На самом деле жарко становится ещё до выхода на сцену. Невыносимая духота давит на грудь уже на пределе коридора, заставляя оттягивать заведомо мокрую футболку и выдыхать холодный воздух на кожу, пока крики собравшихся в зале мешаются со сдавленными отголосками настраиваемых инструментов. Это лопотание со всех сторон, бывающее иногда даже не англоязычным, к нему совершенно точно не относится. А если и относится, он это отрицает.
- ...Ке...нН...н...Ии... - именно так, даже чуть более волнисто и ломко. Слово приплывает издалека и там же, вдали, растворяется тотчас, огибая его и никак не затрагивая.
Однако тело, обладая бесконтрольной властью над разумом, само поворачивается к источнику звука и заставляет встретиться с вязкой тиной глаз Самми. Она смотрит на него, приоткрыв рот, возможно, говорит что-то. Только ему нужно повторить несколько раз, только после четвёртого он услышит.
- ...вСё-о... в по-О-ряд...кЕ...?.. - её пальцы впиваются в локоть.
Сжав зубы так сильно, что слышно, как под черепом трескаются нити, он с отвращением стряхивает руку-насекомое и тягостно выдыхает - таков утвердительный ответ. Поправляет волосы в сороковой, сорок первый, сорок девятый раз, не понимая, почему даже после этого нечто светло-тёмное продолжает скрывать глаза. Не понимает, что его волосы не настолько длинные, чтобы спадать на глаза.
В данной деятельности очень важны цифры: одна минута, четыре повтора, сорок одинаковых движений. Он считает как может. Он считает-считает. До удушья у горла, до цунами в мыслях, до малиновых пятен перед глазами.
Страх трясёт неподвластное тело от одного лишь предположения, что сегодня было недостаточно. Одна лишь эта дрожь даёт понять, что сегодня возможен перебор. И это успокаивает. Он много раз думал и пришёл к выводу, что упасть перед ними без сознания не столь страшно, как прийти в чёртово сознание перед ними.
Требовательность зала нарастает в одном ритме с их молчанием.
Straight! To! Hea!ven!
Это ни с чем не перепутаешь. Это ноль.
Он считает - раз. Беловолосый, бледнокожий, чистой воды альбинос Нейт с чёрным-чёрным кольцом в губе делает шаг и растворяется, распадается на осколки. Сто процентов вероятности, что в том мире, куда забрасывает телепорт, он непременно вильнёт задницей или взмахнёт рукой, вызывая у возбуждённых детишек приступ радости. Он любит, когда его любят.
Считает - два. Пивное пузико Лекса, его щетина и горящие щёки - рассасываются, раздрабливаются, попав в лопасти вертолёта. Лекс всегда выглядел лет на сорок в свои двадцать четыре, пока не оказался мясом в зубах тех, кто у сцены. У мяса нет возраста, есть только срок годности.
Три. Он давится внезапной тошнотой - звучно - притягивает очередной внимательно-страдальческий взгляд Самми. Она открывает рот, речь медленная и непереводимая. Болото в её глазах тянет в себя, укачивает. Зал ожидает, а она беспокоится. Глупая.
Три. Он уклоняется от её прикосновения, как от удара, равновесие не держится, тело валится вбок. Три - она помогает сползти по стене, крепко держит за плечи, ей плевать на протесты, твердит:
- Вдохни глубже. Не закрывай глаза. Кенни, Кенни, ты совсем не знаешь меры.
Уникально. Она не говорит: "Ты полное ничтожество", не говорит: "Ты срываешь концерт". Не кричит истерично, не топает ногами, её слёзы не летят ему на руки. Ценно.
Кто-то другой вёл себя таким образом. Кто-то дерзкий. В непроглядной черноте её глаз тонули зрачки, и казалось, будто сам дьявол смотрит из недр человеческого тела. Потому любовь к ней всегда мешалась со страхом.
У Самми другие глаза - грязно-зелёные, не опасные. Когда она вытягивает руку, вишнёво-розовый локоток забавно сморщивается. Странно. Он раньше никогда не замечал, что локти Самми цвета её же сосков. На губах песчинки соли, улыбка блаженно растягивается. Видя её пред собой на коленях, он думает: характер Самми - под стать её соскам. Только прикусив, ощущаешь, что твёрдость податлива.
