Есть ведь такие вещи, забыть которые означало бы остаться безродным и сирым, забыть которые означало бы сделаться нищим и беспомощным, обеднить самого себя. Историческая память человечества не должна утратить ни подвигов, ни злодейств прошлого и никогда не должна прощать прошлому ни подлости, ни измены, лишь потому, что эти измены и подлости отделены прошедшими годами.
За океаном и в Западной Европе правители государств силятся воспитать поколение молодежи так, чтобы молодежь не имела понятия о страданиях и крови отцов и старших сестер и братьев. Они стремятся искоренить в молодежи всяческий интерес к истории и политике - к прошлому и будущему, научить молодых людей жить только текущей минутой. Исступленный грохот, чувственные стоны и шепот джаза, щекочущий танец, вино, наркотики, секс - вот что подсовывают они молодому поколению. "Не нужно правдивых картин недавнего прошлого; они вызовут мысли, от которых заболит голова, - уверяют идеологи империализма. - Лучшая живопись бездумна и беспредметна! Талантливейшая поэзия - это поэзия индивидуальных страстей и инстинктов - поэзия подсознательного и сверхчувственного. Все разумное грубо. Высшее в человеке - иррационально..."
- из предисловия (С. Злобин. Роботы смерти (Исповедь палача Освенцима))
- Говорят также, что вы очень любите своих людей.
Действительно, так о нем говорили, и я думал, что доставлю ему этим удовольствие. Но он сразу нахмурился:
- Вздор! Что за вздор! Люблю своих людей! Опять эта их глупая сентиментальность! Повсюду они видят любовь! Послушай, Рудольф, я не люблю своих людей, а забочусь о них. Это не одно и то же. Я забочусь о них, потому что это драгуны, а я драгунский офицер и Германия нуждается в драгунах, вот и все!
- Да, но когда умер маленький Эрих, говорят, вы отослали его жене половину своего жалованья.
- Да, да, - воскликнул ротмистр и подмигнул мне, - и еще послал ей великолепное письмо, в котором воспевал на все лады этого маленького негодяя, этого лентяя Эриха, который не умел даже держаться в седле! А почему я так сделал, Рудольф? Потому, что я любил Эриха? Чепуха! Пошевели немного мозгами, Рудольф! Ведь этот маленький негодяй был уже мертв значит, он уже не был драгуном. Нет, не из любви к нему я так поступил. Я хотел, чтобы вся деревня прочла мое письмо и сказала: "Наш Эрих был настоящим немцем, героем, а офицер его - настоящий немецкий офицер". Он замолчал и посмотрел мне в глаза.
- Это для примера, понимаешь? Может, ты когда-нибудь будешь офицером, так не забудь про деньги, письмо и все прочее. Так именно и надо поступать! Для примера, Рудольф, для Германии!
Казарменный распорядок приводил меня в восхищение. Я-то думал, что знаю, что такое дисциплина, потому что дома у нас все было рассчитано по часам. Но куда там! Дома у нас еще бывало изредка свободное время. В казарме же порядок был действительно образцовый. Больше всего мне нравилось обучение ружейным приемам. Мне хотелось бы, чтобы вся моя жизнь состояла из таких же четких движений. Я даже придумал и разработал своеобразную игру. По утрам, как только трубили подъем, я, стараясь, чтобы никто из товарищей этого не заметил, проделывал все в строго определенном, установленном мною порядке: вставал, мылся, одевался, расчленяя каждое действие на ряд четких движений: первое - откидывал одеяло, второе - подымал ноги, третье - опускал их на пол, четвертое - вскакивал. Эта маленькая игра давала мне чувство удовлетворения и уверенности в себе. За все время моего обучения я ни разу не отступил от выработанных мною правил.
В это время появился улыбающийся ротмистр Гюнтер с новехоньким сверкающим орденом "За доблесть" на шее. Он остановил драгун и, взяв один комплект обмундирования, продемонстрировал нам каждую вещь в отдельности, не переставая повторять: "Все это стоит немало марок..." Добравшись до шортов, он развернул их, уморительно потряс перед нашим носом и заявил:
- Армия нас наряжает мальчуганами, чтобы мы не слишком напугали
Даже злоба его была какая-то будничная.
Когда человек молод, он не должен работать слишком много. Вот когда он постареет и ничего другого ему не останется делать, тогда работа — удовольствие.
— По-моему, — продолжала Итиа, — лучший танэ на всем острове — это Адамо. Он не очень высокий, зато волосы у него как солнце, когда оно утром проглядывает сквозь ветви пальм. А глаза! О, до чего же мне нравятся его глаза. Они светлее, чем воды лагуны в полдень! А нос у него прямой, совсем, совсем прямой! Когда он улыбнется, у него на правой щеке делается ямочка, а вид веселый, как у девушки. Но когда он не улыбается, вид у него важный, как у вождя. Я уверена, что на своем острове Адамо был самым главным вождем и что у него было множество кокосовых пальм.
