Трумен Капоте. Воспоминания об одном рождестве.

   Шаги. Дверь распахивается. Сердца наши проваливаются куда-то: да  это  же
мистер Ха-ха Джонс собственной персоной! Он и вправду огромный,  на  лице  у
него и вправду шрамы, он и вправду не улыбается. Нет, он посверкивает на нас
из-под приспущенных век сатанинскими глазами и грозно спрашивает:
   - На что вам Ха-ха?
   Мгновение мы стоим молча, парализованные страхом. Потом к  подружке  моей
возвращается голос, и она еле внятно говорит, вернее шепчет:
   - С вашего позволения, мистер Ха-ха... Нам нужно  кварту  вашего  лучшего
виски.
   Глаза его превращаются в щелочки.  Поверите  ли?  Ха-ха  улыбается.  Даже
смеется.
   - Кто же из вас двоих пьяница?
   - Нам в пироги нужно, мистер Ха-ха. В тесто.
   Это словно бы отрезвляет его. Он хмурит брови:
   - Не дело это, попусту переводить хороший виски.
   Но все-таки он исчезает в темной глубине дома  и  возвращается  вскоре  с
бутылкой без наклейки, в которой плещется желтая, словно  лютики,  жидкость.
Показав нам, как жидкость искрится на свету, он говорит:
   - Два доллара.
   Мы расплачиваемся с ним  мелочью.  Он  подбрасывает  монетки  на  ладони,
словно игральные кости, и лицо его вдруг смягчается.
   - Ну вот что, - объявляет  он,  ссыпав  мелочь  обратно  в  наш  бисерный
кошелек. - Пришлете мне один из этих ваших пирогов, и все.
   - Смотри-ка, - замечает на обратном пути моя подружка. - До чего  славный
человек. Надо будет всыпать в его пирог лишнюю чашку изюма.
   Плита, набитая углем и поленьями, светится, словно фонарь из выдолбленной
тыквы. Прыгают венички, сбивая яйца, крутятся в  мисках  ложки,  перемешивая
масло с сахарным песком, воздух пропитан сладким духом ванили и пряным духом
имбиря;  этими  тающими,  щекочущими  нос  запахами  насыщена   кухня,   они
переполняют весь дом и с клубами дыма уносятся через трубу  в  широкий  мир.
Проходят четыре дня, и наши труды закончены: полки и  подоконник  заставлены
пирогами, пропитанными виски, - всего у нас тридцать один пирог.
   Для кого же?
   Для друзей. И не только для тех, что живут  по  соседству.  Напротив,  по
большей части пироги наши предназначены  людям,  которых  мы  видели  раз  в
жизни,  а  то  и  совсем  не  видели.  Людям,  чем-нибудь  поразившим   наше
воображение. Как, например, президент Рузвельт. Или баптистские миссионеры с
Борнео - его преподобие Дж. К. Луси с женой, которые  прошлой  зимой  читали
здесь лекции. Или низенький точильщик, два раза в год проезжающий через  наш
городок. Или Эбнер Пэкер,  водитель  шестичасового  автобуса  из  Мобила,  -
каждый день, когда он в облаке пыли проносится мимо, мы машем ему  рукой,  и
он машет нам в ответ. Или Уистоны, молодая чета из Калифорнии, - однажды  их
машина сломалась у нашего дома и они провели приятный часок, болтая  с  нами
на веранде. (Мистер Уистон нас тогда щелкнул своим аппаратом -  мы  ведь  ни
разу в жизни не снимались.)
   Может быть, совсем чужие или малознакомые люди кажутся нам самыми верными
друзьями лишь потому, что подружка моя стесняется всех и  не  робеет  только
перед чужими? Думаю, так оно и есть. А кроме того, у нас такое чувство,  что
хранимые нами в альбоме благодарственные записки  на  бланках  Белого  дома,
редкие вести из Калифорнии и  с  Борнео,  дешевые  поздравительные  открытки
низенького точильщика  приобщают  пас  к  миру,  полному  важных  событий  и
далекому от нашей кухни, за окном которой стеною стоит небо.

Она мне миллион  раз  говорила:  "Если  б  я  только  могла,
Дружок... Достаточно скверно, что сама не имеешь того, чего хочешь, но когда
и другим не можешь подарить то, что им хочется, от этого уже совсем тошно. И
все-таки  я  как-нибудь  изловчусь,  раздобуду  тебе  велосипед.  Только  не
спрашивай как. Может  быть,  украду".

