[250x170]
----страница вторая----------Люди слушали музыку на красиво оборудованной площадке со скамейками, приходили семьями, с детьми. Звуки прекрасного оркестра плыли поверх голов слушателей по всему городу.
В этом оркестре на валторне играл мой отец.
Под холмом была красивая пещера с куполом, как в церкви, и белая, как известь. В этом гроте располагался буфет, держал его грек Даян. В гроте по кругу стояли столы, покрытые белыми скатертями, а на них стояли сотни гранёных стаканов с мацони, покрытым коричневой пенкой.
Перед гротом стояли два мангала, на которых жена Даяна пекла только беляши.
Особенностью этого буфета было то, что Даян отпускал эти чудо-продукты в долг, ничего не записывая в большой серый кондуит. Этой привилегией пользовались и дети музыкантов.
Для нас, детей, это была школа нравственного воспитания. И взрослые, и дети всегда возвращали Даяну долг и гордились этим. Я горжусь этим до сих пор.
Все взрослые и дети слушали музыку внизу, но меня влекло наверх, по тропинке, к оркестру. Маэстро Кондаков стал доверять мне раздавать оркестровые партии, а позже – и собирать их в строгом порядке.
Николай Иванович Кондаков стал учить меня играть на альте, посадил в оркестр рядом с отцом и немного позже доверил мне играть соло валторны из увертюры к опере Дж. Россини «Севильский цирюльник».

[

Я так ценил это, что когда меня до смерти искусали осы и меня везли на фаэтоне в больницу, я просил отца похоронить меня с оркестром…
Я много и с удовольствием стал заниматься на трубе, виолончели, балалайке, басе.
Сейчас мне 84 года. Я серьёзно учусь и выступаю на рекордере - rekorder soprano, rekorder alto – и на гитаре.
… Но мне необходимо вернуться в Ашхабад.
Наступил 1937 год. Страшный год. Людей стали сажать в тюрьмы и расстреливать как врагов народа. Первыми расстреляли первого секретаря компартии Айтакова. Я знал его в лицо, так как играл в оркестре на парадах.
Позже, через 30 лет, я служил в г. Хабаровске в должности начальника и художественного руководителя Ансамбля песни и пляски КДВО. Как-то зимой, поздно вечером, я ехал на «Москвиче» по разбитому шоссе Владивосток-Хабаровск. На обочине справа я увидел запорошенный снегом легковой автомобиль и рядом с ним замерзающего человека. Говорить он уже был не в состоянии. С трудом я смог посадить его в свою тёплую машину. С трудом он объяснил мне, что машина не заводится. Я, как и он, на машине мог только ездить… Я сел в его «Москвич» и стал думать: если в машине есть горючее, работает аккумулятор, в двигателе есть масло и антифриз, то машина должна работать! Я всё это проверил – всё было в
порядке, кроме слабо мерцающего аккумулятора. Я подсоединил его аккумулятор к его машине, и его машина завелась.
Отогревшийся человек назвал меня великим мастером и обещал впредь ремонтировать машину только у меня. Незнакомец представился мне: профессор Айтаков Залили Надирович. Я понял, что он из Средней Азии и спросил, не сын ли он бывшего первого секретаря компартии Туркмении Айтакова. Он ответил, что он его сын, мать была русской, а жену Айтакова и двух его сыновей спасли добрые люди и годами укрывали их, что сам сейчас – профессор Хабаровского медицинского института.
Я дружу с этим замечательным человеком 40 лет. Сейчас он живёт в Москве, многие годы был ведущим онкологом в одной из больниц города.
Но я снова должен вернуться в Ашхабад.
Мой отец уже играл в оркестре оперы на ударных инструментах.
Шёл 37 год. Из Ленинграда приехала в половинном составе труппа Мариинского театра. Вторая половина труппы была в Ташкенте – спасались от голода.
Отец принял на постой семью из 4-х человек: литавриста театра и его семью, очень хороших и добрых людей. Мы жили дружно около двух лет. Жёны вместе работали дома и на огороде. Разумеется, ни о какой оплате и речи не было.
Литаврист театра стал учить моего отца игре на литаврах и ввёл его в репертуар, а при отъезде подарил отцу свои литавры, два котла. Отец работал на них до 1948 года, играл в опере г. Саранска.
В 1948 году, после Постановления Политбюро ЦК ВКП (б) «Об опере «Великая дружба» В. Мурадели» многие театры закрылись, и артисты остались без средств к существованию, а многие – и без квартир.
Чтобы закончить эту тему, скажу, что в 1948 году я закончил институт Военных дирижёров в Москве и был направлен в г. Гвардейск Калининградской области. Мы с женой Миррой и маленькой дочкой Светланой приехали в разрушенный город Гвардейск, бывший Топиву. Остановились на площади недалеко от полуразрушенного здания детской тюрьмы. Тюрьма была заполнена детьми из всего Союза. Из вещей у нас один чемодан и одна металлическая ванна, в которой спала дочка.
Я быстро нашёл 12-й Гвардейский пехотный полк 5-й Гвардейской дивизии. Меня принял замечательный человек полковник Горелик Царел Абрамович. Они был весь изранен, на нём не было живого места. На войне он командовал ротой бронетанковых ружей. Когда армия Гудериана дошла почти до Волги, их дивизия закрепилась на последнем рубеже.
Царел Абрамович сказал своим солдатам: «Дети мои, мы окопались на последнем рубеже. Перед нами – танковая армия Гудериана. Сзади Волга. За Волгой для нас земли нет. Мы победим или все погибнем. Если кто-либо из вас встанет из окопа, - будет мной расстрелян. Если я не выдержу и встану из окопа – приказываю расстрелять меня 3-м автоматчикам, их окоп позади моего. Мы не одни, у нас большая сила. Мы победим!»