Парсел не мог удержаться от смеха.
— На моем острове нет кокосовых пальм.
— Ой! — удивилась Итиа. — А как же вы тогда живете?
— Плохо. Потому-то мы и приезжаем жить на чужие острова.
— Почему ты смущаешься? — сказал Меани. — Ты же знаешь, что я сказал правду, и все-таки смутился.
— Таких вещей перитани не говорят, — краснея, признался Парсел.
— Знаю, — подтвердил Меани, кладя ему руку на плечо. Все, что приятно слушать, они не говорят. И все, что приятно делать… — Он фыркнул и добавил: — Делать — то делают, но кривляются.
— А старик не сдрейфил, — вполголоса произнес Джонсон. — Каким молодцом держался под петлей!
— Да нет, — презрительно фыркнул Маклеод, — какая тут храбрость! Просто дрессировка. Этих гадов офицеров в их сволочных училищах знаешь как цукают. Им, уважаемые, с утра до вечера долбят: держись да пыжься. И если даже у тебя мамаша пьяница, все равно держись да пыжься. Вот они и пыжатся, под петлей и то форсят…
Святости, по таитянским представлениям, нельзя добиться путем героического самоотречения. Просто она присуща человеку. Святым бывают так же, как, к примеру, косолапым, то есть от рождения. Святость — чудесное свойство, но заслуги человека в том нет.
Мы не боимся бури, а таитяне не боятся акул. Храбрость, в сущности, — вопрос привычки.
Я всегда говорил: если любитель хорош, он работает не хуже профессионала. Разница лишь в том, что дело у него не так быстро спорится и что он слишком уважает правила. А я вот что вам скажу ... самое хитрое дело — нарушать эти чертовы правила, чтобы получалось у вас так же хорошо, словно бы они и не нарушены.
Я двадцать лет шатался по белу свету и ни разу не видел, чтобы религия хоть на грош изменила человека. Плох он, плохим и останется с Иисусом Христом или без Иисуса Христа. Причина? Сейчас скажу. Насчет песнопений, — добавил он, сложив на груди руки, как покойник в гробу, — это еще куда ни шло. Но вот насчет поступков — шиш! Итог: на десять тысяч человек только один какой-нибудь сукин сын принимает религию всерьез. И в данном случае — это вы, Парсел.
... таитянский этикет весьма строг: получающий дар ни о чем не спрашивает, не выражает удовольствия, даже не благодарит. Он покорен и безропотен, как жертва.
О, как прекрасен был бы наш мир и каким бы счастливым я в нём себя чувствовал, если бы люди могли смотреть таким же взглядом, каким смотрят лошади!
Если слово «породистость» имеет вообще какой-то смысл, его бы следовало применить именно к ним.
Робби, молодой немец, который, как мне кажется, не совсем в ладах с общепринятыми нормами нравственности и который с иронией наблюдает за этой сценой, понимающе улыбается мне.
Я немного побаиваюсь гомосексуалистов. Мне всегда кажется, что моё уродство сбивает их с толку. На улыбку Робби я отвечаю со сдержанностью, чуточку ханжеской, значение которой он мгновенно разгадывает, и это, по-видимому, его забавляет, ибо его светло-карие глаза начинают сверкать и искриться. Должен, однако, сказать, что я нахожу Робби вполне симпатичным. Он так красив и так женствен, что сразу понимаешь, почему его не интересуют женщины: женщина заключена в нём самом.
Достаточно слегка подстегнуть воображение, и я, пожалуй, увижу воочию, как, негромко жужжа, за его лбом исправно, с картезианской точностью вращается безукоризненно отлаженный механизм мозговых извилин. Я убеждён также, что, когда он снова откроет рот, оттуда польётся чёткая, выверенная, исполненная спокойной уверенности в собственном превосходстве речь и начнут одна за другой выстраиваться цепочки неопровержимых доводов и фактов.
У него круглая голова с пышной седеющей шевелюрой, глаза как у сойки, пронзительный и одновременно ускользающий взгляд и густые, сросшиеся на переносице чёрные брови; нос у него совершенно непристойной длины и формы, и под ним висят густые усы турецкого янычара.
