Вчера все мои враги закатили вечеринку. Я зажгла им свечи и выпила вина.

У моего отражения в зеркале взгляд ребёнка, умудрённого жизнью. Это странно, потому что на самом деле ситуация с моим лицом прямо противоположная. Жизнь умудрена ребёнком.
В момент, когда я отзываюсь на немилосердное замечание того самого ребёнка по другую сторону реальности, телефон взрывается звонком. Самый романтичный безумец на свете требует денег, и мне тотчас становится как-то абсолютно наплевать на свой внешний вид. Не глядя, я опрокидываю на себя смачную тональную массу, создавая на редкость толстый слой.
- Я похожа на них. Они любят это, - говорю ему, параллельно отвечая безумцу, чьей буквой всегда была "Т".
- Дай посмотреть! - требует он звонко, но наигранно. Как такового интереса не испытывает. Устал? Расстроен? Занят? Звенит что-то...
Я отхожу, чтобы он видел мои ножки в первых попавшихся каблукастых туфлях, мои хвостики цвета абсолютно неопределённого, мои глаза, отчего-то потрясающе чёрные.
Прошлым вечером меня трясло от злости и отвращения. Прошлым вечером я представляла, как срываю фартук и бросаю кому-нибудь в рожу.
- Убожество, чёрт его дери! - кричала я в мыслях вчера, но сегодня... - Да здравствует праздник лицемерия! - улыбаюсь так сладко, что оно аж в двух параллелях отражается.
- Праздник лицемерия... Последний.
Опять он благоговеет перед словом. Последнее так нравится ему, прямо до свиста, на который срывается его голос.
- Помнится, я ужасно переживала в девятом классе. Писала тебе, умирала от своей взрослости, а теперь?
Я хватаю с тумбочки 11,5 тысяч для безумца, сую в карман куртки и ухожу, чтобы истерично рассмеяться, спускаясь по лестнице.
- Я похожа на продавщицу из мясного отдела! Посмотри на мой прикид! Так одеваются расчленители туш!!!
Мой хохот сотрясает его тело. Он даже пугается немного. Но решает, видимо, что такое не лечится, и принимается смиренно напевать вместе со мной не то свадебный марш, не то похоронный.

Безумец смотрит на меня так, будто нет совершенно ничего необычного в том, что я выгляжу как идиотка. Заставляет задуматься.
Аллея ведёт нас к неминуемому расставанию. Он фотографирует меня, точно достопримечательность. Я же, демонстрируя средний палец, вспоминанию всё хорошее не только о школе, но и о самом безумце в частности.
Пару дней назад некто R спросил, вероятно, с долей сочувствия:
- Как мне помочь тебе? Что я могу сделать?
- Продай свои артерии и купи мне погребальное платье. Лучше, если оно будет чёрным. Лучше, если оно будет облегать, - ответила я ему в соответствии с текстом сегодняшней песни, - Лучше, если оно будет в горошек, - добавила уже от себя, только он ничего не расслышал.
У R для выражения безысходности и безграничности имеется любимое слово: "пиздища".
У меня для унижения и доминирования фаворит иной - "пиздёнка".
К-ни стоит в центре и рисует оранжевую фигурную скобку.
- Вероятно, потому вы так идеально сочетаетесь. Дополняете, блять, друг друга.
Мне нравится забавное движение, с которым он выплёвывает матерное слово. Такое резкое, будто оно само рвётся наружу, это чертово междометие.
Я иду по коридору, забываясь, теряясь. Мне хочется сказать им: "Вы выглядите стрёмно". Даже при условии, что кругом нет никого кроме милашек.
А вообще К-ни наврал про идеальное сочетание. Куда там! Мы в единстве похожи на суп безвкусный, а потому нас лучше по отдельности употреблять.

Заглушаешься, замутняешься...