И от меня отрывается что-то -  незаменимая  часть  моего  существа,  -  словно
рвется бечевка и улетает бумажный змей. Вот почему, проходя в то декабрьское
утро по школьному двору, я обвожу глазами небо. Будто надеюсь  увидеть  двух
упущенных змеев, торопливо и дружно улетающих в небеса.

Трумен Капоте. Дети в день рождения.

   А между тем сестрица Розальба  и  сестрица  Боббит  проделывали  довольно
странные вещи. Взять хоть эту историю с собаками. Дело в том, что  у  нас  в
городе множество бездомных собак - тут и терьеры, и легавые,  и  овчарки.  В
полуденные часы они небольшими стайками сонно трусят  по  горячим  улицам  и
лишь дожидаются, покуда стемнеет и взойдет луна, чтобы громко завыть; и  всю
ночь напролет слышится этот тоскливый вой: кто-то умирает, кто-то уже мертв.
Так вот, мисс Боббит обратилась к шерифу с жалобой:  стая  собак  облюбовала
себе место у нее под окошком, а у нее очень чуткий сон,  это  во-первых,  но
что самое главное - вот и сестрица Розальба тоже так считает, -  это  совсем
не собаки, а нечистая сила. Шериф, разумеется, палец о палец  не  ударил,  и
тогда мисс Боббит взяла это дело в свои руки. В одно прекрасное утро,  после
особенно неспокойной ночи, мы видим: мисс Боббит шествует по улице, рядом  -
Розальба с цветочной корзинкой, доверху набитой камнями. Завидев собаку, они
останавливаются, и мисс Боббит внимательно ее разглядывает; иной раз  мотнет
головой, но куда чаще кивает: да, сестрица Розальба,  это  одна  из  них!  -
после  чего  сестрица  Розальба  достает   из   корзинки   камень,   свирепо
примеривается - и трах собаку между глаз.

Однажды  он  пил
запоем целых две недели,  и  только  услышит,  бывало,  что  мисс  Боббит  и
сестрица Розальба прохаживаются по двору, как сразу взбегает по лестнице  на
самый верх и оттуда орет хозяйке, что в  стенах  завелись  карлицы  и  хотят
извести всю его туалетную бумагу. Вот уже на пятнадцать центов украли.

У меня достаточно опыта, и я знаю  -  Бог
есть, и дьявол есть тоже. Но дьявола не приручишь, если ходить в  церковь  и
слушать про то, какой он дурак и мерзкий грешник.  Нет,  возлюбите  дьявола,
как вы возлюбили Иисуса. Потому  что  он  могущественная  личность  и,  если
узнает, что вы ему доверились, окажет вам услугу. Мне, например, он  нередко
оказывает услуги - вот как в балетной школе в Мемфисе... Я все время взывала
к дьяволу, чтобы он помог  мне  получить  самую  главную  роль  в  ежегодном
спектакле. И это благоразумно: видите ли, я понимаю,  что  Иисуса  танцы  ни
капельки не интересуют.

В том-то  и  беда  с  моим
папочкой - вместо того  чтобы  самому  возлюбить  дьявола,  он  дал  дьяволу
возлюбить себя. А я на этот счет большой молодец;  я  знаю:  выход,  который
кажется нам не самым лучшим, а чуть похуже, очень часто как раз и есть самый
лучший.

Наша бывшая кухарка говорила ему, что если наесться  капусты,
хорошенько сдобренной черной патокой, то угодишь на тот свет - это как  пить
дать. Так он и сделал. Я умираю! - вопил он, катаясь по кровати. - Я умираю,
а всем наплевать!
   Пришла мисс Боббит и велела ему умолкнуть.
   - Ничего страшного у тебя нет, мальчик. Боль в животе, только и всего,  -
сказала она.
   Потом все с него сорвала и с головы до ног крепко растерла спиртом.  Тетя
Эл, ужасно шокированная, сказала ей, что девочке это как-то не пристало,  на
что мисс Боббит ответила:
   - Не знаю, пристало или не пристало, но, безусловно, очень освежает.

Долгую минуту глядели они друг на друга, и близость их переходила в
другую, уродливую, форму - ведь ненавидеть с такою силой можно только  того,
кого любишь.

   - Я знаю, знаю, ты сокровище. И я тебя очень ценю, Билли Боб.  Только  не
надо лезть из-за меня  в  драку.  Конечно,  люди  болтают  про  меня  всякие
гадости. А знаешь почему? Ведь это комплимент  своего  рода.  Потому  что  в
глубине души они считают, что я просто замечательная.
   И она была права: ведь если никто вами не восхищается, кому интересно вас
ругать?

Билли Боб все еще срезал  розы  в
саду: он набрал уже столько, что хватило бы на огромный костер, и  их  запах
был плотным, как ветер.