Бортпроводница возвращается из кухонного отсека и садится с края в левом полукружии; сложив на коленях руки, она сидит неподвижно, с отрешённым видом, ни на кого не глядя. Мне приходит в голову странная мысль. У меня возникает впечатление – вы, возможно, уже догадались, что мне свойственна некоторая склонность к мистицизму,– впечатление, что бортпроводница подавлена каким-то необычайно важным неприятным открытием – например, исчезновением Бога.
– Вы закончили роман, который читали, и тут же опять стали его читать. Вы весьма загадочная девушка.
– Никакой загадочности тут нет,– говорит Мишу.– Когда я дохожу до конца, я уже не помню начала.
В Мандзони мне отвратительно его донжуанское жёноненавистничество. Совершенно ясно, что, если ему удастся переспать с Мишу, он незамедлительно переключится на бортпроводницу, потом на миссис Банистер, ибо ему льстит её шик, затем на индуску. После чего, презирая их всех, он будет с нетерпением ждать прибытия в Мадрапур, чтобы заняться освоением местных богатств.
Пако вздымает вверх руки, и становится видно, что рукава ему коротки. Как это
Удивлению Паоло не было границ: у Изабеллы, невзирая на знатность рода, ума оказалось не меньше, чем у какой-нибудь куртизанки.
Ни одна невеста так тщательно не готовится к венцу, как готовилась Изабелла к этому последнему свиданию. Айше пришлось снова и снова переделывать ее прическу. Все было ей не по вкусу. Долго колебалась она в выборе платья, каждое казалось ей недостаточно праздничным и светлым. Она надела свои драгоценности и выглядела такой оживленной и радостной, сидя перед зеркалом, что Айша решилась спросить ее: неужели ей не страшно? «Да, – ответила герцогиня с очаровательной выразительностью, – мне страшно: я боюсь, что он убьет меня, не успев хорошенько рассмотреть».
... для нас прошлое стало прошлым вдвойне, время вдвойне утрачено, потому что вместе со временем мы утратили и самый мир, в котором текло это время. Произошел обрыв. Поступательное движение веков прервалось. И нам уже неведомо, когда, в каком веке мы живем и будет ли у нас хоть какое-то будущее.
Само собой разумеется, мы маскируем свое отчаяние словами. Мы прибегаем к иносказаниям, говоря об этом обрыве. Сперва, следом за Мейсонье, любящим громкие слова, мы называли его «День Д». Но это звучало слишком уж по-военному. И тогда мы остановились на более скромном, гораздо более уклончивом выражении, которое нам подсказала по-крестьянски осмотрительная Мену: «День происшествия». Можно ли сказать безобиднее?
Именно слова помогли нам навести некоторый порядок в хаосе и даже установить линейное течение времени. Мы говорим: «до», «в День происшествия», «после». Таковы наши лингвистические ухищрения. Мы обманываем себя словами, и, чем больше удается нам этот самообман, тем увереннее мы себя чувствуем. Ведь слово «после» обозначает и наше зыбкое настоящее, и наше весьма условное будущее.
Поначалу я временами задумывался над ее нравственной сущностью. Но очень скоро я понял, что мои раздумья беспредметны. Биргитта не была ни доброй, ни злой. Просто она была. И этого вполне достаточно. Она устраивала меня сразу в двух планах: когда я сжимал ее в своих объятиях и когда я покидал ее, поскольку я тут же забывал о ее существовании.
– Ну и хитрый народ бабы, – говорит со своей неизменной ладьеобразной ухмылочкой малыш Колен. – Ничего им не стоит водить нашего брата за нос!
– Эх, если бы только за нос, – бросает Пейсу.
Он пробыл у нас минут двадцать и не произнес при этом и трех слов. Он постучался к нам, чтобы избавиться от одиночества, но одиночество было в нем самом. Оно пришло вместе с ним в нашу комнату, и сейчас он снова уносил его с собой.
Человек-единственный вид животного, способный постичь идею собственной смерти, и единственный, кого мысль о ней приводит в отчаяние. Непостижимое племя! С каким ожесточением они истребляют друг друга и с каким ожесточением борются за сохранение своего вида!
Выжить-это еще не все. Чтобы жизнь тебя интересовала, нужно знать, что она будет и после тебя.
Они так ушли в свое горе, что ни о чем больше не желали слышать, словно в самых глубинах их отчаяния было некое безопасное прибежище и они страшились его утратить.
– Адам и Ева евреи были?
– А то как же?
У Пейсу отвалилась челюсть, с минуту он сидел неподвижно, уставившись на Колена.
– Но ведь мы-то
У многих котов прямо на морде написано, что они Настоящие. Если вам попадется на глаза кот такой наружности, будто ему зажали голову в тиски и несколько раз двинули по морде молотком, обернутым в тряпку, можете не сомневаться: перед вами
Настоящий кот. Кот, у которого уши подстрижены зубчатыми ножницами, тоже
Настоящий. Беспородные некастрированные коты почти все Настоящие. Более
того, слоняясь по дому, они с каждым днем становятся все настоящее и
настоящее и в конце концов всякие сомнения в их подлинности отпадают.
