два точечных огонька. Даже рука его с жадными, закопчёнными от сигарет пальцами, кажется, готова заходить ходуном, но такое представляется слишком уж невозможным. Несколько неточных нервных движений легче свалить на нетрезвость Жерара, чем поверить, что в нём действительно может что-то испуганно трепетать.

Он отходит к тонкой полоске света, сочащейся между шторами: чтобы лучше видеть текст или чтобы Хайди не могла видеть его лица. Она вдруг задумывается, что, быть может, Бэзил специально так вызывающе храбрился перед ней. Он не хотел расплескать в словах ни капли своего отчаяния, собираясь вылить его на бумагу в таком объёме, чтобы это действительно оглушающе убеждало, чтобы отец сделал что-нибудь для него, даже если делать совсем нечего.

- Хайди можешь верить, - вдруг зачитывает Жерар вслух, - Тётя Анна её...

Хайди моментально отключает восприятие - так рефлекторно задерживают дыхание, погружаясь с головой в воду. Правда, всё равно удаётся расслышать, как Жерар произносит то слово – грубо и быстро, ни мгновения его не смакуя. Кажется, это слово и его обдаёт грязной волной, он, возможно, даже кривится от неожиданности, и тотчас идёт дальше:

- Так что Хайди на неё больше не работает, - здесь его отвращение уже очевидно, голос его скрипит, повторяя вместо цензуры: - Базилио, Базилио...

Он качает головой, будто отчитывает сына, видя его прямо перед собой, а затем окончательно замолкает. Хайди кажется, он в какой-то момент усмехнулся, сменив гнев на снисходительность. У неё болит горло от застрявшего в нём комка. В этот миг ей впервые думается, что приходить сюда не следовало, хотя причин жалеть, по сути, нет. Может, Бэзил и теперь прав: расписал её унижение так подробно, что сомнений в её ненависти к Анне не остаётся. Ей больше не нужно объяснять свою потребность в мести, одна-единственная буква, упомянутая Бэзилом, служит вместо сотни аргументов.

Жерар наконец оборачивается. Улыбка у него кривая, односторонняя. Записку он прячет в брюки.

- Значит, буква Gна бедре, - заявляет он в заключение, - Даже не знаю, что меня больше огорчает. То, что вы посвятили моего бедного сына в детали изнасилования, или то, что ваша подруга Анна уже в курсе, что вы не в её команде.

Хайди валится обратно в кресло.

- Анна не в курсе. Она не поняла меня. Не поверила. Она считает меня слишком трусливой, чтобы идти к вам.

Жерар закуривает. Говорить он начинает ещё до того, как в его зубах зажигается сигарета, и речь поначалу получается искажённой. В совокупности с акцентом ловить её трудно, но Хайди жаждет любого слова, чувствуя, что это будет важно. Она подаётся вперёд, почти припадая грудью к его выставленному колену.

- Анне всегда не хватало проницательности. Она не видит людей насквозь: слишком верит в ярлыки, которые сама вешает. Это, возможно, её единственный недостаток. Но недостаток решающий, перечёркивающий достоинства.

- Мне когда-то казалось, - вставляет Хайди, - что она может читать мысли. Но потом я поняла, что она глуха.

- Глуха и слепа, - подтверждает Жерар сочувственно, - Она пытается это скрыть, делая вид, что всё понимает. Но от притворства не становятся полноценнее. Так что, Хайди, как бы вы ни кляли её этой ночью, утром вам достаточно лишь вести себя как прежде, и она со спокойной душой примет от вас поцелуй.

Хайди напрягается:

- Поцелуй? Я уже слышала эту метафору.

- Вы уже пытались её воплотить, - улыбается Жерар, лёгким движением касаясь спрятанного под волосами уха, - Но на самом деле я не имел в виду никакой метафоры. Поцелуй должен быть настоящим. Убедительным. Главное – не переиграть.

- Допустим, мне хватит актёрского мастерства, но что потом?

Жерар пожимает плечами.

- А что вы хотите, чтобы было потом?

Тотчас воспламенившись, Хайди бьёт по столу рукой.

- Хватит меня дразнить! Это разве не очевидно? Я хочу, чтобы Анна не получила штаб. Хочу отомстить ей. Отомстить, - повторяет Хайди, пробуя на вкус каждую букву, соглашаясь с самой собой, -  Я хочу, чтобы Анны не было в живых.

- Значит, потом вы её убьёте, - заключает Жерар.

Хайди срывается на смех, заливистый, но короткий.

