Как только мне исполнилось восемнадцать, я начала курить и заказывать средь бела дня кофе с ромом. Нелепо до гримасы отвращения на их лицах, но в этом ребячестве я отчасти до сих пор нахожу свою истину. Нахожу свою нишу, нахожу свою реальность. Я идиот, и ничто идиотское мне не чуждо. Я ребёнок, оказавшийся во взрослом теле. Мне, пожалуйста, шестнадцать навеки, и врубите погромче музыку!
Закуриваю у входа в метро. Закуриваю в тамбуре электрички. Закуриваю, сидя прямо сейчас за компьютером в своей комнате. И неизменно ношу с собой паспорт, чтобы помнить: я имею на это право.
Я имею право на всё.
Быть нужной. Быть значимой. Быть журналистом или фикрайтером.
Довольно долго мне казалось, что песня Flyleaf "The kind" имеет отношение к Кенни из БК. Вероятно, всё потому, что там есть фразы об осквернении постели и лжи "ей".
И всё же многие детали не сходились. Что-то отчаянное не позволяло прилепить эту песню с привкусом слёз и оттенком сердечной боли к сцене в квартирке белокурой басистки. Что-то мешалось и не вмещалось в концепцию.
Поначалу я смотрела на the kind как на доброту, затем - на the kind как на "то самое", а Лэси твердила рыдающим криком: "But it`s not the kind, the kind you talked about!", и это - бросалось солёном упрёком в душу. Ведь это... "Это - не то, о чём ты говоришь!"

Наступившую осень я не заметила ровно так же, как не заметила лето. А ещё - я устала, возвращаясь домой, слышать в песне The Kind одно и то же: "Если ты грешишь ей, отсеки её".
Я содрогаюсь при мысли о топоре. Я содрогаюсь, ругаюсь, молюсь своими скудными словами и закуриваю сигарету с ментоловым шариком. А Лэси поёт о том_самом, что проясняет разум и о том, что моя правая рука впервые становится полезной.
...сжимая двумя пальцами сигарету. Я не учу уроки. Эта черта всё равно что книжное определение. Можно бороться, можно кричать и плакать. Я не учу уроки. Я зажигаю планшет, раздумывая о том, какого цвета был галстук у К. на чужой свадебной церемонии, а ещё - о том, что же такого должна сделать моя правая рука дабы стать впервые в жизни полезной.
Среди новостей малочисленных друзей: новая музыка, старые шутки и крик о помощи.
Перепост перепоста, умирает знакомый знакомых. Знакомому знакомых срочно нужна кровь - четвёртая положительная. Знакомому знакомых срочно нужна моя кровь.
Я отстраняюсь, убегаю на кухню попить воды. И руки почему-то дрожат не меньше, чем у Кенни перед первым концертом, и сердце бьётся быстрее, чем у Дэвида, когда он узнал, что...
Можно сказать себе: "Я не знакома с ним".
Можно сказать: "Я и девушку-то эту, что просит и благодарит так отчаянно, ни разу не видела".
Можно даже подумать: "Вот Ангелина, сделавшая перепост, даст свою кровь?.."
Ему двадцать девять, а его подружке девятнадцать. Он работает в ночном клубе и, наверное, любит выпить.
Можно вовсе пролистать новости дальше, к новым шуткам и старой музыке, но я...впервые в жизни по-настоящему слышу мольбу и как будто бы снисхожу к ней.
Номер набирается с третьего раза. Неизменно что-то мешает.
Неизменно находятся важнейшие дела. А когда гудки обрываются голосом, сил хватает лишь на звеняще-дрожащее: "Оксана? Здравствуй..."
Оксана говорит со мной без всякого интереса. Ей, естественно, неизвестно, насколько сложно мне сказать: "Кровь ещё...нужна?" И, естественно, моё волнение - не имеет никакой ценности.
Имя записано. Записан адрес больницы.
Пачка сигарет прячется во внутреннем кармане сумки по соседству с иконкой и салфетками, но вынуть её как-то не хватает желания.
Ему не должна достаться прокуренная кровь.
Ему, человеку по имени Олег, с девушкой, младше на десять лет, и с друзьями, что выкладывают фотографии из больницы, совершенно необходимо быть живым и здоровым. Ведь он получит мою кровь. Ведь я отдам столько, сколько потребуется.