Бывают добропорядочные, воспитанные собаки, которые не лают каждую
секунду, как заезженная пластинка, не гадят посреди тротуара, не тычут тебе
носом между ног, не навязываются со своими непрошеными нежностями, не
скулят, не воруют, не лебезят перед тобой похлеще какого-нибудь
средневекового монаха-попрошайки. Бывают и такие, разве я спорю?
Вот видите.
А еще на свете бывают жалостливые автоинспекторы, шлюхи с золотым
сердцем и юрисконсульты, которые не сматываются в отпуск как раз в то время,
когда у тебя трудности с покупкой дома. Только вот встречаешь их не
О воспитании Софи можно судить хотя бы по тому, как она одевается. Туфли на низком каблуке, плиссированные юбки и костюмы от Бэрберри. Как-то я поинтересовался, отчего я никогда не видел ее в джинсах. «Это же неприлично» — ответила она, стыдливо потупив красивые черные глаза.
Из всего вышесказанного ясно, что Софи представляет собой экземпляр некоего вымирающего вида. Но в этом и состоит отчасти ее очарование. Глядя на Софи, словно бы совершаешь путешествие во времени, добираясь до самого начала нашего века. В ее манерах, интонациях ее голоса, в походке, даже в том, как она садится, сквозит, если можно так выразиться, неумолимо-безупречное воспитание. Ей двадцать два года, а она еще не целовалась в губы ни с одним парнем.
Вежливость имеет разные оттенки.
«Последний раз взглянуть на землю» — это выражение обретает вполне определенный и даже несколько драматический смысл для того, кому предстоит провести два с лишним месяца на глубине ста — ста пятидесяти метров, ни разу не всплывая на поверхность. Посему «последний взгляд на землю» — это еще и взгляд на солнце и облака, в особенности на облака, которые кажутся людям, готовящимся к долгому затворничеству в подлодке, такими свободными и счастливыми странниками лазури. Земля и небо. Родные и близкие. Да разве перечислишь все, с чем ты должен расстаться!
Сидящая за столом команда уже спаялась за два предыдущих рейса. Понятно, что все эги люди посматривают на новичка с долей недоверия. Я похож на Маугли, которого обнюхивает волчья стая с Сионийских холмов, раздумывая, принять ли его к себе. И еще одно сходство с Маугли: в случае чего именно мне придется вытаскивать занозы у них из лап.
— В бытность мою старшим помощником, мой командир, как вырвется на свежий воздух, так вытаскивает из пачки сигарету и швыряет в море. Раз я поинтересовался, зачем он это делает. «Видите ли, Руссле, — объяснил он, — заметил, что после двухмесячного воздержания первая сигарета кажется прямо-таки тошнотворной. Вот я и выбрасываю ее за борт, чтобы начать прямо со второй».
Если вы спросите у любого из членов экипажа, как он оценивает корабельную стряпню, все в один голос ответят: «Сущее объеденье!» Однако, восхищаясь ею в общем и целом, они, как и подобает настоящим французам, не преминут раскритиковать ее по мелочам.
Офицеры говорят «рейс», а матросы — «путина». Емкое словечко, хотя, надо признаться, звучит оно как-то нелепо по отношению к кораблю, который не имеет никакого касательства к рыбному промыслу. Но мне нравится, что матросы на подлодке сохранили это освященное вековой традицией выражение, где оживают все трудности долгого морского пути по бурным волнам.
Ближе к шести часам я отправляюсь в кают-компанию, чтобы выбрать себе книжку, и встречаю там лейтенанта Бекера. Это здоровенный, крепко сбитый верзила, метр девяносто ростом, краснорожий и бородатый — огромные ручищи, ноги как у слона, серьезный и холодный взгляд из-под тяжелых очков в роговой оправе. Сидя в кресле, он
Если бы вы до исчезновения моего отца зашли в церковь города Финё и послушали его проповедь, то вы бы узнали, что Иисус есть истинный путь, и поверьте мне, отец может говорить об этом так складно и непосредственно, словно объясняет вам, как пройти к морю — направо, налево, и все мы вот-вот будем на месте.
У Тильте есть одна удивительная способность: она одновременно может быть уверена в правоте окружающих и при этом ни на минуту не сомневаться в том, что она единственная из всех знает, о чём говорит.
