Кенни умер тихо.

Примерно через полчаса после визита Алекса, не приходя в сознание, не привлекая внимания, просто в какой-то момент сменил полумёртвое состояние на мёртвое. Наверное, если бы мог, он бы отвернулся к стене, чтобы совсем никого не беспокоить, но поскольку контролировать тело было не в его силах, он так и остался неподвижно лежать на спине - мальчишка с обиженным изгибом губ и волосами, ставшими из золотистых серыми.

Он таким оставался для Бэндит ещё где-то пару десятков секунд после того, как его сердце перестало биться, и колкий писк аппарата обратился в сплошной протяжный скулёж. В ставшем привычным больничном однообразии этот новый звук не сразу привлёк внимание, а когда всё-таки достиг слуха, Бэндит не смогла действовать быстро. Ещё несколько секунд ушло на то, чтобы отложить в сторону комикс, оглядеться в задумчивости, слабо спросить:

- Кенни, ты чего?

Прекрасно понимая, что он ей не ответит, всё же не могла не обратиться к нему. Не могла не узнать из первоисточника, действительно он собрался умереть прямо сейчас или ей просто мерещится этот символ остановки сердца.

Кенни имел право хранить молчание. Лишь экран слева от него демонстрировал длинную линию вместо прежних неровных волн.

Смерть была очевидной. Бэндит уже приняла её в самом дальнем углу сознания, но закричала. Потому что должна была закричать. Выскочила в коридор, голос отдавал в визг.

Он умирал. Вернее, умер уже довольно давно. Перестал дышать, потерял всю кровь, отказался возвращаться в сознание. Что от него осталось?

Только сердце, под влиянием множества стимуляторов продолжавшее биться. Биться, даря торчку Мэтту, нытику Тони и тупой потаскухе ей надежду на невозможное. Сердце было нитью, телефонным проводом, позволявшим каждый вечер шутить идиотские шутки, будто ничего не случилось, будто Кенни всё слышит и вот-вот ответит на очередную подколку в адрес его безнадёжно заинтубированного тела, будто он разозлится или обрадуется.

Смерть была очевидной. Но не окончательной. Бэндит успела вычитать, что через 5-6 минут после остановки сердца ещё можно вернуть человека к жизни. Только вот почему реанимировать можно до получаса, она так и не поняла.

Кенни реанимировали уже около двух минут. Бэндит слышала нечто похожее на удары, стоя в коридоре у приоткрытой двери. Врачи били Кенни током в грудь, постоянно увеличивая напряжение. Почему-то от мысли, что, возможно, сердце Кенни, уставшее и обескровленное, хочет просто навсегда уснуть, а его насильно заставляют содрогаться, было больнее, чем от факта, что Кенни умер или скоро умрёт.

- Ты сдаёшься, - сказал Мэтт ровным голосом.

В руках он держал большую шуршащую пачку чипсов. От его футболки, волос, шеи пахло невыветренным табаком. Уходил покурить, пожрать и позвонить Дэвиду. Пришёл, а Кенни почти не стало. Пришёл - и застыл с каменно-холодным выражением.

- Он умирает? Сердце перестало биться? Мне внизу мисс Лорейн сказала.

Пачка чипсов шуршала всё громче и всё назойливее. Мэтт хватал её то одной рукой, то другой, сжимал, мял, встряхивал, как музыкальный инструмент, а потом вдруг раскрыл - и запахло картошкой с луком.

Кенни реанимировали уже около пяти минут, никто не выходил из его палаты.

- Умирает он? - спросил снова Мэтт, наблюдая, как Бэндит безмолвно плачет. - Что ты думаешь об этом? Его сердце остановилось?

- Да, - кивнула она, облизнув солёные от слёз губы.

Она видела собственными глазами, как его сердце оборвало последнюю нить, не выдержав веса всех тех, кто на нём повис.

- Ты идиотка, - сказал Мэтт всё так же ровно. Своими ледяными глазами он смотрел не на неё, а в шумный просвет приоткрытой двери. - Это же шутка. Он проверяет нас.