А просыпаешься в первый раз - на вокзале в ожидании электрички.
Просыпаешься второй раз - на узкой дороге лицом к лицу с маленьким магазином, хранящим тайны юных алкоголиков.
Просыпаешься третий раз от фразы: "Помнишь в Лингве?..", немного приторной и немного родной. Рядом с тем, кого даже отсутствующий К-ни помнит, но вряд ли узнает.
Так же как и вряд ли узнает кто-то_немного_родной о холоде цифры девять, обдающем меня точно из душа при воспоминании выпускного из Лингвы.
Я сижу, вцепляясь в стол пальцами, разрываемая тряским возбуждением.
"Ты так похож на моего героя. Ты так похож на моего героя. Ты так похож на моего героя. Своей потерянностью, отрешенностью от никчёмного шума. Ненужностью миру, мечтательностью, скрытой так глубоко, что она видна невооружённым глазом. Куда ты пойдёшь? Побежишь? Беги. Беги же!" - нестерпимо хочется сказать ему, чтобы он понял, отчего же стал мне немного_родным. Но я не скажу, только стрельну взглядом в его сторону и отвечу ещё раз на вопросы о Лингве.
Потому что тотчас видно - не похож он. Слишком ярким кажется несоответствие. Ведь тот, кто даёт букву "К" глупому "БК" умеет то, чего даже не пробовал делать он - притворяться активным и обаятельным.

И снова крутится, и поначалу даже интересно, даже весело, даже терпимо...
Заходит разговор о Пусси Райот, я распаляюсь, некто_немного_родной говорит, что ему это не нравится.
Я ухожу, потому что меня зовут.

Когда не знаю, куда иду, всегда придумываю себе одинаковую цель. И воплощаю её.
- Кенни, с кем веселее? - спрашиваю из желания провокации.
- С R, - отвечает он честно и просит: - Можно я пойду?
- Нет, постой.
У меня сохнет язык от разговоров о природе. И от разговоров об истории тоже. Я знаю: у него те же чувства. Потому он даже задыхается немного, а когда я отпускаю, убегает с невиданной радостью.

Думается мне за накрытым столом и всевозможными фужерами: много плохого и много хорошего дают в сумме невероятно гремучий коктейль эмоций, которые перекрывают друг друга в вечной борьбе. Когда много плохого и хорошего - это скорее круто, чем отстойно.
Но что, если дано только плохое и ничего? То есть, ничего как ничего, это понятно звучит? Ничего как безразличие. Ничего как прозрачность.
Оно вроде однозначнее, а труднее. В разы труднее.
Я похожа на того, у кого есть время посмотреть в неподвижную точку.
Меня режет это серое сочетание. Я старалась, честно, старалась. Но удушливый привкус скуки не оставляет, он лезет мне в рот.
Мне не весело, когда идёт дождь. Мне не весело, когда они бегают. Мне не весело, и...
Они, несомненно, назовут меня унылой, как называли множество раз им подобные. Те, кто говорил мне: "Надо радоваться и веселиться, а не сидеть на одном месте". Те, кто звал туда или сюда. Они старшие, они знают, как надо. Они пляшут, поют, совершают безумные поступки.
Странно... В компании, где плохо, хочется напиться да посильнее. В компании, где хорошо, можно жить и без этого.
А в компании, где никак? Обидно.
Потому что и желания нет никакого. То есть вообще никакого.
Я стою, прислонившись к влажной стене из дерева. Привкус вина во рту. Отзвук трезвости в голове.
- Тошнит? - спрашивает он с интонацией профессионала.
- Есть немного, - признаюсь.
- Хочешь, я возьму на себя? - заявляет мне худенький оранжевый мальчик, которому и так сполна досталось.
- Ты что? Даже не думай! Я не вынесу этого зрелища.
- Я даже рад. Давно хочу проблеваться.
- Ты же не Бейонд... - отвечаю я слабо, и его, кажется, удовлетворяет этот запрет.
Мокрый, почти голый Номер Один в моей любовной записной книжке требует: "Открой мне" и тычет пальцем в стену. Серьёзно, в стену.
- Здесь не пройти, - говорю, пытаясь потрясти стену для убедительности.
- Точно? - с подозрительностью спрашивает он.
Я возвращаюсь в холодное кресло. С возвышенной фразой: "Нужно кое-что записать" для пущей атмосферности. Это всех ставит на место. Это делает из меня кого-то не на шутку важного. Того, кого стоит оставить в покое, ведь нельзя мешаться в творческий порыв.
Я пишу сообщение в контакт: "Бля, это пиздец".
Я - творческий. Я пишу ведь.