Но если вы когда-нибудь познакомитесь с Конни, то поймёте, что бывают женщины, которые могут пробудить в мужчине самые исключительные качества — пусть даже им едва исполнилось шесть лет.
Я маленький, мне, наверное, года три, у нас только что появился Баскер Второй, он забрался в мамину с папой постель, где я спал. Я сползаю с кровати на пол, распахиваю стеклянные двери и выхожу в сад. Думаю, была осень: солнце стоит совсем низко, трава — ледяная, она холодит и обжигает ноги. Между деревьями раскинулась огромная паутина, на её нитях висят капельки росы, словно миллионы крошечных бриллиантов, отражающихся друг в друге. Ещё очень рано, и утро такое новое и свежее, и другого такого никогда не будет, и прежде никогда не было, да и нужно ли ему повторяться? Ведь это утро будет длиться вечно.
В это мгновение мир совершенен. Нет ничего, что нуждалось бы в доработке, да и нет никого, кто мог бы это сделать, потому что людей нет, нет даже меня, всё заполняет радость.
Ведь та тюрьма, о которой я говорю и которая есть наша с вами жизнь и одновременно способ, которым мы её проживаем, тюрьма эта — не только каменные плиты и цемент, но также наши слова и мысли. И мы сами строим и укрепляем её, и это-то хуже всего.
...вы сидите с семилетней девочкой и читаете ей сказку про то, как кто-то там жил счастливо до конца дней своих — ради этого самого хэппи-энда, ведь дети перед сном должны прийти в хорошее настроение и, оглядевшись по сторонам, поверить в то, что папа и мама, и они сами, и собака тоже будут счастливо жить до конца дней своих, до которого так далеко, что с таким же успехом можно сказать, что жизнь их будет длиться «вечно». И тут семилетняя девочка спрашивает, достойно ли они умерли.
Никогда не поздно устроить себе счастливое детство.
Позади нашей кареты — овощной магазинчик, в дверях которого застыл продавец, уставившись на ящик лимонов, которым он помог перезимовать, поминая их пять раз в день в своих молитвах, обращённых в сторону Мекки, а перед нами улицу переходит старушка, пристроив упаковку кошачьих консервов на своих ходунках
Главная беда состоит в том, что мой старший брат родился с опозданием на восемьсот лет, он похож на героя рыцарского романа, все женщины для него принцессы, и чтобы их когда-нибудь завоевать, совершенно необходимо
Итак, карась сошел с ума. Несчастный жив еще до сих пор. Караси вообще любят, чтобы их жарили в сметане, мой же герой любит теперь всякую смерть. Соня Мамочкина вышла замуж за содержателя аптекарского магазина, а тетя уехала в Липецк к замужней сестре. В этом нет ничего странного, так как у замужней сестры шестеро детей и все дети любят тетю. Но далее. На литейном заводе «Кранделя сыновья» служит директором инженер Крысин. У него есть племянник Иван, который, как известно, пишет стихи и с жадностью печатает их во всех журналах и газетах. В один знойный полдень молодой поэт, проходя мимо пруда, вздумал выкупаться. Он разделся и полез в пруд. Безумный карась принял его за Соню Мамочкину, подплыл к нему и нежно поцеловал его в спину. Этот поцелуй имел самые гибельные последствия: карась заразил поэта пессимизмом. Ничего не подозревая, поэт вылез из воды и, дико хохоча, отправился домой. Через несколько дней он поехал в Петербург; побыв там в редакциях, он заразил всех поэтов пессимизмом, и с того времени наши поэты стали писать мрачные, унылые стихи.
С чего бы начать? Да с начала, есессно.
Город NN идеален для бродилок-шаталок. В любое время и в любом месте. Поэтому много фото и мало комментариев.
Серебряное копытце, версия обновленная, брутальная.
Детские ноги и лужи - поиск гармонии.
Самец человека на Покровке.
Культовое местечко "Приют усталого тракториста" там же. Ненавязчивая перекличка с "Саквояжем БШ" В Питере.
Морские прогулки с нулевой техникой безопасности.
Но патриотично, фигли.
Канатная дорога на закате.
Дабы не утомлять и не утомляться - только самое. Не прошло и двух месяцев )
Монрепо перед грозой.
В общем, поехать в Монрепо с одним зонтом на двоих оказалось чревато.
Однако погода включила совесть. И на башне Олафа стало почти идеально.
Во дворе замка дрыхла (или почила - хз) человеческая мишень в образе молодого мужчины средних лет.
Вокруг цвела неведомая хрень (сурепка - прим. автора). Аромат, прямо скажем, дурманящий, тем паче после дождя.
Как того требовал этикет, мы пошли фотать часовую башню через дырку.
Ну и всё, что попадалось по пути.