- Поцелую и убью! Я никогда не была чёрной вдовой в прямом смысле, сэр Жерар.

Он невозмутимо бросает:

- Станете.

Хайди решает больше не отвечать: в знак протеста, недоумения и ожидания. Ей щекочет нервы эта нелепая простота. Взять и убить Анну, когда та не будет ждать нападения. А затем, вероятно, принять на себя ярость всех её солдат и сгинуть следом. Пусть Жерар объясняет сам, как он может гарантировать её безопасность. Пусть он убедит её, что она сумеет победить Анну, которой нет равных в физической подготовке. Пусть, в конце концов, расскажет, как бы выглядел план, не приди Хайди к нему этой ночью. Но Жерар не собирается говорить. В наступившем молчании он вслушивается в ветер и щурится на часы на своём запястье.

Хайди начинает казаться, что помимо табака, алкоголя и одеколона в кабинете пахнет чем-то ещё. Повинуясь инстинкту, она прячется от этого запаха за стаканом коньяка. Спиртное сотрясает голодный желудок, но Хайди подозревает, что мутит её по другой причине. Странный запах вызывает недомогание. У Жерара, видимо, тоже, потому он и закуривает так жадно и так спешно выдыхает защитный дым.

Хайди не выдерживает собственного немного протеста.

- Сэр Жерар, я не пойду на это. Если бы могла, я убила бы Анну и без вашего позволения. Но это слишком опасно, - и она выкладывает все свои предыдущие мысли, говорит долго и настойчиво. Жерар хмурится в неудовольствии, прислоняя руку с сигаретой к лицу.

- Хайди, - обрывает он, когда её речь для неё самой обращается в неразборчивую истерику. Он встаёт на ноги, перестав опираться на стол. Всё его тело наполняется странной мощью, - Ваше положение настолько удачнее моего, что я бы многое отдал, лишь бы оказаться на вашем месте, - Хайди замирает в ожидании продолжения. Фигура Жерара, коренастая и низкорослая, с плотным животом, запрятанным под пиджак, закрывает свет, льющийся из окна, не оставляя ничего, кроме своего тоскливого величия, - Всё, чего я хочу сейчас – это быть последним, кого увидит Анна, прежде чем задохнётся в агонии. Но я вынужден держаться как можно дальше от её смерти. Я даже не смогу потом объявить, что сам этому поспособствовал. Я унижен, Хайди. Может быть, ничуть не меньше, чем вы. И я завидую вам. Потому что вы хотя бы смоете своё унижение местью. А я своё – ничем и никогда. Я не отомщу за нашу многолетнюю дружбу, которую она предала. За своего сына, которого она похитила. За моё, как вы сами сказали, детище, которое она посмела забрать.  

Отстраняясь от его тени, Хайди вжимается спиной в спинку офисного кресла.

- Намекаете, что если я не убью её, то моё унижение станет ещё отвратительнее?

- Я ни на что не намекаю, - говорит он, и на его холёном полном лице вдруг отчётливо проступают скулы, - Я просто злюсь на себя за то, что оказался не в состоянии отсечь собственную руку. И я прошу вас отсечь мне её. Если бы вы не пришли, я бы просил об этом кое-кого, намного менее надёжного. Я его подкупил и ввёл в заблуждение, но в итоге он совсем не понимает, что и почему делает. Так что, скорее всего, он не смог бы спасти наши жизни. Но вы, Хайди, можете спасти. Потому что вы всё понимаете и у вас достаточно ненависти. Ненависть в этом деле важнее сил, уж поверьте. 

- Вы хотите применить меня, как оружие, - едва владея голосом, выговаривает Хайди, - Но насколько я знаю, после совершения преступления от оружия избавляются.

За спиной у неё начинает что-то негромко шуршать, будто плотную обёртку скребут ногтями. Спинка кресла закрывает обзор, чтобы обернуться, нужно крутануть кресло в сторону, отвернувшись от Жерара всем телом. Хайди не решается это сделать. Из страха перед тем существом, что скребётся всё громче, заставляя скрипеть пружины дивана, на котором оно лежит.

Жерар не смотрит на неё – лишь на то, что оживает у неё за спиной, но глаза его непроницаемы и неподвижны, голос ни на миг не дрогнул, и мысль не запнулась.

- От оружия, которое спасло жизнь, не избавляются никогда. Его уважают, берегут. Им гордятся больше, чем собой. Только это ведь не преступление, а операция. Да и вы – не оружие. Вы лекарство, помните?