- Кто проверяет?

Мэтт усмехнулся так, будто не было в мире ничего более неоспоримого.

- Разумеется, Кенни. Прикалывается. Думает, как скоро мы его похороним. Ты вот - уже. А я не проиграю.

Затем он вынул огромную жёлтую чипсину из пачки, засунул в рот, захрустел, оглушая коридор этим пошлым, почти бесчеловечным звуком. Бэндит стало страшно.

Кенни реанимировали уже около десяти минут.

Приволакивая ногу, приплёлся Тони. Он был продрогшим и взъерошенным, точно этим солнечным вечером попал под свой личный дождь.

- Ну что? Конец, да? – спросил он, с опаской косясь на Мэтта.

- Финальные титры, блять, - злобно бросил ему тот и снова засунул в рот горсть чипсов.

Бэндит выдохнула:

- Реанимируют.

- Да может, ещё спасут, - произнёс кто-то из стоявших в коридоре.

Тони сделал несколько шагов вправо, затем влево, заломил руки, отбросил с лица волосы, шикнул от боли в колене. Кенни реанимировали, и этого нельзя было изменить. Нельзя было повлиять на этот процесс, как нельзя было запретить врачам бороться за его жизнь, а ему умирать. То, что происходило теперь за приоткрытой дверью, оказалось вне законов и обстоятельств.

- Я не могу. Не могу, - смиренно и стыдливо сказал Тони, присев на пол у стены.

Спрятал лицо в волосы, прижал ладони друг к другу и зашептал. Его больное колено выглядывало из дыры на джинсах. Мэтт жевал чипсы. Потом хмыкнул:

- Дурачок. Пусть молится, если ему от этого легче. Но мы-то, Бэндит, знаем, что Кенни и без того жив.

Он даже немного её приобнял. И всё косил своим холодным глазом, будто в ожидании, что прямо сейчас она что-то окончательно поймёт.

А она не понимала.

Сердце Кенни остановилось, потому что устало биться. Дальше мысль ни в какую не шла. Уставшее сердце Кенни - это всё, что было у Бэндит, пока Тони шептал молитву из-под своей гейской чёлки, а Мэтт жевал чипсы, стоя навытяжку и глядя вперёд.

Кенни реанимировали уже около пятнадцати минут, и это являлось абсолютной гарантией того, что он уже никогда не потрёт серебристое колечко у неё в носу и не хихикнет: "Прикольно!", хотя прежде заявлял, что терпеть не может пирсинги. Если Кенни и имел шансы выжить, теперь он уже точно был обречен стать овощем, неподвижным и бессознательным, с мёртвым мозгом, слишком долго голодавшим без кислорода. Кенни отбросило куда-то недостижимо далеко, и это означало, что они больше никогда не будут делать снимки на фронтальную камеру телефона, никогда не будут кидаться фруктами на кухне, никогда не будут затыкать друг другу рты, чтобы не так громко хохотать в кинотеатре. Никогда не поцелуются. Бэндит правда хотелось, чтобы у них был хотя бы один-единственный поцелуй. Ей было неловко лелеять подобные фантазии, стоя у порога смерти Кенни, но с другой стороны, думать о поцелуе с Кенни было не так страшно, как о том, кто повезёт его тело в Колорадо.  

- Мальчишка. Ты сможешь. Ты же сильный. Провинциал наш, заканчивай этот цирк. Мне бы только ещё раз увидеть, как ты вертишь жопой, готовя яичницу…

Кто-то отрицал до боли. До самого последнего. Всему вопреки. Мэтт, не верящий в Бога и душу, продолжал твердить, будто Кенни с трубками в животе способен всё изменить.

Он стоял, расправив плечи, пугающе худой, до горечи некрасивый. Его жёлтые дреды висели паклями, на руках выступали вены, джинсы светло-протёртые, футболка бесцветно-серая, кеды с почерневшими шнурками, запах картошки с луком... Бэндит подумалось, что сейчас Мэтт на своем месте - на месте смерти.