Я утрирую. Мне не тошно. Будь мне тошно, можно было бы скатиться к крайности и залить тошноту тошнотой. Тут другое.
Я с таким, вероятно, не впервые сталкиваюсь, но оно выглядит незнакомым, потому что никогда не врезается в память.
Не тошно. Не хочется убежать, исчезнуть. Я знаю, что я на своём месте в окружении своих зачарованных сестричек и этих забавных низкорослых Вованчиков, один из которых многозначительно заявляет: "Исходя из того, что было вчера в нашей переписке...", а другой, когда все поднимают фужеры, чтобы выслушать самый первый тост, упадочно реагирует на слова:
- Вы стали такими взрослыми, что уже пьёте вместе со мной.
- Неужели взрослость измеряется выпитым алкоголем? - мрачно вопрошает он мне на ухо.
Странно, что он ищет во мне единомышленника. Мне нравится, очень нравится эта фраза про нашу взрослость, и я улыбаюсь. Пожалуй, эта фраза - единственное, что мне нравится здесь просто до восхищения.
Но зовут меня Настя, мой рост - 168, а потому я готова разделить любое мнение.
- Такому уж нас учат в школе, - отвечаю ему со снисходительным негодованием.
Но вернёмся... К тому, что не хочется мне бежать, как хотелось Кенни из TFU, подстрекаемому непроходящим приступом той самой тошноты. Не хочется убить их всех, как хотелось в боевом десятом классе в моменты, когда совсем не было сил.
Но и обратного нет, ничего.

Этот последний звонок похож на наш класс, потому что он пропитан напускным дружелюбием, откровенным равнодушием, злостью и - ничем.
Этот последний звонок похож на наш класс, потому что кажется, будто нужно и важно, а на самом деле - пустота, лучше уж за компом посидеть.
Некто С. сказала крайне верно. Сказала, возражая мне: "Этот последний звонок похож на наш класс, потому что это наш последний звонок".
Но всё же я бы поменяла: "Каков класс, таков и последний звонок".
Я не обижаюсь ни на одного из них. Каждый из них если не чудесен, то как минимум хорош внутри. Я знаю. Я видела.
Я могла бы провести с ними ещё несколько лет. Мне не жалко.
Я не рвусь к побегу.
Кенни из TFU умер бы от икоты, а может, уже умирает.
Мне, как ему, - наплевать. Наплевать. У меня даже есть Стэн в лице С-ши, который пытается сделать из меня "человека". А я... не знаю, честно говоря, почему мне настолько наплевать.
Да и знать не хочу.

Они видят, что их приторные шутки кривят мне лицо. Потому, наверное, не сомневаются, что я соглашусь исчезнуть на час раньше вместе с теми, кто дал мне пиво и не получил благодарности. Вместе с теми, кто мне ни капли не родной, ну и ладно.
Я в любом случае победитель, поскольку, в отличие от них, не жалуюсь на музыку. Потому что я её не слышала. У меня всегда с собой "Планетарная".
Кем они хотят чтобы ты была?
Кого они хотели увидеть?
Свали со мной с вечеринки и никогда не возвращайся домой!
Если бы меня спросили, зачем я живу, я бы, наверное, ответила - ради Довлатова. Нет, серьёзно, офигенный мужик! После двух книг я уже нешуточно его обожаю. И смотрю не без предвкушения на книжный магазин, в который можно заскочить, вылезая из машины чужого отца.
- Нет, мы довезём тебя до дома.
И что-то обламывается.
Чуть раньше, ещё когда все были в сборе, я почувствовала, как соприкасаются руки Б. и К. при каких-то странных обстоятельствах. Я смогла определить, к какому временному промежутку относится подобный момент, но что она ему сказала - так и не поняла. Нечто похожее на "Мне кажется, ты всегда грустный". Нечто позволяющее ему утверждать в своём повествовании: "Она поразительно чувствительна, но ни капли не проницательна".
Я репетирую благодарность. "Спасибо большое. До свидания. Пока (К Вите, однокласснику)".
Я выхожу возле своего дома и произношу это искренне. И вдыхаю свободу.
И дочитываю Довлатова.
И сожалею, что весь мой день не прошёл так.

*

Мама возвращается позже на несколько часов. Мама радуется моему последнему звонку и радуется тому, что ей обо мне сообщили.
- Я не буду пересказывать тебе, а то возгордишься,- заявляет она строго и не впервые.
И всё же я узнаю о своей удивительной душевной гармонии и том, как улыбаюсь, идя по улице. Они считают меня мрачной. Они считают меня радужной. Такой огромный диапазон иррациональности.
Мне нравится, как звучит фраза: "Если я раскрою вам секрет своей улыбчивости, вы будете удивляться уже не моей душевной гармонии, а моей душевной болезни".
Это правда. Это - начало.