- Скорее яд, – оскаливается Хайди.

Нечто у неё за спиной подаёт голос – сиплый озлобленный хрип. Жерар одобрительно касается её руки. Прежде тёплая, теперь его ладонь похолодела.

- Убийства ядом так изящны и старомодны. А ныне – совершенно недоказуемы.

Он отходит от стола, прекратив скрывать солнце. Свет, впиваясь в глаза, ослепляет Хайди на секунду, обездвиживает в нерешительности и недоумении. Она слышит шаги Жерара по кабинету, слышит подпрыгивание пружин внутри дивана и глухой хрип чего-то ожившего. Она вцепляется в ручки кресла и упирается ногами в пол, готовясь обернуться, не вставая. Ей хочется думать, что она овладела собой.

Кресло поворачивается именно в тот момент, когда Жерар с громким шелестом стягивает с дивана чёрную клеёнку. Хайди охает и прячет половину лица в ладонь, потому что запах даёт ей пощёчину. Завидев её, связанный по рукам и ногам ходячий скатывается с дивана на пол. Жерар смеётся на итальянском:

- Calmati, Gregori, - и носом ботинка поворачивает его голову так, чтобы Хайди был виден заткнувший его пасть кляп, - Только посмотрите, как он на вас уставился. На меня даже глазом не косит. А говорят, джанки не ценят красоту.

Хайди вглядывается в мёртвое лицо с резко выступающими скулами, всегда выдававшими внутреннюю озлобленность этого человека. Его глаза, прежде серые, теперь стали бледно-лазурными, они больше не могут отражать ничего, кроме жажды мяса, но Хайди всё равно мерещится в них нечто жалкое и страдающее. Она не встаёт на ноги, лишь сильнее впивается в подлокотники кресла и выдыхает:

- Грег.

- Грегори, - непринуждённо поправляет Жерар, - Я всегда называл его так. Ему нравилось.

Лёжа на руках, связанных за спиной, ходячий бьётся, как жук, не умеющий перевернуться на брюшко. Хайди ищет следы укуса, но не находит. Рубашка Грега лишь слегка помята, брюки в грязи – но никакой крови. Здесь не видно даже насильственной смерти, будто он просто лёг на диван Жерара и умер по доброй воле. Разве что в углах губ застыли тёмные сгустки. Вероятно, ему порвали рот, когда запихивали кляп.

- Вы испытывали на нём яд? – догадывается Хайди.

Жерар осматривает ходячего придирчиво, будто пытается оценить качество проделанной работы. Удовлетворённая улыбка отвечает вместо слов. Он приближается снова, опускается перед ним на корточки, перетягивая наконец его внимание на себя. Ходячий переваливается на бок, стучит связанными ногами об пол. Жерар толкает его, заставляя лежать на спине, тот тянет побелевшую голову к его рукам, пока они расстегивают на нём рубашку. Одна пуговица, вторая – обнажаются ключицы. Хайди подаётся вперёд, Жерар слегка отстраняется, чтобы ей были лучше видны порезы. Протяжные, но совсем неглубокие, выдавившие так мало крови, что её даже не разглядеть на одежде. Ходячий бьётся лбом о кулак Жерара, и тот, будто взбешённый этим назойливым движением, припечатывает его голову к полу громким ударом. Это обездвиживает Грега на пару секунд, но затем он снова оживляется, обеспокоенный тем, что Жерар встаёт, опять перекатывается на бок, делает попытку ползти и стонет, выдавая звуки столь похожие на «ж» и «р», что кажется, он зовёт своего господина по имени.

- Вы, - выдыхает Хайди, - порезали его ядовитым оружием?

Ей становится страшно как никогда прежде. Глядя теперь на фигуру Жерара, она хочет лишь одного – сбежать. Только тело, онемевшее от безысходности, не встаёт из злосчастного кресла. Хайди вдруг понимает, что её не волнует вопрос, который она задаёт. У разума не хватает сил, чтобы концентрироваться на этом. Темнота комнаты прячет лицо Жерара. Стоя у дальних накрытых шкафов, он берёт что-то из ящиков, отодвигая ткань, но не стягивая её. Пиджак его расстёгнут, и от этого он как будто стал больше, порочнее и опаснее. Можно видеть, как одна его рука скользнула во внутренний карман, а другая распихала взятые предметы в карманы внешние.

- Его оружием, - заявляет Жерар, выплывая из темноты, - Вы ведь уже вспомнили, где последний раз видели Грега? Он принёс оттуда идеально отравленное оружие.

