Требуется редкое мужество, чтобы человеку, который смотрит прямо на тебя (впрочем, увидеть он может немногое, вокруг сплошная темень), разодрать ногтями лицо, а то и вовсе нацелиться в глазные яблоки. Ведь глаза — зеркало души, и на его поверхности не должно быть трещин и царапин. Иначе подумают, что душе пришел конец.


Порядок и чистота претят ее природе, весьма запакощенной как внутри, так и снаружи.


Во-первых, Анна презирает людей, у которых есть собственные дома, автомобили и семьи, а во-вторых — всех остальных особей без разбора. Она готова взорваться от ярости в любой момент. Словно клокочущий багровыми водами пруд. Он заполнен немотой, которая беспрерывно нашептывает ей что-то. Она не похожа на девушек с перманентом или с болтающимся из стороны в сторону хвостиком, она не торчит в магазине грампластинок, вслушиваясь в мелодийку шлягера и беспокойно перебирая ножками в такт, когда заводится от клевого ритма. Все люди, кроме самой Анны, располагаются на скользкой ледяной поверхности без конца и без края, и она пинками гонит их перед собой. Гонит к бесконечной кромке обрыва, которого не видно, но он, надо надеяться, существует, гонит, чтобы сбросить их всех в ледяную, мертвящую воду.


Одноклассники — серое стадо баранов, невежественное и незрелое. Треплются о том, что они делали с девчонками в собственноручно обустроенном для вечеринок подвале родительской виллы, или в своей комнате в комфортабельной многоэтажке Хитцинга, или в лесу, когда ходили за грибами, или в кабине раздевалки в бассейне. Девчонки треплются о том, что они позволяли с собой делать, или как они сопротивлялись, отказываясь делать это самое, и как их умоляли, добиваясь этого. Они ни за что не уступили, потому что хотят оставаться девственницами. И так без конца и без края.


Навязчивые мысли о мерзопакостях текут в мозгах Анны лишь в одном направлении. Шлагбаум поднимается, пропуская только в одну сторону. Мысли проникают внутрь, больше никогда не выходя наружу, мерзости накапливаются, распирают мозг, создают давку, а запасной выход заколочен досками.


Люди начинают мечтать об излишнем, едва добившись самого необходимого.


Кто виноват — тот преступник, а кто преступник — тот и виноват.


И солнце не покатывается со смеху, ибо оно только что закатилось за горизонт.


У осени много прегрешений, особливо когда речь о молодых идет. Старые всегда думают о смерти, а молодые думают о ней исключительно осенью, когда и лист древесный, и зверь лесной упадку поддаются. Райнер говорит, что осенними ночами расправляет крыла своих колдовских чар. И тогда окровавленные кошки, посаженные на цепь в сарае, слизывают вопли с изодранных в клочья шкур.


Перемолоть зубами эти новомодные юбки — вот чем, пожалуй, можно было бы заняться. В последнее время их любит носить серая масса, ткань дешевая, шьют их в огромных количествах, впечатление веселенькое, когда юбка красная, и драматичное, когда она синяя.


Один из бесчисленных пороков людей среднего класса заключается в том, что они сразу теряют присутствие духа, стоит их неуклюжим наступательным попыткам провалиться. Шанс пролезть повыше замаячил было перед носом, но они уже опускают руки вместо того, чтобы стоять на своем, хотя бы для вида.


Когда ты в «мерседесе» сидишь, к тебе никто не подойдет, не начнет дурацкие расспросы, как-де звать мальчугана или девчушку. И не вздумает погладить по головке, а по рукам-то сразу видно, что принадлежат они рабочей породе. И невдомек ему, что ласково поглаживаемый ребенок уже несет в своем сердце яд индивидуализма, готовый брызнуть во все стороны.


Зло предпочитает защищенные от ветра, укромные закоулки, бледные изнеженные подростки предпочитают замкнутость подвальных кафе, а то ведь на улице, при свете дня, чего доброго, сразу начнешь переводить слепых и старушек через дорогу или собачку по шерстке гладить.


— Кто вот эту штопальную иглу из моей корзинки для урока домоводства со всего размаха загонит себе под ноготь и не заорет, да-да, со всего размаха, я сказала, и прямо сейчас, на уроке, — с тем я пойду в мальчишеский сортир, в кабинку слева.


Мужчины — словно серое на сером.


Женщину, которую он любит (Софи, ясное дело), он станет тщательно оберегать от всего некрасивого; Бетховена и Моцарта разрешит только после тщательной проверки.


