Когда я купил свой первый прибор, пятидесятую терку, довелось мне копать на одном урочище, бывшем когда-то довольно оживленной деревней, порядка сорока дворов. Первое упоминание об этой деревушке датировалось 1730 годом, и я, не без основания, рассчитывал удачно там поживиться. Пройдя с десяток километров по разбитой вдрызг, полузаросшей лесной дороге, вышел к краю поля, среди деревьев тоскливо глядел выбитыми окнами последний уцелевший домик. К слову сказать, в тот раз я в него так и не попал, он стоял на противоположном берегу довольно широкой реки. Расчехлив прибор, с энтузиазмом взялся за поиск. Павловский двундель, пара советов, конинка, пара бородинок, три Катиных пятака! Я благоденствовал… и вдруг – россыпь гильз от МР, в просторечии, шмайссера. Потом еще. Откуда? Войны здесь вроде не было? Иду дальше, снова приятная старина, по сторонам не гляжу, все больше под катушку, пока не утыкаюсь практически носом в огромный куст белой сирени, и в кипенном кружеве ветвей различаю смотрящее на меня лицо. Фото на эмали, синий облупившийся крест, неразборчивая фамилия и две даты: 1921-1941… После, найдя уцелевших старожилов той деревни, я и узнал историю Таисии Афанасьевны Артемьевой.
Таська считалась уже взрослой, уж и замуж сговорили, а тут война, жениха на фронт забрали в сентябре. Слухи ходили в деревне, что немец прет, аж страшно. Младший братишка спрашивал, кто такие немцы, а Тася и сама не знала. В ее представлении они виделись какими-то чудовищами, страшными и рогатыми. Прошел октябрь, выпал снежок, и лед на Черной стал крепчать, когда из соседней деревни примчался на санях дед Ефим: «Немцы идут!». Народ забился по избам, не зная, чего ждать, а Таська не могла унять любопытства. Она тихонько выбралась из дома, пробралась в амбар на краю села и засела там, подглядывая в щелочку. Вскоре на краю поля показались какие-то серые шинели. Это был передовой отряд 21 пехотной дивизии вермахта. Солдаты шли настороженно, сжимая в руках оружие, слева в середине строя шагал молодой лейтенант с автоматом. Таська с облегчение поняла, что никакие это не чудовища – обычные люди, просто говорят не по–нашему! Ей захотелось рассмотреть их поближе, и она на цыпочках подошла к двери амбара. Что-то хрустнуло под ногой и в тот же миг лейтенант, с испуганным лицом дал очередь от бедра, потом еще одну…
Похоронили Тасю на берегу Черной, на месте, где когда-то стояла часовня. Не было возможности свезти, как положено, на Никольский погост. Весной отец посадил на ее могиле куст сирени. Немцы ушли из деревни уже в декабре, больше из деревенских никто не пострадал. Шли годы, деревня пустела, разрасталась сирень, пока не заполнила всю ограду. А потом не осталось никого, только Тася, по-прежнему молодая, смотрела с фотографии в поле, бывшее когда-то родной деревней. Правда, в последнее время стало повеселее, каждую весну появлялись молодые парни в полувоенной форме, клали на ее могилку хлебушек, яичко к Пасхе, конфетки. И всегда говорили: «Ну, здравствуй, Тася»…