Бросая на воздух плавные речи, он приближается к Хайди развалистой походкой человека, готового сделать нечто решающе важное. В руке у него серебрится маленький складной нож. Хайди беспомощно закрывает шею и грудь, она всё ещё не пытается даже вскочить с места. В её ногах со звериным рыданием бьётся Грег, в глазах темнеет от количества выпитого и пережитого, Жерар уже так близко, что можно слышать его тяжёлый одеколон. Хайди прижимается согнутыми в локтях руками к своим коленям и зажмуривается не в силах заплакать.

- Когда я говорила, что мне плевать на себя, я не имела в виду, что собираюсь умереть за вас, - говорит она с горьким безысходным упрёком.

Жерар останавливается возле кресла, осторожно берёт прядь её волос, вновь до боли напоминая Анну. Только на палец не накручивает, лишь вытягивает локон во всю длину, распрямляя извилистые кудри. Он любуется её волосами, делая безмолвный, но чувственный комплимент.

- Вы всё никак не поймёте, Хайди, что в первую очередь я отличаюсь от Анны тем, что не жажду убивать направо и налево.

- И всё-таки убиваете! – истерически усмехается Хайди, вскидывая голову.

Взгляд упирается в его нож, выставленный так свободно, как не выставляют и сигарету. С этим безобидным выражением на лице Жерар похож скорее на повара, чем на убийцу, и это выдаёт в нём личность, давно сравнявшую убийство с приготовлением блюда. Однако Хайди становится легче, его мимика успокаивает, и она видит в его жесте намёк на то, что её не собираются лишать жизни. Если бы хотел, Жерар сделал бы это сразу, но он просто стоит с ней рядом с выставленным ножом. Он его приготовил для чего-то другого. Страх отступает, и Хайди тотчас отмечает, что это был иррациональный, неоправданный страх.

- Этого ублюдка я убил бы и во второй раз, - произносит Жерар металлически низким голосом, а затем уточняет с мягкой напевностью: - Вы всё ещё не узнаёте его? – будто тон его запрограммирован молниеносно меняться в зависимости от того, на кого он смотрит.

Хайди узнаёт. Она помнит Грега как парня Миранды, с поразительной жестокостью клеймившего её бежевым, полагая, что этим угождает Жерару. После её самоубийства Жерар отстранил его от себя, хотя прежде держал очень близко. Грег был в отчаянии, но вместо того, чтобы примкнуть к Анне, пропитался ещё большей фанатичностью. Про него говорили, что он помешанный, а он сам не говорил ни о чём, кроме Жерара, он твердил, что Жерар когда-то спас его, уверял, что убьёт и умрёт за него. Зная, как он кровожаден в гневе, с ним никто не решался связываться. Не способный думать о последствиях, он считался истинным смельчаком. Хайди видела его на холоде у забора, он всегда был один, будто помимо Жерара не нуждался ни в ком на свете. Он уповал на его прощение, как верующий грешник уповает на божье милосердие, и иногда Хайди казалось, что хотя бы из-за этой бешеной преданности он прощения всё-таки заслуживает.

- Он был тем, кто пошёл бы один против сотни, защищая вас, - отвечает Хайди под звуки утробных хрипов, - Он боготворил вас.

- Боготворил, - усмехается Жерар и пинает ходячего в рёбра, тот делает безуспешный выпад в его сторону. Жерар дразнит его, как собаку в наморднике, - Мне так тоже казалось – что против сотни. А он и против двадцати не пошёл. Или сколько вас тогда было? – Жерар бросает на Хайди яростный взгляд. Она невольно сжимается под гнётом ненависти в его глазах, не понимая, чем внезапно её заслужила. Жерар отворачивается, обращая своё ставшее жутким лицо к мёртвому Грегу, - На моего сына его боготворение, как выяснилось, не распространялось. Хотя я даже рассказал ему тайну. Он стоял здесь передо мной, весь из себя верность и преданность, и я объяснил ему: без Базилио меня нет. Защищая моего сына, ты защищаешь меня. Ты кивал мне, Грегори, ты помнишь? – спрашивает Жерар, и ходячий бьётся заткнутым ртом о нос его ботинка, - А потом ты нашёл дерзость сообщить мне, что всё пропало. Хайди, представьте: он почти сутки бился в лихорадке у меня перед глазами, и это всё равно не дало мне чувства отмщения.