Я закидываю подальше белые бантики. Комкаю никчёмный белый фартук.
Убедившись, что двери закрыты,
А все игрушки убраны.
Подчиниться Чиби никогда не было лишним. Признаю, мы с опозданием прониклись её миром.
Но когда он придёт, мы непременно заснём вечным сном, объевшись отравленным тортиком и пустив пену. У него будет дыра в куртке. У меня будет дыра в голове.

Он выходит из темноты, напевая строки о том, что мы - оружие, мы сильные. Мы едины. Он выглядит странно, я вижу его во второй раз.
- Где же твой праздник? День последнего лицемера.
Его русский ускользает, но он даже не понимает, насколько феерически прав в своей неправильности.
- Он был, - говорю, - Шары на деревьях и костюм школьницы.
- А танец?
- Что танец?
Он серьёзен, он смотрит, нахмурившись.
- В праздники необходимы танцы.
- Кое-кто белокурый промыл тебе мозги? - спрашиваю, делая шаг назад.
- Нет, - отвечает он просто.
Он знает, пожалуй, лучше всех в мире, что я ненавижу танцевать. Не умею. Он знает, что я сбежала со своего праздника, как Золушка в туфельках, наполовину разорванных.
Что думает он? Что во взгляде его пристальном играет?
- Я станцую вальс лишь с тобой, мой бессмертный!
Он кланяется и протягивает руку.
И я могла бы... вообразить, что он старше, идеальнее. Но в том любовь - мне сладки его десять лет. Мне его фантастические идеи по нраву. Он мой брат. Он мой всё.
Он - единственный, с кем я хочу танцевать.
- Я никогда вальс не... - говорит он, повторяя фразу из фика, - Но могу напеть что-нибудь из оперы.
Это - впервые.
Я сглатываю в волнительном предвкушении раскрытой тайны.
- Напой.
Это - странно. Обо всём на чужом для нас обоих языке.
Он тянет меня вперёд, собрав все силы. Мы едва не опрокидываемся. Зачарованно я касаюсь его плеча. В чём одет - непонятно.
- Ты только знай, что красиво.
А я?.. Никто в этой светлой темноте не разберёт.
Он поёт, у него голос сильный. Чужой-родной.
Я пою то, что помню: "Каждый из нас танцует вальс. С собственной тенью. По кругу, по кругу".

"Одиноки в толпе, одиноки вдвоём, мы друг друга не слыша, друг другу поём", - отзывается он не вслух, но мысленно, и я отвечаю, что краски слишком сгустились.
- Стоп, - говорю ему, когда все движения исчерпаны, - Ты ведь знаешь, что мы должны делать?
Он знает. Кружится голова и помещение, освещённое темнотой.
- Кто-то скучает по тебе, Мизери! - выкрикивает он новым голосом.
- Он не мёртв, он просто выглядит так! - поддерживаю я.
И льются аккорды, тяжёлые, гремучие. Срываясь на визг, на вопль. Никакой больше официальности.
Наша музыка, она разрушительная!

У нас - своё веселье. Когда можно крикнуть:
- Это не вечеринка! Убирайтесь с танцпола!
Я - их праздничный яд. Мы - те, кто испортит всем кайф.
Потому что моя любимая фраза: "Погасите свет, я сделаю это ещё раз!"
Потому что его любимая фраза: "Ain't nobody gonna take my life, ain't nobody gonna get the best of me".

*

Это - как вывод в сочинении. Дань школе, где мы их почти не писали.

Мама говорит много интересного. Много из того, чего я заметить не в силах из-за чёртовой своей разбитости на множество мелких частей.
На самом деле, они жутко трагичные.
У кого-то мать приехала пьяная. "Она вообще женщина пьющая".
У кого-то мать приехала с отчимом, которого Кто-то видел чуть ли не впервые в жизни.
У кого-то бабушка парализована.

У меня болит сердце.
Я вообще-то не знала.
Мне стыдно за себя.

У меня всё в порядке. Лучше даже и не представить.
Спасибо, Господи. Я опять скажу это после тысяч и тысяч попыток не верить.