- Малыш, ты сможешь. Ты всегда везде выживал. На басухе научу играть. С той бабой из салона познакомлю. Помнишь? Рыжая, с драконом на руке. А, так тебе ведь уже не надо... Я всё забываю. Мы мало общались в последнее время... Твоё грёбаное сердце всё выдержит. Я же знаю. Так что нечего меня разыгрывать. Нечего над Тони издеваться. Посмотри, что ты с ним сделал - он молится! - Мэтт усмехнулся, блеснул сумасшедшими глазами, снова засунул в рот чипсы, произнёс, чавкая: - Бэндит, скажи ему, что он жив. Скажи, чтобы заканчивал. Что он выдержит. У тебя это лучше получится. Он ведь во всём тебя слушается, Бэндит. Он такой подкаблучник. Ты только скажешь – и он тотчас всё сделает, как попросишь.

Бэндит кивнула, позволив новой слезе сползти к углу губ. Кивнула Мэтту с пачкой чипсов в руках, как кивают детям и душевнобольным.

"Твоё грёбаное сердце всё выдержит".

А затем из палаты вышел врач.

Всё смешалось и потекло разноцветной звуковой раскадровкой. Тони прыгал, корчась и стоная от боли, его сжатые кулаки победно устремлялись к потолку. Мэтт орал: «Паникёры! Неверующие!» так дико и громко, что пачка чипсов выпала из его дрожащих рук. А в следующую минуту он уже выблёвывал чипсы себе же под ноги. Никогда прежде он не казался Бэндит более отвратительным. Никогда прежде Бэндит не любила его так искренне. Ровно настолько искренне, насколько он любил Кенни. Пришёл отец. Бэндит не видела его лица. Она смотрела, как Тони обнимает Мэтта своими тонкими ручками, приговаривая:

- Ну ладно тебе, чел. К чему было так переживать? Сам же говорил…  

Мэтт утыкался лбом ему в грудь, весь согнувшийся и скривившийся. Он сказал сквозь подобие всхлипа:

- Я ненавижу себя! Я сделал ему слишком много дерьма, чтобы позволить умереть, не выслушав извинений. Я его из дома хотел выселить, Тони. Хотел его на улицу прогнать.

Тони гладил его по спине. В этом утешении он впервые казался сколько-то взрослым. Что-то понимающим, пережившим и чувствующим нечто большее, чем боль в колене. Хотя и её нельзя было обесценивать, она сводила судорогой сладкое лицо Тони, выдавливала слёзы из его развесёлых глаз.

- Да я сам-то, чел… - пробормотал Тони, наклонившись к жёлтому затылку Мэтта, из которого росли дреды. - Я сам-то, я дрался с ним. Святому Кенни хотел рожу начистить. Хорошо, что он меня завалил, конечно… Но думаешь, я не ненавижу себя? Да я с ума схожу от мысли, что Кенни умрёт с мыслью, что я гондон!

Бэндит слушала их признания, одинаково желая и расхохотаться, и зарыдать. И благословить всех, и выругаться. Вышло нечто среднее, надрывное, робкое, злое:

- Кенни был ранен из-за меня. А вы всё ещё говорите о ненависти к себе?

Она отвоевала право быть самой проклятой.

Потом пришёл Дэвид и отвоевал право первым войти в палату. Кенни снова засунули трубку в горло, он опять не мог самостоятельно дышать, и в том было безысходное ухудшение. Только никто пока не имел сил осознать это. Все бесились и блаженствовали от мысли, что, оказывается, Кенни отозвался на разряды тока довольно быстро. Значит, ему не грозило стать овощем. Значит, его сердце не устало. Лишь отец всё терзал в пальцах водительские права Кенни, не дававшие реального права садиться за руль. И Дэвид хмурился, а потом упал на колени в палате Кенни и судорожно поцеловал его ладонь.

- Младшенький, это я отпустил тебя. Если бы я только…

И много, много. Мэтт и Тони вышли. Бэндит тоже не стала слушать.

Всё и так было ясно.

Дэвид ненавидел себя и не мог отпустить Кенни без извинений.