Хайди начинает понимать, почему Жерар так настойчиво просил вспомнить последнюю встречу с Грегом. Она помнит: холод ночного леса, глаза Грега блестят малодушным смирением при движении её пушки. Их взгляды тогда действительно встретились, и она даже подумала: «Так его всё-таки простили». Их было трое в той маленькой неприметной машинке, трое тёмных людей, синхронно опустивших оружие, во главе с отчаянной Дженни Грейс, упавшей с простреленной головой. «Приспешники Жерара должны быть вкусными», усмехнулась Анна. Они кричали, оставаясь на корм ходячим, когда чёрная машинка уезжала в колонне с другими автомобилями. Бэзил тогда посмотрел на них сквозь стекло. Вздрогнул, сжался и ничего не сказал. От леса до штаба было несколько километров.

- Грег смог вернуться? – поражается Хайди.

Жерар кивает головой, удовлетворённый её пониманием.

- Смог вернуться и не пострадать, - говорит он, зловеще растягивая картавое «р», - У парня были запредельные способности к выживанию. Но какая в них ценность, если совершенно нет мозгов, а, Грегори? – вновь на него находит нездоровое помутнение, голос скатывается до шипения, и кровожадно приподнимается верхняя губа. Из карманов он вытаскивает резиновые перчатки, натягивает их сосредоточенно, перекладывая нож из руки в руку, затем спешно застёгивает пуговицы на распахнутом пиджаке, вновь скрывая под ним живот, делаясь почти стройным, нож молниеносно перемещается, рукоятка и лезвие зажимаются в разных пальцах, - Разве умный человек стал бы возвращаться к отцу, чьего сына не уберёг? Почему ты не подумал об этом, Грегори? Тебе лучше было бы сделать вид, что ты погиб в бою.

- Вероятно, все его инстинкты сводились к вам. Кроме вас он ничего не видел, - произносит Хайди, набравшись смелости.

Жерар вскидывает на неё помутнённый взгляд. Программе внутри него требуется время, чтобы настроить голос на верную тональность.

- Значит, он уже при жизни был джанком, - отзывается он беспечной шуткой, ни на миг не тронувшей его губ.

В движениях его проступает нечто хищническое: нетерпение, смешанное с хладнокровием. Он подаётся вперёд всем корпусом, стоя в ногах бьющегося Грега.

- Хайди, - обращается он внезапно, когда она уже не ждёт от него никаких слов. По спине пробегается холод от его голоса, который теперь не подстраивается под собеседника и хрипит так же зло, как при общении с Грегом, - Вы хотите, чтобы нас с вами предали? – спрашивает Жерар и тотчас продолжает, будто нет ни капли времени ждать ответа, - Если не хотите, то мы должны застрелить дежурных охранников.

Он говорит это так спокойно, низко и тихо, что опять выдаёт в себе монстра. Хайди упирается взглядом в дверь, давясь словами, но он опережает её возражение, быстро, почти тараторя:

- Они скоро сменятся, и ночная смена всё расскажет. Думаете, если бы они работали на меня, вас бы пропустили? Они ждали, что здесь будет заговор, они просто шпионы. Убьём их, пока не разошлись.

- У меня нет оружия, - шепчет Хайди, забывая остатки аргументов.

Она чувствует себя связанной хуже Грега, она снова используется против собственной воли, а ведь так хотела, чтобы этого никогда больше не было. Ничего не спасает от порабощения. Повернись к Жерару или к Анне, всё равно окажешься окровавленной. Жерар беззвучно перемещается по кабинету, раскрывает ящик стола и протягивает ей револьвер.

- Вы возьмёте левого, а я правого, если встанут не рядом, то ваш – первый.

Рука Хайди не дрожит, лишь голова давит болью. Грег блестит голубыми глазами, будто заговорщически кивает. Солнце окончательно поднялось за окном, и полоска света блестит жёлто-оранжевым. Жерар выходит вперёд, призывая её за собой, своими силуэтами они закрывают ходячее тело. Жерар кривится как-то раздражённо и устало прокашливается.

- На помощь! Скорее! Сюда! – кричит он так неподдельно испуганно, хотя лицо его не отражает даже притворного беспокойства.

Он не успевает закончить требование, как в кабинет уже врываются. Грег рычит громче. Дальше уже не следует ни единого слова, только недоумение в глазах правого, только бесшумный шлепок выстрела, только невольный всхлип Хайди, когда валится, ударяясь о дверь немного отставший левый, только острый грохот, когда падает ей под ноги выроненный от слабости револьвер. Жерар захлопывает приоткрытую дверь. Кристальный пол в его кабинете омывается кровью, кровь пропитывает немного его штанины, Грег трясётся и бьёт подбородком, когда лужа доползает до него.

