Творчество Друга.


Записки Господина Глупости

Безусловно, вряд ли у кого язык повернется назвать глупостью человека, если он оторван от своего места, времени. Нам и не нужно!
О! Вы, вероятно, должны помнить, да, верно, помните вашего дядюшку, что черт-знает-скольки-юродный брат вашей дальней тетушки. Прелестная женщина как оденет мини-юбчонку. Дядюшку все равно не помните, вспомните хоть бы ее. Так вот, дядя, что родственник, сидящий в уме у доброй половины населения земного шара – Наум Иванович Глупость. Ах, фамилия, верно, вам известна. Я тоже его не вспомнил бы, если бы не занесло его письмо в наш богом забытый город К. Пришло оно, по правде говоря, не мне, а моей вечно ворчащей соседке (мне бы даже знаменитый Раскольников не позавидовал), но попало мне в руки и, посмеявшись немного над фамилией, я решил ответить. Потом мы подружились, и оказалось, представьте себе, что он мне дядюшка. Живет он в таком же, как и мой, городе Г.., сам всегда честен, никогда против правил не пойдет. Бывало, когда какой-нибудь человек отзовется нехорошо о его фамилии, он всегда заставляет себя уважать, ответив сорванцу: «Хоть я и глупый, а совсем не дурак».
(Больше ничего на протяжении тридцати с лишним лет придумать не может.) Однако, учитесь! Но, господи, скучный он человек.





«Здравствуй, мальчик из города К.. , рад, что ты мне написал. Вижу, ты очень умный мальчуган, буквы пишешь ровные, красивые. Кстати, был как-то у нас проездом мой племянник Сашка и сказал, что вы, В.. , у меня в родстве будете, как и А…, как и Б… Хотел он рассказать побольше, но когда я с ним встретился, на следующий день его и след простыл. Ничего не объяснил, сказал, что дела, что жена родила – сына и дочку. Обещал фотографии прислать.
В один обычный выходной день я, как подобает нормальному образованному человеку, надел тапочки и вышел проверить почтовый ящик. Тапочки мои, ты не поверишь, представляют собой ужасную смесь розовых помпончиков и серой-серой пыли. Жалко, но помпончики менять цвет никак не хотят. Я даже два раза красил их, но ничего хорошего из этого не получилось: тапки шли на выброс, а мама покупала другие, с еще более розовыми помпончиками. Так вот, я подбежал к ящику и по привычке сунул руку. Щель, казалось не моего ящика, была меньше моих пальцев. Я треснул со всего размаху по ящику и, о чудо... крышка вовсе слетела с петель и грохнулась на лестницу. Письмо также вылетело из ящика и упало на крышку.
«Очень-очень! Ага!» - подумал я и приподнял крышку с письмом. На крышке красовалась крупная шестерка - номер квартиры соседей - и предательски улыбалась. Я кое-как приляпал крышечку с письмом назад и, забрав твое письмо уже из своего ящика, скрылся с места преступления.
«Да!» - воскликнул я и сел писать ответ. Видишь ли, мало кто мне пишет.
Да будет тебе известно, что я работаю учителем литературы в одной из школ города Г. В школе дети меня любят, а главное, уважают – все говорят, что я герой русских сказок. Иван Царевич, наверное. Детишки у меня способные, правда, путают немножечко Ломоносова и Маяковского, а ведут себя прекрасно. И коллеги меня уважают. Все в один голос твердят: «Самая умная глупость в нашей практике». Ой, пора мне, пора. Пиши, дружок, как учишься, как дела. Пиши, сынок, почаще: времени у меня свободного много, чтобы письма читать».

