- Нет, серьёзно, Кенни, так нельзя жить. У меня нет машины – и мы тащимся через весь город.

- Ну давай такси возьмём, - пробормотал он, не глядя на меня.

- Сдалось нам это такси! Тебе надо получить права.

- Я не хочу получать права. Придётся держать экзамен вместе с пятнадцатилетками, а я уже слишком большой для этого. На меня все будут коситься, мне будет неловко.

- А если в тридцать пять ты захочешь сдать экзамен, это будет менее неловко?

Я не могла прекратить возмущаться и не могла оторвать взгляд от его мокрой футболки. Каждый порыв закатного ветра невольно отзывался в теле дрожью – настолько я, казалось, его чувствовала.

- В тридцать пять это будет хотя бы смешно, - он улыбнулся, продолжая смотреть вперёд невидящими глазами, - В тридцать пять я бы не стал стесняться. Затусил бы с подростками.

Когда я остановилась, он сделал ещё несколько спокойных шагов вперёд, и лишь мой звонкий оклик вернул осознанность в его взгляд. Без помощи слов, одним только выражением глаз он адресовал мне знакомую снисходительность: "Ну сколько можно нести глупости?"

На самом же деле, он, конечно, ни капли не мёрз – в воздухе парило душноватое тепло позднего мая. Несмотря на достаточно поздний час, небо над многоэтажками только начинало темнеть, блестящие звёзды проступали сквозь розово-голубую бледность. Вдалеке проносились машины, но даже их настырный шум казался чистым, приятно-естественным, частью живой природы.

День умирал. Я с грустью прокручивала эту мысль, глядя в бездонность заката. Умирал этот великий день, обещавший изменить течение чьих-то судеб. Наших судеб, пусть я и была к тому почти не причастна. Казалось, умирающий день забирает с собой нечто важное, часть нас самих. Вероятно, поэтому странное беспокойство ползло по моей спине, такое неотступное и необъяснимое.

- Тебе осталось только снять свою куртку и накинуть её на меня, – улыбка прошлась по его губам, но тотчас канула в бесцветную задумчивость.

Из голоса его давно пропал артистизм, рассеялась вдохновенная торжественность. Его голос стал таким же, как он – до хрипоты уставшим, безмятежно расслабленным, пропитался опьянением, но совсем незначительно.

- Я знаю, что тебе это не понравится. Да и неэстетично будет, - смешок всё же выпрыгнул из груди при мысли о Кенни в моей крошечной кожанке, но быстро растворился, не оставив на душе никакой весёлости.

- Всё будет в порядке, Бэнди, - вдруг заявил он с  утешающей уверенностью.

Я застыла, испуганная столь умелым прочтением мыслей, которые даже для меня самой оставались несформулированными.

- Расскажи уже, что тебя обеспокоило, - попросил Кенни.

Меня уже откровенно передёрнуло. Это было свойственно Кенни – внезапно считывать недоступное – но я каждый раз дивилась одинаково.

- О чём ты? – взгляд впился в него в попытке понять, что же делает его настолько особенным, но наткнулся лишь на знакомую коварную перчинку.

- А то я не знаю этот твой мрачный видок, - сказал Кенни пронизывающим тоном, - Что тебе не понравилось? Скажи, я ведь должен понять.

Я выдохнула, шаг замедлился непроизвольно. Мне никогда не удавалось утаить от Кенни даже самых крошечных чувств. Потому что мне никогда не хотелось. Кенни был моим слушателем, моим утешителем, он был моим всем, как бы смазливо это ни звучало.

- Самми… - я уставилась вниз, простонав её имя, но быстро опомнилась, привела голос в норму, - Нет, никто не говорит, что она нехорошая. Классная девчонка, милая.

- Тебя смущает, что она так бухает? 

- Да нет. Просто… не знаю. Я не думала, что у вас в группе будет девчонка. Это как-то неправильно.

И тут Кенни рассмеялся. С плохо знакомым, малопонятным мне оттенком, с нотками удивления и восторга.

- Ревность! – воскликнул он так громко, что безликий прохожий на нас покосился, - Серьёзно, ревность! Ну ничего себе. Я дождался.

- И вовсе не ревность! – я тоже повысила голос, хоть и понимала, что отрицать не имеет смысла. Всё звучало слишком очевидно, а других объяснений своему настроению у меня не было. В голове так и крутились леденящие эпизоды, когда Самми приближалась к нему, - Даже если и ревность… Я имею на неё право.

- Имеешь, конечно. Но она беспричинная, - пальцы пробежались по моей талии. Кенни вдруг заговорил с глубинной рассудительностью, почти полностью противоположной предыдущей поверхностной эмоции, - Вообще-то, Бэнди, в твоей группе есть три парня, и ты проводишь с ними по несколько месяцев, не видясь со мной. А другие мужики? Со сколькими мужчинами ты работаешь? Так было все эти годы и будет в дальнейшем. Но я ведь держу себя в руках.

- Ты не ревнуешь? - спросила я, параллельно отметив, что раньше мы никогда не заострялись на этой теме.

- Всё бывает, - он беззаботно пожал плечами, - Разные закрадываются мыслишки, особенно при очень долгой разлуке. Но я доверяю тебе. Я уверен, что ты меня не предашь.

Я остановилась на пустынной обочине, посмотрев ему в глаза с невольной грустью и какой-то порывистой гордостью. "Мне безумно повезло", - мелькнуло сладостно в мыслях, но губы отказались произносить признание вслух. Вместо этого, приподняв его подсыхающую футболку, я на ощупь скользнула к шрамам. Они вновь были теплее остальной кожи, словно продолжали пылать болью. Теперь эта боль перетекала в глубину моей груди, и в глазах нещадно встали воспоминания: кровь на рождественском снегу, изорванная одежда, пустота, вина, страх.

- Шрамы, - сказала я с горечью, продолжая машинально их гладить, - Самми никогда ничего о них не узнает. Потому что это только наша история. Настолько же моя, насколько твоя. Это мои шрамы. Они на моём теле. Ты ведь не сорвёшь с меня одежду, ведь не будешь говорить о моих шрамах против моей воли, правда?

- Конечно, - отозвался он с нежностью и непониманием, - Никто не заберёт нашего.

- Обещаешь? - потребовала я шёпотом.

- Можешь не сомневаться.

Той ночью не хотелось целоваться. У Кенни дома, на растрёпанной кровати, в объятиях майской темноты, под урчание пушистого Кокса не хотелось заниматься любовью, мять простыни, вцепляться друг в друга и прикусывать губы. Почему-то вся страсть отступила. Единственной моей потребностью стало осязать его существование, его тепло, дыхание при полном отсутствии слов.

Сейчас я думаю, какой была омерзительной: даже бьющую ключом любовь умудрялась превратить в равнодушие. Меня ведь совершенно не волновали мысли самого Кенни. Его ощущения, предчувствия, беспокойства. Как-то вылетел из головы тот факт, что это его жизнь находится сейчас на волнительном, опасном взлёте. Не хотелось задавать вопросов о будущем и выслушивать его обволакивающие ответы. Я боялась, так бесконтрольно и беспричинно боялась той ночью, что дыхания не хватало для общения. Всё, что оставалось – прижиматься к Кенни с новой и новой силой, отчего-то предполагая, что теперь нам станет тяжелее.