[180x252]
[180x251]

[180x251]

[179x251]

[180x251]

 

"Во время путешествия по России, в одном из домов-музеев Антона Павловича, Паска познакомился с хитроумным изобретением, колокольчиком, который вешают на удочку, чтобы ловить рыбу на глубине. Донка – название специальной удочки с таким колокольчиком, «одного из инструментов, которым пользовался Чехов, когда ему надо было поразмышлять». Поэту Паска не нужно было большего, чтобы развить метафору и воплотить ее в воздушном балете: привязанные к удочкам ленточки, выписывающие в воздухе замысловатые фигуры, - словно писательские перья, вычерчивающие фразы. 
    «Я - собиратель мгновений, маленьких деталей, маленьких подробностей. Я люблю тишину, паузы, моменты ожидания, возможно, потому, что все эти годы я занимался поисками ощущения легкости на сцене. Я решил открыть для себя Чехова в таком же ключе, стараясь найти разные маленькие подробности и детали, как в его жизни, так и на страницах его работ. Мне захотелось придать форму той тишине, которая содержится в его дневниках, мне захотелось создать образы на основе его записей», - вероятно, именно благодаря таланту смешивать серьезное и смешное, Паска удается с такой акробатической легкостью достичь поэтической глубины.

Он жонглирует предметами и разбивает условности, как фигурки изо льда в одной из самых захватывающих сцен спектакля. Обычная кровать становится платформой для танца эквилибристов, лечебные клизмы исполняют роль оружия на дуэле клоунов, а вот знаменитое ружье, которое должно выстрелить, появляется внезапно лишь в самом конце, и так и не выстреливает...

Три сестры-акробатки с легкомысленной непосредственностью раскачиваются на качелях-трапеции, словно играючи исполняют номера, от которых у зрителей перехватывает дыхание. А сами наивно удивляются только что исполненному. И точно также, непосредственно, другие персонажи «выходят» из роли и начинают вдруг рассказывать зрителю свои, как будто посторонние, истории, словно импровизируют спектакль. Или наивно, как дети, бросаются играть с предметами, попавшимися им на сцене, и рождается удивительный, нежный танец. 
В «Донке» нет грандиозных цирковых номеров, здесь – тихая, белоснежная красота движений, люстра и изящный столик из настоящего льда, бьющиеся, как тающие в воображении образы. Здесь - тонкая и душевная поэзия жестов, пронизывающая спектакль от начала до конца, на одном дыхании. И этой проникновенной поэзии нужно отдаться, как потоку воспоминаний, аромату цветов, шуму моря, ласкающему песок, дуновению теплого ветра, - насладиться ей, как необыкновенным сновидением."
"Donka, la caresse des songes", Ольга Юркина, [ссылка] 

"В прологе перед закрытым занавесом появляются двое — клоунесса с накладной косой, волочащейся по полу, как мышиный хвост, и высокий бородач в пенсне. Уткнувшись в бумажку, они сбивчиво повествуют о русском бароне фон Дервизе, построившем в 1860-м в Лугано замок с театром. О том, что 29 января в Таганроге родился мальчик Антон, а в Лугано, у некоего господина Джанини — сразу три дочки. О семенах растений, которые легко приживаются, так что в Ницце, Ялте и Лугано может расти одно и то же дерево. О фантазиях, семена которых приживаются еще проще. "В наших местах вырос целый лес, населенный твоими выдумками",— произносят они, обращаясь к кому-то невидимому. И тут по занавесу начинают скользить причудливые тени: великаны и гномы на фоне переливающегося красного, синего, серого."
«Донка» цирка «Сунил», поставленная вместе с Чеховским фестивалем и знаменитым швейцарским театром Види-Лозанн, - это снова набор трогательных воспоминаний, музыки и изысканно-воздушных видений <...>"
Радио "Свобода", 5 февраля 2010 года, Марина Тимашева, [ссылка]

"Если попробовать своими словами пересказать сюжет, который сплел Даниель Финци Паска, получится так: "Когда-то в Италии люди платили деньги, чтобы посмотреть, как расправляются с трупами в анатомическом театре. Делали они это не из кровожадности, а потому, что рассчитывали узнать, где же все-таки таится душа. Потом времена изменились, и поисками души стали заниматься обычные театры. А Чехов был врач и писатель, он искал ее повсюду. И еще он родился в провинции, был уездным доктором, а провинциальная жизнь - хоть в России, хоть в Италии, хоть в Швейцарии - похожа"."
"В спектакль "Донка", поставленный, как всегда у Даниеля Финци Паски, в тональности феллиниевского "Амаркорда", вплетена история болезни и смерти самого Чехова. Известно, что в старину существовало правило: когда лечащий врач понимал, что его пациент-коллега умирает, то должен был предложить больному бокал шампанского. Известно также, что Чехов, видя замешательство своего доктора, сам попросил шампанского. Над сценой покачивается люстра с хрусталиками-льдинками — лед давали глотать чахоточным больным при кровохаркании. Пол засыпан красными лепестками - сгустками крови. Возле постели больного стоит ведерко, сделанное изо льда, а в нем — ледяная бутылка шампанского. И вокруг люстры над сценой вьется, кружится гимнастка на ленте, прекрасная женщина в ослепительно белом платье, то ли отлетающая душа, то ли тихий ангел."
Новые известия, 2 февраля 2010 года, Ольга Егошина, [ссылка]

"Актеры переходят с французского на итальянский, и, опережая бегущую строку, сами переводят себя на русский. Как обычно в спектаклях театра «Сунил», цирковые актеры (каждый из которых занимается вполне определенной специальностью – акробатикой, жонглированием, клоунадой, воздушной гимнастикой и так далее) то и дело входят на территорию смежных искусств: поют, танцуют, выступают в роли конферансье."
"В «Донке» часто играют с пространством, используя технику театра теней. Теневые фигуры то кружатся в гигантских обручах, то проходят колесом, то растворяются в море, плещущемся на заднике, прорывая линию горизонта. Однако лучшие моменты спектакля – прорывы чистого цирка. Скажем, когда три задумчивые девушки-сестры взмывают на качелях над зрительным залом и начинают совершать немыслимые акробатические кульбиты, то повисая на кончиках сапог, то садясь в воздухе на шпагат. Или когда «доктор Чехов» аккуратно раскручивает привезенную ему пациентку, свернувшуюся в клубок – в цирке есть даже специальный термин «клишник» для артистов, умеющих вить из тела любые узлы. Чеховская поэзия в театре «Сунил» раскрывается в игре свободного и радостного артистического тела, точно чеховские персонажи вдруг обретают ту самую способность летать, о которой они только грезили."
"Ближе к финалу режиссер резко меняет непринужденную юмористическую манеру повествования патетическими картинами болезни и смерти писателя. Больничные кровати снова и снова давят тела людей. Идет нагнетание музыки и пафоса, так мало сочетающиеся с самым духом чеховской на удивление непатетической смерти с прощальным бокалом шампанского и печальной врачебной констатацией факта: «Ich sterbe»"
Известия, 3 февраля 2010 года, Марина Давыдова, [ссылка]