В пустынном и пыльном пригородном доме двери протяжно стонут от любого дуновения ветра. Те_кто_ищет входят внутрь без страха. Цель их извечна: кухонные шкафчики, аптечка в ванной и, быть может, пузатый платяной шкаф, порой хранящий огнестрельные секреты.
Трейси двенадцать лет, и в доме ей совсем ничего не нужно. На подгнившем крыльце она падает на колени с криком: "Кошка!"
Этот пронзительный детский вопль заставляет всех рефлекторно обернуться. Десяток сильных и мрачных людей смотрят на Трейси или просто по сторонам, не в силах осознать, что угрозы - нет. Нет ничего опасного в слове "кошка", нет необходимости прятаться или стрелять. Будь Трейси интересно, она бы, несомненно, отметила, как беззащитны они в своей потерянности перед самой обычной ситуацией. Только она не поднимает ни на кого глаз и лишь жмёт к себе тощее грязное тельце, местами облезлое, а местами неестественно пушистое от шерстяных колтунов.
В голосе матери - предельное волнение, лишь усилием воли не переходящее в страх. Она несётся к крыльцу, расталкивая других, а когда видит Трейси с кошкой, замирает и лишается каких-либо слов, кроме умоляюще-истерического:
- Трейси, господи, не смей так кричать! Ты что, с ума сошла?
Трейси ручается: с ума она не сошла. Но перестать кричать, срываясь почти на визг, она не может. Кажется, слова льются из самой души.
- Кошка! Кошечка! Я люблю тебя! Милая, родная, кошечка, обожаемая моя!
Кошка извивается и угрожающе шипит. Большая часть мрачных и сильных возвращается к работе, но те, кто остаётся, - человек пять - стоят в оцепенелой неподвижности, точно зачарованные, точно хрустальные.
- Трейси, прекрати! - взывает мать шёпотом.
- А ну-ка брось эту мерзость! - леденящим тоном командует бабушка.
Но Трейси не бросает, она прижимается лицом к изогнутой в негодовании кошачьей спине, вдыхает влажный запах грязной шерсти и повторяет:
- Кошечка, кошечка... Я так давно не видела никаких кошечек. Как хорошо, что ты есть, кошечка!
Кошка шипит и скалит острые зубы. В первый раз когтистая лапа проезжается по руке Трейси, во второй - по щеке, затем - по шее. Трейси плачет от обиды и боли, кошка рвётся сбежать, но Трейси падает на пол, придавливая её своим телом.
- Не уходи! - шепчет она сквозь слёзы, - Умоляю тебя, кошечка. Побудь со мной!
Зрителей этого странного происшествия с каждым мигом становится всё меньше. Отходит Юэн, отходят Никки и Гектор. Сьюзен, неразговорчивая девушка со взглядом, неизменно тяжёлым и редко добрым, тянет за капюшон Кенни - своего не то брата, не то племянника.
- Пошли.
- Сама иди. Оставь меня в покое, - Кенни на мгновение недовольно передёргивает плечами и хмурится, а потом вновь становится тихим и до неузнаваемости грустным, будто тоже сейчас закричит и заплачет от боли.
Сьюзен не спорит с ним: зажмуривается, отворачивается, идёт глубже в дом, поднимается на второй этаж. Спешно, шумно, словно убегая от кого-то хрипяще-рычащего.
- Она выцарапает тебе глаза! Немедленно выпусти! - бабушка, кажется, уже кипит от гнева, как кипит всегда, если кто-то её не слушается, а мама лишь тихо просит:
- Трейси, перестань.
Но никто не рискует приблизиться, протянуть руку, оттащить ее от злого и уродливого существа, неведомым образом ухитрившегося, как и они, не быть съеденным.
У Трейси из лица сочится кровь, и животное, кажется, сейчас сорвёт голос от мяучащего ругательства. Кошка ворочается под весом худого тела, когти вцепляются в плечо, просочившись сквозь одежду. Трейси кричит, отстраняется, обхватывает себя руками. Кошка лезет по ней, подтягивается, как спортсмен-скалолаз, скатывается по спине, путаясь в волокнах свитера.
Долю секунды мечется по крыльцу и пулей летит через задний двор. Исчезает бесследно.
- Слава богу, сбежала. Давай, поднимайся на ноги, - заявляет бабушка.
Мама шепчет надломленным голосом:
- Вставай, детка.
Но Трейси не встаёт, лишь плачет ещё надрывнее, ещё громче. У неё всё лицо в кривых царапинах, и боль от них доводит до отчаяния, до бесконтрольной удушающей истерики.
- Да что же это такое? - на крыльцо выходит один из мрачных и сильных, - Кто-нибудь может её успокоить? Она сейчас всех ходячих соберёт.
- А ты отвали от неё, - говорит ему Кенни совсем негромко, - Делай своё дело.
- Язык прикуси. Тебя родители не учили со взрослыми разговаривать?
Трейси не видит их лиц, но понимает: она всё испортила, опять всё испортила. Трейси не успокаивается и не поднимается, лишь ложится на пол, поджимая под себя ноги.
- С людьми учили, а с тобой нет, - огрызается Кенни, и слова его - точь в точь шипение выжившей кошки.
- Да я тебя!..
- Так, прекратите немедленно, - вмешивается бабушка, - Сейчас она успокоится. Идите отсюда оба.
- Трейси, что с тобой? - мамина рука гладит её плечо.
- Трейс, всё в порядке, - говорит Кенни где-то над головой.
- Я же сказала тебе, иди помогай другим, - обращается к нему бабушка с таким свойственным ей металлом в голосе.
- А вас кто-то начальником мне назначил? - интересуется Кенни и присаживается на пол, запуская пальцы Трейси в волосы.
- До чего отвратительный мальчишка, - произносит бабушка сквозь зубы.
Трейси трудно дышать. Трудно забыть мягкость шерсти и злобное хриплое мяукание.
Трудно поверить, что когда-то эти звуки не были уникальны, слово "кошка" не казалось обезоруживающим.
- Трейс, да ладно тебе, - шепчет Кенни, теребя её русые короткие косички, - Это была не единственная кошка. Их много. Просто мы их не видим.
- Единственная! - отвечает Трейси, задыхаясь, - Последняя кошка! Последняя, как мы!
- Деточка, это не правда, - умоляюще взывает мама.
- Трейс, в этом мире ещё полно кошек, - говорит Кенни.
Трейси не приподнимается - подскакивает в обжигающем колком отчаянии.
- Где они?! Ты их видел?!
Кенни отводит взгляд на мгновение. У него на толстовке следы застывшей крови тех, кто ест не только людей, но и кошек.
Кошек.
Трейси трясёт, у неё из груди рвётся душа от одной лишь мысли, что в мире может не остаться ни одной кошки.
Ни одной.
Кенни встаёт на ноги и улыбается. Протягивает ей руку, и Трейси послушно поднимается.
- Я верю, - говорит он совсем тихо, одной ей на ухо, - Верю, что живы и кошки, и котята. А верить - важнее, чем видеть. Ведь так?
Трейси дрожит в остаточной истерике. Она понятия не имеет, что важнее: верить или видеть, но думает, что...
Если в мире живы даже котята, значит, всё не так уж и безысходно.