"Бог Уже умер". Но "вы" не понимаете этого? В самом деле, нужно приложить усилия, чтобы понять "наc". "Мы" ищем слов, хотя возможно, "мы" ищем и ушей. Кто же "мы" такие? Если бы "нам" вздумалось назвать себя просто старым выражением “безбожники”, или “неверующие”, или же “имморалисты”, "мы" далеко бы еще не считали "себя" названными: "мы" – все это вместе в слишком поздней стадии, слишком поздней, чтобы было понятно, чтобы "вы" смогли понять, господа, каково у "нас" на душе. Нет! "Мы" уже свободны от горечи и страсти.  "Мы" ошпарены кипятком познания и до очерствелости охлаждены познанием того, что в мире ничто не свершается божественным путем, ни даже по человеческой мере – разумно, милосердно или справедливо: "нам" известно, что мир, в котором "мы" живем, небожествен, неморален, “бесчеловечен”, - "мы" слишком долго толковали его себе ложно и лживо, в угоду "нашему" почитанию и, значит, в угоду некоей потребности. Ибо человек – почитающее животное! Но он и недоверчивое животное: и то, что мир не стоит того, во что "мы" верили, оказывается едва ли не самым надежным завоеванием нашей недоверчивости. Сколько недоверчивости, столько и философии. "Мы", пожалуй, остерегаемся сказать, что он стоит меньшего: нам теперь кажется даже смешным, когда человек пытается изобретать ценности, превосходящие ценность действительного мира, - от этого-то "мы" и отступились, как от распутного блуждения человеческого тщеславия и неразумия, которое долго не признавалось за таковое. Свое последнее выражение оно нашло в современном пессимизме, а более старое, более сильное – в учении Будды; также и христианство содержит его, конечно в более сомнительном и двусмысленном виде, но оттого ничуть не менее соблазнительном. Вся установка “человек против мира”, человек, как “мироотрицающий” принцип, человек, как мера стоимости вещей, как судья мира, который в конце концов кладет на свои весы само бытие и находит его чересчур легким, - чудовищная безвкусица этой установки, как таковая, осознана "нами" и опротивела "нам": "мы" смеемся уже, когда находим рядом слова “человек и мир”, разделенные наглостью словечка “и”! Но как? Не продвинулись ли "мы", именно как смеющиеся, лишь на шаг дальше в презрении к человеку? И, стало быть, и в пессимизме, в презрении к постижимому "нами "бытию? Не впали ли "мы" тем самым в подозрение относительно противоположности между миром, в котором "мы" до сих пор обитали с нашими почитаниями, - ради которого "мы", возможно, и выносили жизнь, - и другим миром, который есть "мы" сами: беспощадное, основательное, из самих низов идущее подозрение относительно "нас самих", которое все больше, все хуже овладевает "нами" и с легкостью могло бы поставить грядущие поколения перед страшным или – или: “отбросьте или свои почитания, или – самих себя!” Последнее было бы нигилизмом; но не было ли и первое – нигилизмом? Хотя, какая разнится..