В период расцвета босса-новы лучшим интерпретатором песен Жобима был Жоао Жильберто. Одна из черт бразильской популярной музыки, и особенно босса-новы — многочисленные римейки: каждая песня многократно издана и записана многими исполнителями. Что касается самых известных песен босса-новы, то первый исполнитель, как правило, один: Жоао Жильберто.
Бразильская певица Мария Бетания сказала однажды, что «Жоао — это сама музыка. Он играет, он поет, без начала и конца, днем и ночью. Он очень, очень странный. Но, будучи человеком увлеченным, увлекает сам с такой силой, на которую не способен ни один из всех, кого я встретила на земле. Он — тайна. Он — гипнотизер».
В 1961 году Государственный департамент США организовал джаз-тур по Латинской Америке. Одним из музыкантов, принимавших участие в туре, был гитарист Чарли Берд, на которого музыка Тома Жобима и Жоао Жильберто произвела большое впечатление. По возвращении в США он показал одну из композиций Жоао своему другу, саксофонисту Стэну Гетцу. Как рассказал Гетц спустя 20 лет, он «сразу же влюбился в эту музыку».
Пластинка Гетца и Берда «Jazz Samba» (1962) стала настоящим хитом. Она сделала Гетца популярным исполнителем, впоследствии он выпустил четыре альбома с музыкой в стиле босса-нова, наиболее успешным из которых был, и до сих пор остается, альбом «Getz/Gilberto», записанный в 1964 году с участием Жоао, Аструд и Жобима.
[200x254]
Аструд Жильберто ( [показать]Astrud Gilberto), известна, как «Девушка из Ипанемы» или «Королева босса-новы», а песня «The Girl From Ipanema», записанная с саксофонистом Стэном Гетцем и гитаристом Жоао Жильберто, который стал впоследствии ее мужем, получила премию Grammy. Ходило много слухов о том, каким образом она «вдруг» появилась на пластинке «Stan Getz & Joao Gilberto». На самом деле, ее пригласил на запись Жоао Жильберто, которому очень нравилось, как она поет. Продюсеру хотелось исполнения на английском языке, а Жоао в английском был не силен. И появилась мысль — пусть девушка споет. Учитывая, что у Аструд, как у певицы, к тому времени практически не было никакого професссионального опыта, это был довольно смелый шаг. Но, как оказалось, очень правильный. Такой вот «непрофессиональный», задумчивый и очень искренний голос Аструд Жильберто обладал каким-то мистическим очарованием. Песня стала супер-хитом в Америке летом 1964-го. (Забавно, что за эту работу Аструд Жильберто получила что-то около 110 $ и даже не была упомянута в числе исполнителей на конверте диска).
30 августа 1966 года Том Жобим приезжает в Лос Анжелес для участия в совместном проекте с Фрэнком Синатрой, а 30 января 1967-го приступает к записи своего первого с ним альбома. Сдержанная элегантность музыки Жобима заставляла Синатру смягчать его тягу к пафосности исполнения. «В последний раз я пел так нежно, когда был болен ларингитом», — сказал Синатра после окончания записи песни «Dindi».
Френк Синатра поет «The Girl from Ipanema». Сохранить запись можно, воспользовавшись ссылкой на этом сайте.
Интерпретации многих песен Жобима — «The Girl from Ipanema», «Desafinado», «How Isensitive», «One Note Samba» — сделались настоящими джазовыми стандартами. Но своей популярностью они обязаны, прежде всего, тенор-саксофонисту Стэну Гетцу и гитаристу Чарли Берду.
[205x260]
Стэн Гетц — выдающийся джазовый саксофонист, повлиявший на многих музыкантов, обладатель неповторимого собственного звука. Тенор-саксофонист, обладающий неограниченными техническими возможностями, неповторимой интонацией и необузданной фантазией, Гетц развил исполнительские принципы Лестера Янга и окончательно сформировал свой индивидуальный неповторимый стиль исполнения.
Тенор-саксофон Гетца стал одним из главных голосов направления « [показать]cool jazz» (дословно «прохладный джаз»). О Гетце часто говорят — у него удивительно легкий звук. Сказать, что Стэн играл на саксофоне — недостаточно. Само слово «играл» не в полной мере определяет связь между инструментом и музыкантом. Звук, издаваемый саксофоном, являлся вторым голосом Гетца или даже первым, и этот голос завораживал. Будучи признанным мелодистом, он как-то сказал: «Я хотел найти на теноровом саксофоне звук, подобный человеческому голосу».
Высшего пика популярности Стен Гетц добился в 1962 году, записав вместе с гитаристом Чарли Бердом пластинку «Jazz Samba» на темы Антонио Карлоса Джобима «Desafinado» и «One Note Samba Encore», которая закрепила популярность нового стиля, основанного на очередном витке увлечения латиноамериканской музыкой. После оглушительного успеха сингла «Desafinado» Гетц вдруг оказался в центре всеобщего внимания. «Я и сам не ожидал такого ажиотажа, теперь я срочно посылаю вдогонку целый альбом с такими же ритмами». Когда слушаешь его записи, кажется, что босановы Жобима изначально написаны для тенор-саксофона. Поэтому неудивительно, что джазовые саксофонисты, которые играют на инструментах, имеющих максимальное сходство с человеческим голосом, испытывают особую симпатию к музыке Жобима. После Стэна Гетца нет ни одного сколь-нибудь значительного трубача, который смог бы удержаться от искушения включить в свой репертуар хотя бы одну мелодию Жобима.
