На самом деле, я плачу.

Каждую ночь, чтобы уснуть. Точно Лэйси Штурм в её худшие годы.

Должна отметить, в этом мало приятного. Болит всё от горла до носа, а эти слёзы - вода, неохотно заползающая в щели. 

Не приносят облегчения. Они приятны, но совсем ничего не лечат.

Я плачу, задыхаясь, и думаю, что теперь-то точно не усну. Но засыпаю.

Плача, я вспоминаю, как кто-то называл меня доброй, и пытаюсь предположить, что заставило его так обмануться.

Иногда я обращаюсь к Нему, уверяя, что не заслуживаю этого всего.

Но, увы, это не Блаженный плач.

Мне просто почему-то больше нет доступа туда, где я засыпала обычно. Столько уж лет.

Никто не приходит ко мне, да и я никого не вижу.

Почему так?

Неужели навсегда? Я даже спрашивала.

Мама сказала, это болезнь так играет.

Но болезнь-то давно отошла на заднейший план.

Болезнь выжала из меня лучшие сцены и лучшие слёзы. Постыднейшие.

Ну чего ей ещё, чего?

И когда мне говорят, что соскучились, и кричат, что им меня не хватает, и плачут даже.

Мне ответить совсем нечего. Потому что это всё будет пустым. Слов, чтобы описать мои ночные слёзы, не находится, как и сил.

Мне лишь хочется черпнуть изнутри одиночества, чтобы они дотронулись и взглянули. Чтобы узнали, какое оно чёрно-прозрачное, немного пузырчатое. Немного мазут, а немного - морская вода. 

Оно приятное. Его не стоит бояться, если кто-то вынимает его перед тобой и держит, как зачерпнутое, в руках.

Я сама на него совсем не жалуюсь. Оно дрожит во мне густой водой, но не ранит. Я за то благодарна.

И если бы

Кто-то из вас захотел разогнать его,

Он бы смог.

Я жду этого.

Но мне всё труднее без усилий говорить "Я люблю вас".

Лишь когда ты плачешь в трубку, они слетают свободно: "Я люблю тебя". Не плач, посмейся, ты же пьяна, я тебя понимаю.

И моя рука жаждет схватить бутылку вина и заткнуть себе ею рот. Ты говоришь, что хотела бы превратиться в меня, но это только потому, что твой рот уже был ею заткнут.