Господин Н. И. Глупость
«Здравствуй дорогой мой В… Пишет тебе твой дядюшка Наум Иванович Глупость. Много ты вопросов задаешь обо мне, о литературе, о моих любимых учениках. Ах приятно же мне что я у тебя интерес вызываю, что ты меня своим идеалом выбрал, единственным; безмерно рад я, что тебе со мной не скучно, знай же, что и мне с тобой ой как интересно. Только пиши о себе побольше, а то ты все спрашиваешь. Чего про меня говорить-то. Я так, человек старенький, для тебя скучненький, век свой отжил. А ты еще молод-зелен, жить начинаешь, мир открываешь.
Хорошо, спросил ты меня, как мне живется с моей фамилией. Отвечаю: мал ты еще, мальчуган из К.., раз такие вещи спрашиваешь. Живу-поживаю обыкновенно, над фамилией не переживаю. В твоем возрасте, когда был таким же егозой, я обижался, плакал, забивался в угол шкафа в своей комнате и решал уверенно поменять фамилию на какого-нибудь «Умнова». Бывало, шел с друзьями по главной улице нашего Г. (я родился, детство и юность мои прошли в родном городе Г..) и спорил. Ах спорщики же мы были, повесы! Спорили обо всем: о книгах, о фильмах, особенно про военных и разбойников. Так спорили, что с кулаками друг на друга лезли:
- Ах ты осел! – кричал Вовка
- А ты… ты… ты… баран, Вовка! – еще громче орал я
- Хоть я и осел, да совсем не баран.
- Ну и глупость! – вмешивался Васька
- Сам дурак! – отвечал я
- Это я-то дурак…?
-Нет, ты даже не дурак!
-Это я-то не дурак…?
Потом мирились по сто раз на дню и опять бежали играть в военных и разбойников. Выпиливали из дерева сабли разбойнические, брали без спросу у отцов их старые армейские фуражки и гулять. К вечеру отец придет с работы, накажет и заставит учить уроки…
Через лет пять мы повзрослели, возмужали, стали заканчивать школу. Закончил я плоховатенько, хоть учителя меня в один голос и хвалили. После десятого класса пошел служить. В армии меня Глупостью не называли, называли Наум Ни-то-ни-се, потому что был я и не хуже всех, и не был самым сильным. После армии я пять лет прозанимался в институте химией и литературой, а там в школу. Вот я и сейчас десять с лишним лет учу неразумных детишек, а они во все времена неразумные. Глупостью меня не называют, только редко-редко, да любя.
Вот и вся моя история, ой! Даже не заметил, как все свои листочки исписал… Трудно мне вспоминать о моем прошлом – раньше все было не так, как сейчас. Однако ты верно думаешь: чего это распелся старый старикашечка, хотя нет, ты не такой, ты меня действительно любишь.
Пиши, буду рад с тобой пообщаться, дружочек.»
Твой Н. И. Глупость






«Здравствуй, дружок. Решил вот тебе написать. Лежу сейчас на своем любимом стареньком диване, в своем халате и думаю о вечных ценностях, о работе. Об учениках, о родственниках. Выходной у меня, вот и думаю.
Люблю я детей, ой как люблю, поэтому и в школу пошел. Говорила мне мама, становись Химиком, а я: «литература – моя стихия». Ты тоже видно литературу любишь, раз такие письма пишешь умные. Мне мои детишечки такие сочинения редко пишут, а ты…ух! Напиши мне, миленький, какое тебе больше всего литературное произведение нравится. Знаю, много их хороших: Тургеневы, Пушкины, Гоголи… Но есть среди них одно, которое с детства мне запомнилось. Сказка эта русская народная, да ты верно знаешь, колобок. Как сейчас помню: «Я от бабушки ушел, и от дедушки ушел,… и от тебя, налоговая инспекция, тоже уйду...». А дети-то как у меня литературу-то любят – на уроки ходят, хоть и зевают. И я их люблю, двойки не ставлю.
Лежу вот на диванчике и в окно смотрю. А там красотища: светло, тепло, птички поют – словом, наилучший майский день. Ветер хоть в окна постукивает, побрянькивает о приоткрытую форточку, повзвизгивает, запутавшись в ветвях деревьев, а не воет ужасным ревом, как ученики на перемене. То тучку принесет, которая, немного постояв, прольется крупным ледяным дождем. Тучке легче, убежит она зайчиком за горизонт. Земле хоть и свежо, а тяжело. И так все тучки пробегут, выльют на землю все свои обиды кому не лень и убегут налегке. А земле тяжело…
Ох и чудесный же у нас край. Пруд с чистой водой, луга до небес, зеленые, расписные, усыпанные красным, синим, желтым – всеми-всеми веселыми цветочками – лепота! Когда маленьким был, я уже точно рассказывал, не было нам простору милее: все помню, облака, как на картинке, и мы лежали на цветочном лугу и мысленно в них купались. Лес в двух шагах ходьбы от школы был, да и сейчас стоит, могучий. Раньше мне всегда казалось, что это лес волшебный, из сказки, что там дубы - колдуны всезнающие, березки – девицы околдованные и каждую ночь сходятся в хороводе. Боялся даже в лес ходить один, без взрослых. А вот наши ученики, занимающиеся биологией, не пугались -частенько проводили там всякие опыты. Но давно это в прошлом; пока в школе работаю, среди своих учеников ни талантливых биологов, ни талантливых…(далее чернила размазаны). Пойду гулять, да нет. Буду к школе готовиться. А то директор у нас строгий-пристрогий, Иваном Иванычем зовут, твердит все: «Пятилетку за два года». Умный он, умеет с детьми разговаривать и, скажу честно, слушаются они его не то, что меня. А я их все равно люблю».