Три, мать твою! Она давно должна была исчезнуть, но вместо этого: коленями - в обхват его бёдер, подушечки пальцев обводят скулы, бегут по шее. Прохладно-теплые губки раскрыты. Его коже необходимо впитать их влагу, но близость недоступна. На лице - улыбка, под пышной юбочкой - гладкие трусики. Зал кричит, воет, стонет. 
Три... - тихо шепчет в голове остаточная неловкость. Дыхание у Самми сладкое, её ладошка натирает джинсы, пробуждая оглушённые рефлексы, её попка имитирует движения, вызывая такой жар, что холодеют руки. Он не чувствует пальцев, он считает - три, он выгибается и хрипит, когда плоть начинает вызывать боль, упираясь в жёсткую ткань. Когда хочется ещё, он шепчет - три. Почему-то думая, что это спасёт его.
На лице Самми - нежность. Она приподнимается и хватает член резким движением. Не будь джинсы такими плотными, он бы рыкнул от боли. Крепко сжатая рука прохаживается от основания к головке. Он вжимается в стену, силясь не поддаться. Потом вновь появляется мягкостью трусиков, и он уже ёрзает, утыкаясь в них безвольной плотью. Думает о Бэндит и не помнит, кто это. Думает о Самми и взывает к ней - побудь со мной! пойми меня! подними меня! - безразлично узкими зрачками просверливает крошеные дыры в её ключицах. Стонет сипло, встречая первый поцелуй - чуть ниже губ, чуть выше подбородка, скошенный, как будто сбитый с орбиты, но оттого не менее приятный, почти целительный. Море фанатов бушует, оно смоет их в свои глубины насильно, и Самми прекращает извиваться, понимая, что ему этого давно недостаточно.
Три. Три. Три.
Три! - он кричит мысленно, - Убирайся!
Он бы ударил её кулаком в рёбра, да руки онемели и валяются ненужными палками. По-прежнему сковывая его властью юбки, она приближается к изголодавшимся губам.
Он ненавидит её - белобрысую суку, стриженую под мальчика, он тянется за поцелуем, как за водой, он упивается, толкая, обвивая языком её язык.
Три. Хочу тебя. Три. Презираю тебя. Три. Спаси меня. Три. Оставь меня.
Три такая непослушная цифра. И её хочется выебать прямо здесь.
Бэндит. Бэндит. Он мотает головой, как больная собака, он не знает этого имени, слово сливается с ударами Нейта по барабанам. Самми давит своей страстью, Самми скребётся о его плоть. Самми - не та, из-за кого он всё время под кайфом. Что значит "под кайфом"? - отчаяние ухмылкой рвёт поцелуй.
Кайф - это когда забываешь об отвратительном и находишь силы, когда любишь и не боишься - вот, что такое кайф! А ему тошно после тонны таблеток, он ненавидит всё живое, он творит зло! Даже если он вместит в себя все наркотики мира, сознание-осознание не оставит его. Нет, он, блять, ни под каким не под кайфом. Кто вообще поселил это выражение в его голове?
Он отравлен, он глотнул яду. Самми встаёт, отряхивая юбочку, подтягивает цветные чулочки и - три! - направляется к выходу, оставляя его кричать от горя, швыряться проклятиями ей в спину и кривиться в признании: "У меня никого, совсем никого нет, кроме тебя".
Сучка. Сучка. Сучка! Он не позволит ей уйти, не оглядываясь, уйти высокомерно, ощущая себя хищницей. Стой! Он, как чудовище из фильмов, падает на живот и хватает её за ногу. Тащит, а она вырывается, отмахивается, спотыкается и молчит, стремясь скорее переместиться в тот мир, где нет мерзкого Кенни, его мрачной девушки, бутылок-таблеток, стыда и безотказности. В мире группы Straight to Heaven существует лишь она и бас-гитара, она и её обожаемый коллектив.

Но её не отпустят. Резво вскочив на ноги, он вбивает её в стену, придавливает до боли в спине, а что делать дальше - не знает. Убивает поцелуями, пальцами хищными вгрызается в бёдра. Он - чудовище, он - подстреленный волк с нарывающей раной. Раньше понимал, что его подстрелили, помнил, кто, помнил, где, но теперь он в бреду. В жаркой лихорадке божественный зверь постепенно превращается в падаль, изящное тело алеет воспалённой кожей, завидная шкура поглощается смертью. Ему больно, но он уже не понимает этой боли. Он не видит никого: ни врагов, ни братьев, он бы упал с удовольствием на землю и жалобно скулил, утыкаясь носом в чьи-нибудь руки, он бы плакал крупными слезами, но не может. Он заменяет белый флаг пиратским флагом. Рвёт глотку себе и другим, упивается кровью, запрокидывая голову в хрипящем бешенстве.