- Это сближает, верно? – произносит Жерар, поднимая намокший пистолет Хайди. Вытирает его прямо о свой пиджак и, спокойным шагом доходя до стола, убирает туда же, откуда взял. Хайди молчит, её шатает, Жерар ловит её локоть и провождает до кресла, - Вы присядьте, отдохните. Дальше мне уже не нужна ваша помощь. Хотя нет… - он замирает в задумчивости. Окровавленный, в нелепых медицинских перчатках, с глубоко залёгшими синяками под уставшими глазами, натяни на него белый халат, и он будет врачом, спасающим жизни, - Заприте кабинет, пожалуйста. Я забыл, кажется. Ключ прямо в замке, поверните до упора.

Трясясь, Хайди встаёт, ей нужно миновать трупы. Жерар остаётся за спиной, он что-то говорит себе под нос, или не себе – Грегу, что-то шепчет по-итальянски, и звучит это страшной музыкой, под которую пузырится кровь в головах убитых. Хайди вцепляется в дверную ручку, но не запирает, даже замок не трогает, только горячим лбом приникает к двери и зажмуривается. Волосы текут по её плечам, закрывая лицо. Таков всегда был её защитный покров: волосы послушно прятали её от мира, а она прятала под их густой красотой поцелуи и улыбки. Волосы были её щитом, но теперь, обласканные засаленными руками Жерара, накрученные на острый палец Анны, они, может, и щит, но не её собственный. Ничего здесь больше нет её собственного, и она ни капли не Хайди Красти -  а Вдова, лекарство, оружие, что им угодно. Жерар шипит в унисон с ходячим, он что-то делает, там, за её спиной. Хайди совсем не хочется видеть, что именно. Ей давно ничего не хочется, ни физически, ни духовно. Вероятно, она в какой-то момент закончилась, сама того не заметив и не осознав причины, а другие люди не закончились – почему? Хайди вспоминает Сьюзен с бутылкой водки, как она смотрела на солнце и «Кенни жалко». Когда Кенни не будет жалко, наступит и её предел, а пока она хохочет, предрекая всем гибель. Хайди тоже жалко Бэзила, но скоро уже не будет: не будет Бэзила или Бэзил окажется не её. Он жераров, и Жерар дрожит, читая записки сына, а Бэзил измеряет свою боль музыкой. Мистер Красти в подземелье готовит восстание, Джеки с Уильямом нянчат дочь, даже Анна осмысленно жаждет добиться цели, лишь она, Хайди, бродит по штабу бездумным призраком, попадаясь под руку, служа службы. Если что-то в ней и горело, то теперь осталось лишь пепелище. Если Грег при жизни был джанком, то она – без наказания ДКИ. Был бы Рон, был бы смысл. Был бы Рон, никто бы её не тронул. Был бы Рон, ничего бы этого не было. Хайди с трудом вдыхает кабинетный воздух: запах трупа, крови и табака. Надо было оставаться в гетто. Надо как-то отсюда сбежать, обязательно, обязательно. Бэзил пел об этом: «Я отыщу свой дом и уеду из этого балагана». Он пел про то, что внутри взывает: «Найди свой дом», и был так отчаянно прав. Нужно будет уехать, а сейчас – просто дотерпеть. Ради мальчика, который ей это пел. Ради Бэзила, простившего ей дурное. Может, так и выглядит любовь?

Жерар чиркает зажигалкой, и она оборачивается, почему-то расслышав этот звук сквозь хрип ходячего, догадавшись, что это звук завершения. Она слышала и другие звуки: что-то мягкое хлюпало, нож вонзался в плоть Грега. Жерар сидит на полу, прислонившись спиной к дивану, выпускает облака дыма. Руки у него чистые, потому что перчатки скинуты, а пиджак в тёмной крови, рубашка краснеет влагой.

- Я заведомо оделся во что не жалко, - объясняет он Хайди с дружеской улыбкой, когда ловит её взгляд на своей груди.

А ей казалось, что заношенность его вещей – признак скромности. Это тронуло её около часа назад. Хайди вздыхает с болью, ей стыдно за очередную неверную симпатию.