Твой Наум Иванович



Есть учителя в русских школах
С спокойною важностью лиц,
С чудесною силою в слове,
С походкой, со взглядом ученых…
Их в чтеньи никто не словит,
В беде не сробеют – спасут,
Ученика на скаку остановят
И с гордостью в класс войдут

«Да ты и представить себе не можешь, какой сегодня день был у меня! Сегодня я на перемене помогал нашей учительнице химии, Марине Валерьевне. Она женщина очень хорошая, детей любит. А умница какая, красавица, как Василиса Премудрая. Однако отвлекся я. Я немного разбираюсь в химии и помогал ей готовить опыты для девятого класса – носил цветные скляночки.
- Вы очень любезны, Наум. К тому же вы превосходно разбираетесь в химии.
- О, да, я учил,.. немного. Совсем-присовсем маленечко... Ну, мои знания несравнимы с вашими, Марина Валерьевна.
- Вы мне льстите.
- Да что вы, вы вообще прекрасный педагог, лучше всех обращаетесь с юными учениками, вы всегда хорошо одеваетесь,.. и вообще, в вас невозможно не влюбиться. (При этих словах я покраснел так, что стал похож на спелый помидор, который вот-вот да свалился с ветки и шмякнулся об землю после чего весь сок вытек.)
- О,..
За дверью кашлянул наш директор, Иван Иванович. Он, покачиваясь, размеренно вошел, (от этого я почувствовал, что на тот помидор еще и наступили) за ним робко зашли детишки, которым не терпелось учиться. Господин Иван Иванович еще раз кашлянул, обернулся и спокойно сказал: «Наум Иванович, прозвенел звонок. Вы обязаны быть в своем классе и учить детей. За это вам платят деньги». Я, напуганный и ошеломленный (Ой, да ты и не представляешь как я был ошеломлен. Ты еще юн, мой дорогой В.., и понять не можешь, очень многого. Наверное тебе даже лучше.), напуганный и ошеломленный выбежал из класса как пятилетний мальчуган. Ох, чуть я не сбил с ног двоих маленьких девятиклассников, которые как раз спешили на мой урок. Они сами перепугались и почти выронили книжку из рук:
- А что это вы читаете, друзья? – спросил я их.
- Гоголя, - говорят хором, - Николай Васильича
- А, - спрашиваю, - понравился ли вам Гоголь, ребята? Чудесно пишет.
- Да, Вы, Наум Иванович, правы, – ответил один из них, Алешка, мой самый любимый и умный ученик.
На следующей перемене я опять пошел узнать, как дела у Марины. И вот, когда я вошел в кабинет, я увидел директора. Он ругал того самого Алешку. Вдруг директор бросил на меня свой орлиный взгляд и сменил выражение лица на улыбку.
- Хорошо, но впредь будь поаккуратней и не сшибай директора, - строго и с выражением, как читают стихи Пушкина, говорил господин Иван Иванович.
- Да. Иван Иванович, вы меня простите, пожалуйста – произнес Алешка, вздохнув и не поднимая глаз.
- Хорошо-хорошо. Ты меня понял?
Ученик молча вышел из класса, задев меня краем ранца. «Прости, Алешенька.» - тихонечко проговорил я.
- Ах что за моду взяли. Никакого уважения к старшим по званию!
Теперь ты сам представляешь как мне сегодня тяжело пришлось. Как пришел домой, сразу же тебе написал, ведь не с кем мне поделится этим всем. Маме только да тебе. Так что пиши, не бросай старика бедного и глупого. Пропаду я без тебя».

Твой дядюшка из Г..




«Здравствуй В.. Как замечательно, что ты меня не забываешь. Все у меня хорошо. В школе все спокойно... Ой, прости, наврал тебе, дорогой В.. Сегодня у нас совещание учителей в школе было. Ты, будучи еще маленьким, глупеньким верно и понятия не имеешь, какие у нас, учителей бывают совещания. Собираемся после уроков (иногда ученикам один урок отдохнуть даем), как обычно, обсуждаем мы всякие важные проблемы: учеников, учителей, зеркало на первом этаже... Ах зеркало же!
- Уважаемые господа, коллеги – заметил Иван Иванович – я предлагаю зеркало на первом этаже поменять. Оно... сломалось.
- Как вдруг зеркало могло сломаться?
- Я сегодня мимо него проходил и мне показалось,.. как это вам лучше сказать, что оно меня старит. А коли оно учителя,.. директора старит и полнит, то не место ему в школе. Решение окончательное: зеркало на первом этаже надо поменять.
Никто не мог возражать против зеркала. Иван Иванович почесал лысину и учтиво прибавил:
- И последнее, уважаемые господа я пригласил вас с тем, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет комиссия!
- Как комиссия?
- Как комиссия?
- Комиссия?
- Комиссия из областного центра. Едут проверять работу преподавательского состава. Так что, ну вы понимаете, нужно готовить бумаги, учить детей. По сколько складываемся?
Ты представляешь, комиссия, прямо как снег на голову! Ой да ты умный мальчик, ты догадался уже, верно, что это за комиссия и зачем она к нам приедет. Они как учителя для учителей!
Однако не все так хорошо, как ты думаешь. Не хотел я тебя расстраивать, да не могу держать в себе свое горюшко. После совещания подошла ко мне одна учительница, и сказала, что,.. ох-ох-ох, слезки текут, как вспомню... Марина Валерьевна и Иван Иванович собираются пожениться, на свадьбу приглашают всех учителей: всем лично красивые открыточки-приглашения уже отослали. Да не подходит он ей. Да не будет такая красавица счастлива. Ох, люблю я ее, и эта новость для меня ударом стала. Переживаю я, прямо детишек учить не хочется. Отдохнуть ото всех хочется. Но в жизни бывают черные пятна и белые, как у коровы, так что не переживай за меня дружок. Напиши лучше про свою любовь, я хоть порадуюсь.
Не болей, всего тебе, ух, всего».

