Тёмной-тёмной ночью,
В лютую зиму на пороге смены тысячелетий,
В чёрном-черном городе,
На чёрной-чёрной улице,
В чёрном-чёрном-розовом магазинчике с народным названием «Горелый»,
За чёрной-чёрной стальной дверью с чёрной-чёрной стальной задвижкой,
За поворотом налево,
За чёрной каморкой хозяйственного назначения,
С чёрным зеркалом за ней,
Чуть дальше,
За чёрным косяком,
Под периодическое взвывание песен магазинных холодильников
Сидели несколько чёрных-чёрных людей, внимательно слушая чёрную мелодию из чёрных колонок, чёрные провода которых вели к чёрному кассетному магнитофону.
Во вступлении мелодии зазвучал баян, обозначая основной темп песни, имитируя длительный переход пожилого, нездорового придыханием, хромого человека в ночь, по улице провинциального советского городка, по закоулкам и сырым лестницам серых угрюмых зданий, среди выбоин асфальта, железных труб.
Затем, вкрадчивым голосом кота, искусственно и широко улыбающегося, динамик запел:
- Солдаты, полный любви
Жуют сердца бульварных дам
Луна щекочет нервы –
Нам уже не страшно.
Твой непрерывный суицид –
Мой долгожданный депрессняк.
Быть может, выживем…
А впрочем –
Не так уж важно..

Они слушали внимательно, деловито, непрерывно, надсадно куря папиросы. Клуб дыма, в напряженной электрической полутьме – совершенно белый, свернулся вдруг причудливой спиралью.

В белый-белый день августа, на пороге смены столетий, господин лет тридцати и более, с намечающейся, еще не обременительной, полнотой, в белых парусиновых штанах, в свободной белой рубахе европейского стиля, сверкнувшей искрой золотых запонок, в белом соломенном канотье над внимательными, слега насмешливыми глазами – весело впрыгнул во двор сада, полного листвы, тропинок, запахов вечернего чая с малиновым вареньем, пахучего многоцветья клумб. Проходя, потанцовывая, покачиваясь на ходу, слегка прихрамывая, взбежал по пяти ступеням обширной, высокой, сосновых досок, веранды. Распахнул невесомые, белые, с витражами на венецианском стекле, двери.
Саквояж отставлен на плетеный табурет у дверей. Чинные рукопожатия, поклон дамам – бережное изображение поцелуя в сгиб кисти горячих, узких рук.
- Кондратий Иванович, голубчик, здравствуйте! Порадуйте экспромтом!
Вошедший несколько артистически поморщил лоб, оглядел пространство в поисках предмета поэзы.
Взгляд его выхватил силуэт белой с подпалинами сонной и добродушной собаки, блаженно свернувшейся калачиком в фиолетово-розовом цветочном ковре, у самого крыльца.
Кондратий Иванович выдержал паузу до тишины и взмахнул рукой, под стать дирижирующему Россини, начиная интонациями крыловской басни:
- Дворняге снится конура, что потеплей, да посытней?!
От нехуй делать!
(гамлетовское «Умереть, уснуть..» напомнилось, услышалось всем)
.. Лижет член своим богам
(шутовски, барковски взъёрничав – и тут же, вдруг, полуоборот к шокированным сленгом дамам, лично к Дарье Вениаминовне)
Я – по тебе сошел с ума!
(сокрушенно)
Я всё раздал
(разведя руки, ладонями открытыми наружу, олеографией ренановского Распятья)
На радость – ведьмам и чертям,
Назло – врагам!

И, вновь выдержав паузу, серьезно и спокойно, не к обществу – в полуоткрытый проём двери:
- Мне Осень – верная жена
Она – поймёт.
Сожжёт мосты, м ветром к Солнцу
Унесёт

И, повернувшись к публике, с добротой и грустью, доверительно:
- Мы будем Там,
Увы, не все…
Мы будем Там!
На радость ведьмам и чертям
На зло – врагам…

Наиболее решительные из молодых дам немедленно рукоплескали, раздалось сдержанное «недурно» от кружка железнодорожных инженеров, помощник прокурора, добрейший Всеволод Ильич вежливо крякнул:
- Ну полноте, Кондратий Иванович. Стихи-то, положим, хороши – но член-то там Вам зачем?!
Собрание тут же взорвалось озорным смехом, окончательно смутив оплошавшего чиновника. Тот запунцовел и стушевался …

После высказанных слов кошачий голос из чёрного динамика запел:
- Ла-ла-лай Ла-ла-лай
Лай-ла-ла-ла…
Повторяя, сперва все в том же поучительном ключе всезнающего, но всё яснее – смеясь, до зримого образа нищего патлатого мальчишки в зимнем городке, незло дразнящего собаку.
Затем мелодия пинкфлойдом, ушла неспешно в звук затихающего пропеллера аэроплана, скомкала и умыкнула с собой баянный перебор, преобразилась призрачным всплеском голубиных крыл на взлёте…
Ближайший к магнитофону патлатый юноша решительно нажал красный прямоугольник кнопки «стоп».

Вот, собственно, дружище, то, что я хотел тебе сказать о возможном перепеве заново твоих песен образца зимы 1999 года в аранжировке питерского производства, а-ля музыка к кинофильмам по мотивам произведений А.П. Чехова (Ленфильм, 1986).
То есть, в классическом финале пионерлагерной истории нашего отрочества –
…И один чёрный-чёрный человек сказал другому чёрному-чёрному человеку:
- Вань, кончай резину жечь!


* в рассказе приводятся стихи Сергея Афанасьева из песни «Солдаты, полные любви»