У Грега дыра в щеке. Кляп торчит из его вскрытой челюсти, только всё равно не вываливается – слишком глубоко всунут, в самую глотку. Кровь его чёрная, зловонная, дотекает из колотой раны в горле. Только знаешь, что самое ужасное? – спрашивает Сьюзен в голове Хайди, - Меня не тошнит. Хайди кивает с бессильной горечью, глядя на клокочущего Грега, на белеющих охранников у стены. Жерар докуривает сигарету и, не найдя под рукой пепельницы, тушит её о ножку дивана. Лишь затем он достаёт пистолет, чтобы беззвучно пристрелить Грега. Он уже ничего не говорит ему, даже смотрит невнимательно, как на игрушку, которая утомила. Воздух подёргивается запахом пули. Хайди никогда ещё не было так душно.

- Я замучил вас, - произносит он со снисходительным извинением, - Но поверьте, завтра нам станет лучше.

- Мне уже не верится, что завтра наступит, - признаётся Хайди, - Да и как жить после сегодняшнего?

Жерар хмурится, лицо его, и без того бесцветное, бледнеет ещё больше, и черты искажаются как-то даже болезненно, будто этот вопрос в самом деле задел его, самый банальный из всех вопросов в самом деле ударил его изнутри.

- Я знал Анну с одиннадцати лет, - говорит он, обращая на Хайди взгляд, но взгляд настолько рассеянный, будто перед ним никого нет, - И все эти годы мы были неразлучны. Она была моим единственным другом. Ни о ком на свете, кроме неё, я не мог бы вспомнить без проклятья. Я не говорю, что она была мне как сестра, потому что мой брат не значил для меня так много. А когда его убили… она плакала и мстила вместе со мной. У неё была тяжёлая жизнь. Отчасти потому, что она была тяжёлым человеком. Но поверьте, Хайди, она не была такой. Такой, как мы её… - он замирает, запнувшись, и молчит несколько секунд, точно пытаясь набраться слов или сил, - Она была настоящим другом, сострадательным и верным. Она была источником света. Когда я думаю о чём-то хорошем в прошлом, то вижу её. Даже сейчас. То, что произойдёт сегодня, изменит нас, Хайди. И меня больше, чем вас. Можете просить для себя что угодно. После того, как вы её убьёте, я сделаю для вас абсолютно всё, что в моих силах.

- Вы отпустите меня на свободу? – спрашивает Хайди с долей утверждения, - Меня и тех, кого я возьму с собой. Только этого я хочу, сэр Жерар. Я убью её и уйду отсюда.

- Не думаю, что вы заберёте людей, в которых я сильно заинтересован. Всех, кто не будет мне жизненно необходим, я отпущу с вами. В самом деле, штаб уже становится перенаселённым. Если вы хотите искать счастье в мире восставших трупов, не мне переубеждать вас. Может, с мёртвыми жить действительно проще…

- Не хочу говорить вам спасибо, сэр Жерар, - заявляет Хайди с дрожью в голосе, - Не после всех несчастий, что вы устроили. Но вы дали мне надежду. И дали смысл.

- А вот я вас поблагодарю, - говорит Жерар, поднимаясь на ноги с пола. Кровь Грега дотекла до места, где он сидел, и движение у него вышло резкое, почти забавное: он подпрыгнул, подхватив складной нож, - Но позже. Когда вы всё сделаете. Сейчас я должен предупредить вас насчёт оружия. На этом лезвии – кровь джанка. Она заразна, - Хайди смотрит на демонстрируемый ей нож, окончательно понимая, для чего пришлось разделывать Грега. Нож по виду совсем лёгкий, не больше десяти сантиметров. Внешне неприметный, если бы не застывающая бурая корка, - Лихорадка начнётся, если кровь джанка попадёт в здоровую кровь. Для этого нужна рана. Вы видели, - он оборачивается на Грега с распахнутой исцарапанной грудью, - можно нанести и совсем незначительную. Но чем меньше рана, тем дольше идёт процесс. Нам нужно, чтобы Анна не поняла, что произошло, и чтобы хотя бы пару часов сохраняла сносное самочувствие. Вероятно, никто, кроме вас, Хайди, не имеет возможности пырнуть её и остаться безнаказанным.

Он закрывает нож, но Хайди не отдаёт. На лице его нет улыбки, но в глазах – нечто очень игривое и двусмысленное. Он стоит безмолвно ещё несколько секунд, убеждаясь, что она понимает намёк. Затем отходит к столу, роется в ящике, пока не находит чёрный носовой платок, настолько гладкий и свежий, будто давно дожидался именно этой минуты. Лишь закутав в платок, Жерар протягивает нож, но Хайди не берёт. Задумавшись о способах всё устроить, она вспоминает то единственное, что знает об Анне такого, чего не может знать Жерар.