А когда-то он её из огня на спине своей вынес. Самми горько улыбается, его руки давят на грудь, и жар воспоминаний ласкает щёки. Кенни-Мэнни, трепетный борец с самоубийцами, для которого песня равна молитве. От первых туманных сумерек до первых розоватых разводов утра они говорили о сокровенном и колком, лёжа в одной постели, сливаясь голосами и душами, обожали друг друга, но хранили дружбу. Теперь же - три взгляда за день, три слова за ночь, а по углам - похоть и ненависть рука об руку. Самми выдыхает ему на ухо. Волк всё ищет успокоение, рвётся, жмётся. Он когда-то её из огня на спине своей вынес.

А она... что может она? Такая же волчица, только вшивая и беззубая, способна лишь делить предсмертную агонию, прижимаясь не без восторга к груди вожака. Она не будет плакать над ним, на сердце - слишком толстый шрам, чтобы любить его. Она только мечтает понять, из чего в него выстрелили. Из пулемёта? Или, может, из пушки? Зачем облили кислотой открытые раны? Зачем кости переломанные топтали ногами? Ей так хочется бросить вопрос охотнице: "Почему ты не выстрелишь ему в голову?" Понимая, что сама ничем не поможет, она готова даже попросить: "Забери его домой и вылечи".
Зал кипит подобно геенне огненной. Любой мимолётный фотограф может не полениться и заглянуть сюда, нажав пару раз на "курок". Он это понимает, потому - боится, потому - спешит, потому - хочет сделать ей больно. Ей... Кому, чёрт возьми? И он снова трясёт головой, желая разрыдаться. Повинуясь взбунтовавшемуся органу, не отпускает Самми, утопая в фантазии о Бэнди.
Зал выкрикивает их имена, его - в частности. Его имя на губах у сотни девочек - в данный момент и у тысячи - в целом. Его имя знает поисковик, знают на MTV. Только она не зовёт его.
Между ним и Самми - огонь, как в аду. Как в зале. Он грешит, изменяя. Он мечтает увидеть, как она упадёт на колени от боли и злости, как вспыхнет внутри неё сердце и утопит, поджарив в своей лаве. Но знает - не увидит никогда.
Его имя скандируют тысячи, его фразы растащили на цитаты. Она смотрит на него пустынным взглядом и торопится на самолёт. Он впивается в плечи Самми и стонет, сжимая зубы: "Всё, чего я хотел в жизни, - это быть кому-нибудь нужным". Его фото - на разворотах журналов, его песни - на вершинах хит-парадов. Она отворачивается от его поцелуя и обнимает - задерживая дыхание, как едва знакомого прохожего. Обваливаясь на Самми лавиной, он шепчет, едва не всхлипывая: "Я был нужен ей и знал это. А теперь никому. Снова. Вообще никому".
И тотчас - его передёргивает, плечи вскидываются, кулаком - в стену: "Кто, если не я? Кто с ней?"
Зал кричит его имя, а когда-то он был оборванцем. Нищим настолько, что она покупала ему одежду и платила в кафе. Сейчас у него призвание - музыкант. С гордой приставкой - профессиональный. А когда-то его выгнали даже с автозаправки. И тогда, будучи голодным и никчёмным, он накрывал руками голову и пытался понять, почему из всех талантливых, богатых и надёжных она выбирает его - пародию на само понятие личности. Он ругал себя: "Неудачник! Ничтожество!" Почти корчился от стыда и безысходности.