«Подобно своему ментору Лестеру Янгу, Стен Гетц умел не только говорить о любви в своих импровизациях, он умудрялся создавать с помощью своего инструмента красочные полотна, посвященные любви, — говорит поэт и романист Ал Янг. — И даже сейчас, в эпоху тотального засилья телевидения и кино, с интимом, который создает Гетц, мало кто может тягаться».
Стэнли Гетц (Stanley Getz) родился 2 февраля 1927 года, в Филадельфии, штат Пенсильвания, США. Как и многие его коллеги, он употреблял наркотики, а после попытки ограбления аптеки в 1954 году год провел в тюрьме. Стэн Гетц умер от рака 6 июня 1991 года в Малибу, штат Калифорния. Согласно последней воле покойного его тело было кремировано, а прах развеян по ветру в море.
Винисиус де Мораис
От родины вдали
Моя родина — это как улыбка застенчивая
или желание плакать…
Она как уснувшая девочка,
моя родина.
Почему помню ее лишь такую?
Почему, на ребенка спящего глядя,
вдруг до спазм горловых затоскую?
Если спросят о родине, что отвечу? Не знаю…
Поле, город, дорога или чаща лесная?
Я не знаю ее «почему» и «когда»,
только знаю: она — это свет и вода,
которые вылечат, будь в твоем сердце
хоть рана сквозная.
А больше о ней не знаю…
Я хотел бы глаза целовать моей родины,
гладить волосы ей под напев колыбельной,
я б ей новое платье купил, если б мог,
приодел бы ее хоть немного:
ведь ни туфелек нет, ни чулок
у дикарки моей босоногой.
Почему так люблю тебя, родина,
я, живущий вдали от родины,
я — занесенный ветром Бог знает куда,
я — не спешить обреченный,
я — всеми нервами
к боли времени подключенный,
я — частица звена между словом и делом,
я — незримая нить
между всеми «прощай», между всеми «навеки»,
я — посмевший о стольком забыть…
Ты во мне, как любовь, которая только
притворилась умершей;
ты во мне, как цветок,
случайно примятый;
ты, как вера, которой никто
меня не учил;
ты во всем — и во всем, что со мной,
ты повинна,
даже в комнате этой, большой и чужой,
с камином.
Новой Англии ночи… Забыть ли, как до рассвета
я Центавра искал с лучезарными альфой и бетой,
обегая глазами весь звездный реестр,
как напрасно из капель расплавленного металла
я составить мечтал Южный Крест.
Рассветало…
Ты — медовый источник;
ты — грустно глядящий
зверек,
средоточье дорог моей жизни, и цель, и опора.
Даже лишенный всего, я бы в сердце берег
искру надежды, что скоро
переступлю твой порог.
Чтобы видеть тебя, моя родина, чтобы
только вновь тебя видеть, я всем пренебрег.
Глух и нем ко всему, раздражен, одинок,
мучим приступами то бессилья, то злобы,
рвал стихи, рвал с возлюбленными, что ни шаг —
ошибался, плутал… И устал, и иссяк…
Моя родина… Это не брызжущий зеленью свежей
рай земной — это белая даль побережий,
это земли пересохшая глотка, пустынность дорог
и анаконда реки,
ползущей сквозь дебри тропические,
реки, пьющей тучи, переваривающей песок
и вливающейся в Атлантический.
Моя родина… Сыщешь ли ярче, знойней
и с глазами как два озерка доброты.
Помню, раз на экзамене, с мыслью о ней,
латинское «Libertas quond sera tamen»
перевел как «Свободною станешь и ты»…
Вот и памятен мне тот экзамен.
Моя родина… Вспомню —
и невольно глаза зажмурю:
вот ветер в лицо твое смуглое плещет лазурью,
вот кудри твои лохматит его пятерня.
Этот ветер приносит твой запах
через многие мили
разлуки,
и я слышу твое дыханье,
а в груди твоей — ритмы
батуки,
и тепло твое, и твой голод проникать начинают в
меня.
Для иных, моя родина, ты велика, — для меня ты —
островок в моем сердце, островок безымянный,
объятый
морем нежности. Имя твое я давно
страшусь называть, потому что бешусь от бессилия
выразить то, что в груди поднимает оно,
патрицианское имя твое — Бразилия.
А теперь позову соловья (с ним друзья мы),
позову и признаюсь:
— Есть певчая птичка по имени сабиá.
Передай ей, пожалуйста, текст птицеграммы:
«Родина, больно сердцу, вспоминающему тебя.
Винисиус де Мораис».