А по дороге домой поманьячили финскими названиями станций.
Вот так вот лаконично ))
Я спешу поделиться тем Питером, в котором нам, чудесным дамам, не мешали мужчины. Нам ничего не мешало, кроме бодрящих и очень июньских +7 на улице, пронизывающего ветра и периодических (если здесь это уместное определение) дождей.
Но мы всё равно изгуляли вдоль и поперёк весь Васильевский.
Сделали крутое селфи.
Познакомились поближе с произведениями искусства.
А над некоторыми даже покреативили.
И с чувством выполненного долга двинулись гулять дальше.
Стоило увидеть корабли - и ... я сразу поняла всю суть выражения "сентиментальна, как портовая блядь".
Станешь тут сентиментальной. Больше того скажу, сядешь на набережной и, смахивая скупую слезу восхищения, будешь часами на них пялиться. А как иначе-то.
Но даже отойдя от набережной, почти на каждом шагу попадались разные интересные разности (суммы попадались реже).
После Васильевского мы ещё чуть-чуть пошарахались по городу.
А потом дамы возжелали перекусить. Поэтому двинулись в любимый "Саквояж беременной шпионки". И чудо свершилось - самый стильный столик был свободен.
На редкость приятное заведение.
Даже туалет.
Особенно дверные ручки. Такая - на дверце, ведущей в уединение для мальчиков.
А такая - в уединение для девочек.
Ещё мы ездили в гости в студию к поэту, фотографу и просто
В Павловске я оказалась впервые. Для солидности предварительно поныла, что меня будут жрать парковые комары, и посокрушалась об отсутствии еды.
Павловский вокзал. С неизменным шпилем, разумеется. И с прекрасно заштопанным асфальтом напротив.
Дворец. Блуждающие туристы и аборигены прилагаются.
Красиво, правда. Но сам парк круче.
Первый )
А теперь их двадцать два.
От Фаберже Фрейду.
А уж сколько тут белок-вымогательниц. У входа специально обученные бизнесу люди продают орешки для тех, кто в теме.
Белка-дозорный высматривает потенциальную добычу.
Голуби тоже грамотно позируют.
Куда ни глянь - одни позёры.
Меркурий эффектен, но мелковат. Во всех смыслах. Аристократия, она такая.
Поэтому все кладут ему деньги, сочувствуют.
В этот раз мы жили в старом доме у метро Чернышевская. Впервые видела такое расположение квартир - между этажами. Прониклась.
О прекрасные советские коммуналки, ваше эхо еще аукается!
Бросить вещи и пойти куда глаза глядят - типичное питерское счастье.
О! Грустная еда.
И статусная еда.
А еще нас атаковала прекрасная сеть "Евразия". Она была всюду - за каждым углом. Впрочем, после Киева мы с ней смирились. Съедобно и довольно бюджетно )
Но гуляется лучше на голодный желудок. Острее воспринимаешь окружающую действительность. Тянешься к прекрасному )
Снимок, на который я потратила два фотоаппарата, айфон и нервы моих друзей.
Почти все удачные кадры начинались так:
Чесслово, не понимаю, зачем постоянно снимать с человека фотоаппарат.
Периодически попадались сюжеты из сказок. Вот, например, чем не сюжет из "Золушки".
Синхронное птичье народное гуляние.
Некоторые фото в комментариях не нуждаются. (Это мне просто лень, ахха!)
Да, а 4 сезон "Игры престолов" я всё ещё не посмотрела (
Зато оставила два рубля чижику. Те, что ювелирно легли слева, прямо на щели.
Скажу честно, в Русском музее не была лет двадцать.
С древнерусским искусством всё отлично. Это не ледяные залы Третьяковки, тут я не стучала зубами.
Петр без парика перестал меня пугать. Тем паче, что тут он в пробирке.
Богородица Васнецова великолепна. Пожалуй, даже сильнее, чем в цвете.
Что особенно порадовало - отсутствие галдящих толп. Всё тихо и культурно, даже не верится, что такое вообще возможно. Экскурсии, конечно, проводятся, но гиды не вопят, а туристы не галдят.
Нашла свою подборку цитат из рассказов Ерофеева. Этим стоит поделиться со всеми. Особенно про водку.
"Дядя Слава"
В саду был я: худой и большеголовый, яйцеголовый и не разбуженный. Еще не я. Не-до-я. Я-не-я лет около тринадцати, который весь извелся от одиночества. Где-то в парке играла музыка. Было паническое чувство, что жизнь проходит и пройдет мимо. Сидел на куче песка, как на куче навоза, и обреченно, но с удовольствием играл в железную дорогу. Это была отечественная дорога, уродливая и прочная, и остов железнодорожной цистерны я выкинул в мусоропровод уже после того, как женился. Или до одури читал. От одиночества неумолимо превращался в образованного юношу. Полное отсутствие приятелей толкнуло меня к знакомству с дядей Славой.
