II.

В шуме метро среди тысячи оттенков душных запахов двое из четырёх идут чуть ли не под ручку.
У новой девушки осиная фигурка, и ножки тоненькие, даже тонюсенькие, ровно так же, как и...
Вовсе не губы - просто смуглые продольные полоски. Кусочки мяса, нарезанные тонким слоем и наклеенные на кожу образца. Заметив эту природную шутку в стиле Чака Паланика, даже мой оранжевый спутник, видевший, казалось бы, все самое ужасное на свете, не может не передёрнуть плечами от неверия.
Вкус её появления хорошо ощущается, тупым лезвием разрывая нашу близость. Прибавляется в разы больше побочных мнений, уже звучавших ранее вопросов, смеха, жестов. Двери вагонов открываются и закрываются, безвольно впуская нас в глубь себя, а затем выблёвывая. В лихорадочной тряске вагона-желудка мы падаем в объятия друг друга и извиняемся.
Две девушки, названные нашими попутчицами, звонко щебечут и сближаются на глазах у манекенных пассажиров. Они общаются впервые. Та новенькая хочет стать телеведущей, а Аня - влиять на мир и менять людей.
Мой детский голос брызжет красочным потоком ему в лицо:
- Я хочу стать писателем!
Хотя ещё минуту назад заявила, что не признаюсь. Мечта якобы есть, но она - тайна.
Глаза того, кто напротив, медовые, сладкие. Карие. Волосы - чистый блонд, и кожа будто с лёгкой позолотой. Не задумываясь, почему так бесстыдно разглядываю парня, я черкаю небрежно на мысленных страницах: "Редкая смесь. Редкий тип. Снова понял".
Да, мне кажется, он выловил меня. Оттого мы и смотрим друг на друга так равнодушно и многозначительно. Будто мы - части общей конструкции,
Ещё на уроке, в разгаре войны против глупости. Он наклоняется ко мне и обжигает своим странным:
- Sprehen Sie Deutsch? И множество-множество дальше.
- Ja. A little, - отвечаю и улыбаюсь так опасно, почти огненно.

Вот - выталкиваемся из тесноты и выбираем направление. Нет, это ещё вовсе не конец. Те, две другие, упиваясь взаимным проникновением, выходят вперёд. Удаляется поезд где-то сбоку, и на уровне моего плеча воздух вспыхивает и вспенивается, парень говорит:
- Жизнь - это круг, колесо глупой белки.
Достигая эскалатора, я специально делаю паузу в шаге, пропуская вперёд толстое тело в грязной куртке с единственной целью - отделить нас от них. От той парочки, что ужасно мила, но сейчас не к месту.
Плывя вверх по течению ради кольца, что обозначено коричневым, думаю: "Он, наверное, уже успел изучить Аню и не нашёл чего-то".
Однако мне не перестать ценить её. Главное - не превращать слова в ложь.
Он стоит чуть ниже, я - чуть выше. В этом прожорливом разговоре парень-еврей впервые забывает про свои забавные привычки.
- Ты живёшь, чтобы крутиться,- говорит он, как читает свод законов, - Сейчас крутишься в школе ради института, потом - ради работы, а потом... Потом твои внуки тебя похоронят. Или правнуки, здесь уж как повезёт.
Толпа бьёт нас, чьи-то взгляды рвут одежду. Лестница близится к сияющей тухлостью трубе. Бесконечной. Я стараюсь смотреть с безразличием, а сама наполняюсь страстью и киваю.
- Чел, я знаю. Я знаю. Да знаю, - он держит паузу, - Что делать? Делать - то что? - вот вопрос.
И он кинут ему, как перчатка.

Мы поднимаемся, маемся, давимся до тех пор, пока не переступаем порог Кольцевой, где всем порознь. И пора обменяться партнёрами.
- Нужно совершить то, чего от тебя никто не ожидает. Нужно путешествовать, - отвечает мне парень, а я вскидываю брови и бормочу:
- Возможно-возможно. Но ведь когда? Я такой домосед.
Он непоколебимо чеканит:
- Ты напишешь любую книгу, если сможешь...
Когда расходиться нам уже необходимо. Д. и Аня отлипают друг от друга, обмениваются контактами. Д. светит айфоном, Аня пишет айди, и меня спрашивают о чём-то.
- Я расскажу тебе о своём шестнадцатилетии, - говорю я, и он сладостно улыбается.
Игриво прижмуривается, что остальными (а в том числе и мной) воспринимается как кокетство. Недоумение.
До свидания.
Кольцевая распластала свои щупальца, расщепляя людей в молекулы. И они растворились, а мы - шагнули в пустоту пьяных бутылок с этой новенькой тонюсенькой Дашусенькой. Закрутились, заболтали и так же исчезли.