Кто Анна в этой любви, штурман или штурвал? Потом выяснится.


Райнеру необходимо все время думать о смерти и делать подходящее выражение лица.


Достаточно самому знать, что вывалялся в дерьме, разве обязательно сообщать об этом всем и каждому? Может быть, описание грязи для Райнера важнее, чем сама грязь? Скучища какая.


— Я люблю тебя, Софи, я хочу сказать, что мне совершенно безразлично все, кроме тебя. Мои лицевые мышцы вздрагивают сейчас самым многострадальным образом лишь для тебя одной. Страданье, однако, есть лишь прелюдия, ибо сейчас я поцелую тебя самым пылким образом, это будет кульминацией.


— Я вовсе не хочу мстить, с чего бы вдруг, я хочу бессмысленности, возведенной в принцип.


Газон поднимается и стеной встает навстречу Райнеру, что вызвано приступающей к горлу дурнотой, а дурнота вызвана агрессивностью, агрессивность же происходит от страстного желания, страстное желание вызвано тем, что Софи такая миловидная девушка.


Молодежь оплевывает стариков заодно с их ценностями, но пройдет несколько лет, и она, став постарше, перебесившись и остепенившись, сама к этим ценностям обратится.


Весь обман от книг.


Делать нечего, приходится делать вид.


Райнер следует за нею повсюду, отсюда туда и оттуда сюда, что ее раздражает, как будто он не может один, сам по себе идти туда, куда ему хочется. Она шлепает его еще раз, как предмет меблировки или собачку, убирайся, не торчи у меня на пути, потому что это мой личный путь, да, я его купила, а ты ищи себе свой.


Комнатки Райнера и Анны разделены тонкой самодельной перегородкой, сквозь которую проникает любой шум, совсем никакой личной жизни подросткам. Невозможно расти и взрослеть так, чтобы другой сразу же не заметил и тоже не принялся расти и взрослеть.


Сперва осуществляется некое скудное подобие прелюдии, прежде чем Ханс оказывается в Анне и начинает шарить в ней, как в ящике со старыми носками, чтобы найти недостающий к паре.


Софи облачена в молчание, дополняющее темную плиссированную юбку и темный пуловер. Погружен в молчание и Ханс, но уже в дополнение к дорогостоящей одежке ее брата.


Мальчик, которого знаешь только по теннисному корту и помнишь, что у него сильная резаная подача, вдруг помогает тебе снять пальто в гардеробе, его словно подменили, а потом он целует тебя в парке. Переходит тем самым границу, которая разделяет ребенка и взрослого. Серьезное событие, которое празднуется всей семьей.


Говорит он слишком громко, все слышат, никто не понимает, но окружающие проявляют терпимость по отношению к тому, чего не понимают; там же, где терпимости недостает, ее создают посредством обмена мнениями.


Из книжки, которую дала ему почитать Анна, к нему обращается Троцкий, доверительно сообщая, что в том обществе, которое не будет больше знать тягостной заботы о хлебе насущном и где все дети, в равной степени хорошо накормленные, будут с радостью усваивать науку, равно как и искусства, в котором даже колоссальная мощь человеческого эгоизма будет стремиться к улучшению мира, сила воздействия культуры начнет проявляться совсем иным образом, чем прежде.


Скоро зацветут каштаны, пожилого человека это радует больше, чем того, кто помоложе, потому что молодому еще не раз предстоит видеть каштаны в цвету, а старый скоро вообще ничего видеть не будет. Молодого человека они радуют больше, чем девушку, потому что под цветущим каштаном он будет целовать девушку в губы, а девушке придется отбиваться.


Воздух совершенно прозрачен, словно целлофановая пленка, в которую обернуты булочки у пекаря, правда, пленка, в свою очередь, принялась бы утверждать, что она прозрачна, как воздух над виноградниками.


Почему нельзя себя самого просто погасить, рассеяться, оставив после себя лишь дуновение теплого воздуха? Следует покончить жизнь самоубийством.


С пистолетом в руке Райнер переходит в комнатку своей сестры, которая всю ночь проспала рядом, за тонкой самодельной перегородкой, и продолжает доверчиво видеть сны. Он стреляет Анне в голову почти в упор, раздробив лобную кость, погружая сестру в бессознательное состояние, которое наступает мгновенно. Несколько музыкальных обрывков из Шенберга, опус 33-а, а также наполовину разученная соната Берга судорожно корчатся в мозгу Анны и потом, колеблясь, скрываются неохотно и навсегда. Кончилась музыка, ничего больше не будет.