Остаток вечера - в предвкушении спасённой жизни. Он, несомненно, поправится, получив мою кровь. А когда поправится, узнает ли обо мне? Лучше, если не узнает. Тогда я буду походить на ангела-хранителя, который ведает всё о спасённой душе, а душа о нём даже не догадывается.
...такое невозможно, очевидно же.
И всё же я думаю о том, как будет здорово, когда моя кровь станет капелькой в море чужого спасения. Я думаю о том, как будет радостно когда Оксана перестанет разговаривать так равнодушно-отчаянно.
Я думаю, а некто Олег умирает в больнице тем же вечером.
Он умирает, оставив друзей и Оксану. Он умирает, оставив меня с моей кровью не у дел.

Следующим утром нестерпимо хочется спать. Нестерпимо хочется закурить, но я лишь позволяю себе выбрать больницу, которая ближе к дому, вместо той, где ждали кровь для Олега.
Оксана пишет на своей странице о том, как посмел он бросить её одну. Почему он не сдержал обещания: быть всегда вместе.
После не столь давних реформ, за сдачу крови полагается лишь сытный завтрак. Однако в Москве до сих пор сохранились выплаты.
В пункте приёма крови постоянному донору заявляют: "Сейчас денег нет. Работаем в долг", а он вздыхает, кривится и спрашивает: "Когда прийти за деньгами?"
В пункте приёма крови мне говорят: "Первая сдача - безвозмездно" и смотрят с таким внимательным интересом, будто только и ждут, когда же я развернусь и уйду.
Вереница необходимых кабинетов, проверки, изучение. Я боялась, что будет очередь, но передо мной - лишь тот самый постоянный донор, крепкий мужчина с сильными руками, и взволнованный юноша моего возраста. Слышно, как в одном из кабинетов к нему обращаются: "Вы в первый раз?"
Да, он тоже в первый раз.
В первом же кабинете с надписью "Лаборатория" я высоко заворачиваю рукав толстовки. Мне улыбаются и говорят: "Нет, пока только из пальца".
Во втором кабинете с надписью "Терапевт" я снова заворачиваю рукав по инерции. Но мне опускают его обратно, меряют давление, спрашивают рост и вес. Всё просто.
Всё в порядке.
Мне велят пойти подкрепиться в буфет, где меня ожидает до боли в зубах сладкий чай и солёное приятное печенье. Там же две медсестры утюжат на гладильной доске какие-то вещи. Там же на каждой стене - по три красно-белых плаката: "Спаси жизнь" и "...может только Человек".
Я всё жду, когда же кто-нибудь спросит, что забыла я здесь со своим недавним совершеннолетием, позывом курить и непонятой песней The Kind. Но никто ни о чём не спрашивает.
В кабинете с надписью "Операционная" в мою вену погружают толстую иголку, к ней прикрепляют трубку, к трубке - пакет, к пакету...
Им интересно, хорошо ли я себя чувствую. Им интересно, что я ела с утра. Им интересно, не кружится ли у меня голова и скажу ли я, если вдруг что-то пойдёт не так.
Им не_интересно, почему ещё вчера утром я понятия не имела, что могу прийти сюда, а сегодня я здесь с этой толстой иголкой в вене левой руки.

Кровь уходит без всякой боли и даже без головокружения. Она просто набирается в плотный пакет, который, возможно, назовут моим именем и посветят тому, кого нужно спасти.
Мне велят не спрыгивать резко с кресла. Мне советуют: сначала немного посидеть, потом немного постоять.
Я улыбаюсь устало и будто сдавленно.
Красно-белые плакаты уверяют: "...может только Человек", но мне почему-то не хватает дерзости в это поверить.
Плотных завтраков не дают в силу наличия предполагаемых денег. Но первая сдача - безвозмездно.
Не получив ничего, кроме направления на диспансеризаю ("Это если вы хотите стать постоянным донором") и справки, позволяющей два дня не выходить на учёбу/работу, я вставляю в уши наушники.

Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо.
Мне полных восемнадцать лет.
И ощущение, будто левая рука придушена плотной повязкой.

Лэси о поёт о том, Кто кормит меня и говорит одну лишь Правду. А ещё - о том, что моя рука впервые стала полезной...
И это - то самое.