"Червяк, - обращался он к себе сквозь отвращение, когда снова выгоняли с работы, - тебя надо раздавить и выбросить!" Но потом... Её пальцы вплетались ему в волосы, её губки целовали его руку. Она присаживалась рядом и бодро призывала: "Не расстраивайся, Кенни! Эти ублюдки даже не представляют, кого потеряли." Он кривился ещё больше от подобного издевательства, а она говорила с печальной серьёзностью: "Ты не подходишь под рамки большинства". Он кивал, горько смеялся, заваливал её на кровать, а потом вновь становился заурядным консультантом с притворной вежливостью. И вновь ненавидел себя. Приходил домой вечером, делил ужин с котом, глушил пиво-помои и рвал струны на гитаре, горланя отчаянные песни. Всё казалось, сейчас кто-нибудь постучит в дверь и скажет: "Завались, бездарность тупоголовая. Вместо того, чтобы не подходить под рамки, лучше б вытащил руки из задницы".
А теперь его голос ставит души миллионов на колени. Получается, он действительно просто не подходил. Получается, никакая он не пародия на личность? Он пародия на личность творческую.
Он морщится, прижимаясь к губам Самми. Бэндит была с ним в обрыглой квартире, Бэндит утверждала: "Ты особенный", Бэндит помогала понимать музыку. Как заботливая мать, учила ходить, говорить и читать, а потом, когда, как послушный сын, он взобрался на вершину - исчезла. Он зажмуривается, налегая на Самми, шепчет: "Ты дала мне всё это с целью убить?"
Если бы сейчас тут была Бэнди, она давно бы плакала, срываясь на стоны, прижималась бы к его оголённым рукам мокрым личиком. Она бы кричала, взывая к нему, притягивала бы его к себе, силясь заглянуть в глаза и увидеть там истину. Но Самми - сильная девочка. Девочка-сирота, девочка-пацанка, она героически держит на себе его тело и произносит ровно, почти неслышно: "Почему ты считаешь, что тебя убили?" Он отвечает так, будто их сейчас вовсе не ждут на сцене, а сидят они где-то за чашкой кофе. Он копирует её уравновешенность: "А что делать, когда тебя поставили на вершину и бросили? Я хочу вниз. Мне ничего этого не нужно". Зал вопит, зал брызжет пеной, как море. Приходя в бешенство, он кричит: "И ты мне не нужна! Уходи!" - и толкает, отступая в сторону.

Самми стоит недвижно у невидимых дверей портала. Самми его совершенно не любит. Жалеет, восхищается, другом считает ближайшим, вожаком своей облезлой стаи - не любит, но... Почему-то чувства хрустят внутри, и рука взлетает в воздух, врезаясь в его посеревшее лицо. Почему-то ей думается: "Он со мной как со шлюхой", почему-то больно от злостного "Не нужна!"
Самми его не любит - это почти аксиома. У Самми горит ладонь, а у него - голова разорвалась от неожиданной хлёсткости. Самми - тот ещё волк, да вот только не одиночка. Самми - преданный волк, знающий толк в болезнях. Ей прекрасно известно, что на умирающих не обижаются. Особенно, если он вожак. Особенно, если Кенни.

Самми не любит. Знает, сочувствует. Но всё же мечтает добить вожака.
Уходит - безмолвно, под звук чужих воплей. Юбочка пышная, гетры весёлые, гитара - подруга самая верная. Просто вдохнуть раскалённый всеобщий воздух. Стать басисткой Straight to Heaven и больше никем на ближайшую пару часов.
Он стоит спиной к порталу, может, с минуту. Прикладывает руку к щеке и улыбается, думая: "Если бы тут была Бэнди, она бы била с ноги". Коктейли эмоций, блевотина воспоминаний. Всё мешается бурно, а он просто ждёт. Теперь, когда он так переполнен возбуждением неудовлетворённым, надеждами обманутыми, высокомерием наигранным и унижением незаслуженным. Он. Способен. Прекрасно. Выступить.
Четыре.
На сцене влажно от жара. Микрофон - холодный член, голос потрясающе врезается в музыку.
На ближайшую пару часов он - не жалкий запутанный Кенни, а звезда Straight to Heaven. Этой ночью он задаст всему миру нещадную взбучку.
Самми улыбается Нейту за барабанами. Лексу Самми улыбается чуть шире, потому что он умеет раскусывать ложь. Кенни смотрит на неё с теплотой и лаской, а она в ответ даже не растягивает губ. Лишь наклоняется к микрофону наперевес с бас-гитарой и разбавляет его обволакивающие хриплые строчки своей звонкостью. Когда они в Straight to Heaven, всё идеально сочетается. Он - непобедимый солист, а она - бэквокал, его тыл, его бронежилет.