И я провожу по её лицу, желая сделать музыку громче.

Это уже та степень, когда можно кричать о своей гражданской позиции и о том, что Герцен предсказал бы мне ноль семейного счастья.
Это когда имя Кенни проступает сквозь каждое слово.
И он пускает меня за руль для того лишь, чтобы я сразу за ним уснула.

Мы выпили жизнь, но не стали мудрей.
Мы прожили смерть, но не стали моложе.

Вот тогда ничего не остаётся. Кроме его руки, сжимающей мою так крепко, что пальцы стрелами устремляются по сторонам.
Уверяя, что я жажду с ним переспать, он хватает меня за бёдра и за колени.

В один голос мы поём песню друг о друге.
Это дорого стоит, пожалуй.
Он плачет и смеётся, что плачет.

Мы как будто в старой комедии.
Обращайся со мной хорошо, и клянусь, я буду с тобой хорошей.

В одной из своих вселенных я молю Бога сделать меня смелой, смелой, смелой, смелой...

Мы куда-то бежим, он просит не звать его выдуманным именем, и я протягиваю руку кому-то третьему, чтобы он почувствовал себя лучше.
Музыка бьёт в голову.
Еле-еле приходишь в себя от этого холода.

Смерть танцует нас.
Так истекает кровью рана.

Это, наверное, что-то близкое к песням Сьюзен.
Это её последний крик.

Если твоя рана болит даже спустя годы, ты ли виноват в том, что получился такой жертвой?
Зависит от моего к тебе отношения.
- Не трогай его, - прошу я.
Он просто обычный смертный, не лишённый достоинств и недостатков.
Что ты знаешь о моих семейных тайнах?
Что болит у тебя самого, мой друг?

Но все проснулись и отправились на работу.
Пора выходить из накуренного убежища.
Пора расходиться.