"Роман"
Летом Москва катастрофически глупеет. Она становится глупее Тулы и Астрахани, и даже жены Богаткина, Киры Васильевны, бабы совсем уже вздорной.
Кира Васильевна сказала своей школьной подруге, что член ее мужа похож на дирижабль. Но хорошо ли это или плохо, оскорбительно ли сравнение для Богаткина или оно оскорбительно для старомодного воздухоплавательного аппарата, которого теперь не встретишь ни в небе, ни в спущенном виде, — понять из ее слов было невозможно.
Подполковник Сайтанов сидел в кресле, повесив на ручки кресла голые ноги, обутые в офицерские сапоги.
— Это же прямо слов таких не сыщешь! — трепетала перед ним совершенно голая Кира Васильевна, на шее которой болтался пышный лисий воротник с осклабившейся мордой. — Я даже теряюсь, с чем сравнить? с кабачком? торпедой? дирижаблем?
— Пусть будет дирижабль… — рассудил подполковник Сайтанов и ласково шлепнул Киру Васильевну дирижаблем по носу.
Богаткин с шумом встал из воды, пряча стыд в горсти, как детскую соску-пустышку.
«Любопытная вещь, — подумал Богаткин, сморкаясь. — С виду Лидия Ивановна такая интеллигентная, такая деликатная женщина, а в жопе у нее растут густые черные волосы…»
— Парадокс, — прошептал Богаткин. Он был простужен и меланхоличен.
Скулы и нос, и овраг.
— Мне всюду мерещатся мои ученицы, — пожаловался Хрыч. — Даже дома, бывает, сижу, ем, а они пищат из-под холодильника. Или ложусь в постель — а они тут как тут и дергают за трусы, донимают. Я против них веник завел, отмахиваюсь, а они все за трусы, понимаете, даже обидно. Нехорошие такие девушки.
"Женькин тезаурус"
Я спрашивал умных польских людей, за кого бы они с большим удовольствием выдали свою дочь: за немца, еврея или русского (все три нации — нелюбимые, по религии чужие). Русские оказались в абсолютном проигрыше: за русского все хотели отдать дочь меньше, чем за еврея.
...что такое мужская любовь, как не вялое и нестойкое предпочтение одной женщины прочим?
"Комплект"
— Ты чего, нашу нищету снимать приехал? — нехорошо удивляется рыночная женщина, торгующая маслом. — Ты самого себя снимай, понял? — Очередь, состоящая из женщин со средневековыми лицами, как будто пригнанная на массовку, тоже угрожающе рычит в нашу сторону. На помощь приходит Татьяна Николаевна: — Потише, женщина! — говорит она неожиданно властным тоном, — Он снимает то, что ему полагается. От властного тона Татьяны Николаевны все теряются, мы проходим. Несмотря на золотую осень, мужики надели ушанки, готовы к холодам.
Она не была совершенством. У нее был пожилой, дрябловатый, с порезом живот, почти до пупа поросший растительностью, что за беда! Местность вязкая, в обилии растут вязы, но зато рядом холм, да какой: географы называют его самым высоким на Среднерусской возвышенности. Вижу землянки, костры, партизанский отряд «дяди Кости», строительство железной дороги, виселицы, разбитые церкви, гнилые кресты, спаленную жниву, братские воинские захоронения монахов и большевиков.
"Исповедь икрофила"
Это стряслось со мной в том нежном возрасте, когда вместо памяти в голове стоит розовая сырость, но ты уже твердо знаешь, что тебя зовут Вадик, когда мир пахнет черными мамиными волосами, когда папа ходит, задевая головою о потолок, и осторожничает с вещами и людьми, потому что он очень сильный.
Сбесившийся родственник, рыжебородый монстр прислал нам с Дона в подарок литровую банку зернистой отравы. Судьба наказала злодея не медля: его в тот же год переехал собственный «москвич», замешанный на тихой, как омут, икре, а я был оставлен
Да, я это читала. И мне совершенно не стыдно )
Флотилии мертвецов дрейфуют по всему миру в подводных реках.
Почти никто не знает о них. Но теорию понять легко.
Она гласит: море, в конце-то концов, во многих отношениях есть ни что иное, как мокрая форма воздуха. А про воздух точно известно, что он разрежен на большой высоте, а чем ниже вы спускаетесь, тем плотнее он становится. Таким образом, когда застигнутый штормом корабль тонет и идет ко дну, он рано или поздно достигнет такой глубины, на которой плотность воды остановит его падение.