Вечно твой дядюшка Наум



«Душа моя, дорогой мой, милый дружочек, В.. За короткое время переписки стал ты мне единственным моим утешением, которому я могу доверять. Ой, беда приключилась, горе мне. Я думал, что ученики мои меня любят, уважают. А сегодня, мне один листочек случайно попал в руки. На нем было черными, красивыми, ровными буквами написано:
«Утром мне пришло на ум:
Ну и глупый же Наум»
Ох я и переживал из-за листочка. Сорванца я конечно же поймал, им оказался один из моих любимых отличников, и повел к директору. Иван Иванович с ним две минуты о чем-то спокойно побеседовал (я не слышал их разговора) и отпустил, сказав, чтобы больше шалун так не делал. А когда сорванец ушел:
- Как поживаете, Наум Иванович, как здоровье? Скажите мне, пожалуйста, зачем в школу пришли работать?
- Детишек люблю, – промямлил я
- Странно, по-моему, к детям у вас подхода никакого нет. И ваша манера преподавания не совсем,.. совсем не соответствует принятыми правительством стандартами. Вы, верно, знаете, ах вы точно знаете, в школе скоро комиссия и я бы на вашем месте написал бы по собственному желанию...
И пришлось мне... Пришлось, ой... Прочь из школы, туда я больше не ногой. Не оглянусь, бегу искать по свету, где оскорбленному есть сердцу уголок. Боже, господи мой, куда я теперь пойду, где я теперь нужен; последнюю шинелишку у бедного глупого Акакия Акакиевича отобрали. Ах, Бедная Марина...
Не знаю, куда теперь пойду, пойду в другую школу преподавать, детей уму-разуму учить. Дети нынче не то, что раньше. Хотя так во все времена было: все, что не новое, то свой старый век отжило. Но и во всем новом нужно стараться уберечь ту драгоценную крупицу, которая есть во всем, но во всем старом быстро сгнивает. А сгнивает почему? потому, что именно старики хранят эти крупицы в новом, пытаются уберечь, а на самом деле губят.
Душа моя, мальчик, один ты у меня остался на всем белом свете. Родственников у меня много, да не хотят они меня считать их кровинушкой, частью их души. Нету в них Глупости, так где ж ума-то будет, раз дядюшку-то покинули. Умный ты, что Глупости в тебе есть место.
Не смею тебя просить, но приезжай ко мне, утешь старика – я тем рад буду. До нашего Г.. через Ж.. доехать можно, так быстрее».




Не знаю, что случилось дальше с дядюшкой Наумом Ивановичем. Единственное, в чем можно меня упрекнуть – не поехал я к нему. Не захотелось мне через Ж.. ехать, вы верно знаете, там грязно и пахнет плохо. Написал я еще пару писем, но то ли они пропали, то ли ответы где-то на почте потерялись. От соседки, к которой с самого начала письма эти и должны были приходить, я выговор получил, что чужие письма ворую и что «рожа у меня вообще воровская». Храню лишь последнее письмо Наума ко мне, а наверное и последний клочок бумаги в его жизни: «Дорогой мой мальчик, племянничек. Нет мне жизни в городе как жизни без детишек. Поеду в деревню к родственникам догнивать. Не смогу тебе, милый дружочек, оттуда писать. Не унывай и не переживай за старичка. Ох, жизнь моя закончилась так рано и трагически. Ох жизнь моя закончилась, но твоя-то вся впереди. Чего из-за глупого старика жизнь губить будешь. Прощай навеки. Спасибо тебе за то, что ты такой есть, хоть и один».
Хотелось бы мне, как «любящему» племяннику и мечтать о том, что жизнь моего дядюшки не сложилась трагически, но чего душой кривить... Знаю лишь одно – выйду на улицу и уверен – помнят моего дядю люди, помнят.

ноябрь 2006-март 2007