- Этот нож стоило бы отдать Сьюзен.

- Сьюзен? – в голосе Жерара мелькает неудовольствие, как если бы в серьёзном разговоре всплыл какой-то совсем неуместный предмет.

Хайди немного пугается его раздражению и объясняет спешно:

- Сьюзен, которую вы… Вы знаете, о ком я говорю. Анна собирается её снять. Этой ночью. Она будет издеваться над ней, как надо мной. Она уже запланировала… И рассказала мне.

- Запланировала? – уточняет Жерар требовательно.

- Да. Давно запланировала. Как подарок самой себе в честь победы, - повторяет Хайди её выражение в надежде, что Жерар, зная Анну, всё поймёт.

Он понимает. И отводит взгляд, полный интереса и задумчивости.

- Это не бесполезная информация, Хайди. Но всё-таки такой вариант не подходит. Ведь вы сами сказали: она пойдёт этой ночью. И вы же сказали, что до этой ночи, я, скорее всего, не доживу. А со мной и другие её мишени.

Бэзил! - восклицает Хайди про себя. Это имя – единственное, на что хватает эмоций, но затем приходят и новые мысли. Сьюзен не из тех, кто сможет пырнуть безнаказанно. Она не уйдёт живой, если тронет Анну.

Хайди кидает в жар от осознания нелепости своего предложения.

- Вы правы, сэр Жерар.

- Нам нужно, чтобы к ночи Анна уже дожила свои последние минуты. Я буду оттягивать встречу с ней хотя бы до обеда. Пока её власть не станет официальной, она не тронет нас. Но до ночи я определённо не продержусь.

- Значит, Сьюзен и вовсе не придётся с ней видеться, - выдыхает Хайди с облегчением. Впервые за ночь на лице её появляется невольная улыбка искренней радости.  

Жерар неодобрительно качает головой и произносит так строго, будто вновь перебивает неуместную тему.

- Вы уже придумали, как будете действовать, Хайди? Я могу подсказать вам пару сценариев.

- Анна порочна, - бросает ему Хайди с долей дерзости, - А я – Чёрная Вдова. Какой тут ещё может быть сценарий? Я порежу её до встречи с вами, если будет хоть малейшая возможность.

 Жерар поджимает губы, как человек, которого переспорили.

- Не растеряйте свою отвагу, Хайди. Думайте о том, что будет, когда всё закончится.

- Когда всё закончится, я заберу от вас Сьюзен, - заявляет Хайди не в силах успокоиться. Надежда, лёгшая на почву безнадёжного отчаяния, уничтожила страх, разожгла огонь снова, - Я не знаю, что между вами происходило и зачем всё это было нужно. Я не собираюсь выяснять, почему вы так поступили. Я лишь вас предупреждаю: я вызволю Сьюзен. Заберу её из штаба, и от ваших наказаний ничего не останется.

Жерар выставляет руку, призывая остановиться. Губы его с трудом, но растягиваются в любезную улыбку.

- Я обещал, что вы заберёте всех людей, которые не будут мне жизненно необходимы. Не утруждайте себя перечислением имён. Особенно, раньше времени.

Хайди страстно кивает, игнорируя его раздражение.

- Мы договорились с вами, сэр Жерар.

- Договорились, - повторяет Жерар и берёт её ладонь, прося внимания, - Сегодня я приставлю к себе человека по имени Юэн. Только он будет иметь разрешение допустить вас к контакту со мной. Ни к кому другому не подходите, они ненадёжны.

- Я знаю Юэна, - говорит Хайди обрадованно, - Только с ним и свяжусь.

- Сейчас идите к себе домой и не показывайтесь, пока не позовёт Анна. Разумеется, никто не должен видеть, что вы возвращаетесь от меня. Используйте лестницу.

- Само собой.

Хайди поворачивается к двери, сталкиваясь взглядом с тремя кровавыми трупами. Жерар вздыхает у неё за спиной.

- А мне ещё, как минимум, разбираться с этим.

Он проходит к окну и со скрипом раздёргивает шторы. Мощный утренний свет зловеще преображает кабинет, демонстрируя каждую каплю крови во всей убийственной яркости. Хайди в последний раз обращает взгляд к Жерару. Тот произносит:

- Я надеюсь только на вас.

Хайди выскакивает за дверь, не желая больше ни секунды этого видеть.