Короче говоря, он перестанет тонуть и будет плавать под водой, недосягаемый для штормов, но и морского дна далеко еще не достигший.
Здесь царит покой. Мертвый покой.
У некоторых затонувших кораблей сохраняются снасти, а у некоторых даже паруса. У многих есть команда – запутавшиеся в снастях или привязанные к рулевому колесу моряки.
Благодаря подводным течениям, их путешествие все еще продолжается – без цели, без гавани плывут по миру мертвые корабли с командами из скелетов, над затонувшими городами и между подводными горами, до тех пор, пока корпус не рассыплется в прах от гнили и корабельных червей.
Иногда с них срывается якорь и падает на самое дно, в холодную тишину глубоководной равнины, тревожа покой столетий поднятым облачком ила.
Один из таких якорей почти попал в Ангхаммарада, который мирно сидел на дне и смотрел на мертвые корабли, плывущие высоко над его головой.
Он запомнил это событие, потому что это было единственное, что с ним случилось интересного за последние девять тысяч лет.
Человек, которого собирались повесить, получил от своих любящих, но не очень мудрых родителей имя Мокрист фон Губвиг, однако он не собирался порочить это имя (если такое имечко в принципе возможно опорочить), будучи повешенным под ним.
- ... Приказ лорда Ветинари. Он особо подчеркнул, что всем осужденным преступникам должна быть предоставлена возможность выбраться на свободу.
- На свободу? Да здесь же этот чертов огромный камень лежит на пути!
- Да, лежит, сэр, именно так, лежит. – согласился охранник – Это же только возможность , а не сама свободная свобода как таковая.
... фруктовые корзинки – они как жизнь: пока не снимешь сверху ананас, ни за что не угадаешь, что же там под ним.
Заметив вновь прибывших, он прервал свое занятие и сказал:
- Доброе утро, мистер Блестер – он любезно снял капюшон – это я, сэр, Даниэль "Раз Вздернуть" Трупер. Сегодня я ваш палач, сэр. Не волнуйтесь, сэр. Я повесил десятки людей. Так что вскоре мы с вами расстанемся.
- А правда, что человеку, которого не смогли повесить с третьей попытки, даруется помилование, Дэн? – спросил Мокрист, пока палач аккуратно вытирал руки ветошью.
- Слышал я о таком, сэр, слышал. Но меня ведь не за красивые глаза прозвали "Раз Вздернуть", сэр. Желает ли сэр надеть сегодня черный мешок на голову?
- А чем это поможет?
- Ну, некоторые считают, что мешок добавляет экстравагантности. К тому же, он скрывает вылезшие из орбит глаза. На самом-то деле мешок - это больше для зрителей. Кстати их сегодня немало собралось. Думаю, это от того, что вчера "Таймс" опубликовала отличную заметку про вас. В ней все говорят, каким вы были замечательным юношей и все такое. Э… вы не согласились бы предварительно подписать мне веревку, сэр? Ну, я имею в виду, что после того мне вряд ли удастся попросить вас об этом, э?
- Подписать веревку? – удивился Мокрист.
- Да, сэр – ответил палач – Это, типа, традиция такая. Многие охотно покупают использованные веревки. Коллекционеры, можно сказать. Чего только люди не собирают, э? Подписанная, конечно же, ст0ит дороже.
Все-таки люди странно мыслят. Укради пять долларов – и тебя назовут мелким воришкой. Но если ты украл тысячи, то тут уж одно из двух: или ты правительство, или герой.
- Первый интересный факт об ангелах, мистер Мокрист, состоит в том, что иногда, очень редко, в какой-то момент жизни, когда человек по глупости так запутал ее, что иного выхода, кроме смерти, не остается, к нему приходит, или даже я сказал бы является ангел и предлагает ему вернуться к тому моменту, когда все пошло наперекосяк, и сделать все снова, на этот раз правильно . Мистер Мокрист, я был бы счастлив, если бы вы думали обо мне как об… ангеле.
- А если вы воткнете мне в зад метлу, я еще и пол смогу подметать – вдруг раздался голос. Мокрист понял, что это был его голос. У него в голове царил кавардак. Обнаружить, что загробная жизнь вот такая, стало для него настоящим шоком.
Есть поговорка:
1.
[700x552]
2.
[700x543]
3.
[700x558]
4.
[700x539]
5.
[700x545]
6.
[700x557]
7.
[700x564]
8.
[558x700]
9.
[699x700]
10.
[694x700]
11.
[700x555]
12.
[700x699]
13.
[700x698]
14.
[694x700]
15.
[556x700]
16.
