Лохматая белая собака гигантскими прыжками несется с небес к земле по диагонали. Ее вой – субтитрами внизу кадра – врывается в подсознание, мечется там, как в лабиринте, ищет выход, но не находит и остается вынужденно патрулировать замкнутое пространство. А еще вчера была осень. Поджарая монотонная осень слонялась по городу в старом твидовом пальто и все подбрасывала на ладони маленькую монетку, решая, может, и правда поселиться здесь окончательно, облюбовать какую-нибудь крышу, свить гнездо... Эх!.. Мечты остались мечтами. Что с ними? Где они сейчас? Неведомо. Огромная псина мчится вниз. «От топота копыт пыль по полю летит». Прислониться к оконному стеклу лбом. Потом носом. Чуть позже губами. Выдохнуть. Так, чтобы бутон на стекле расцвел дымчатым ореолом. Кажется, декабрь. Нет, не так. Кажется, в декабре. Теперь больше похоже на правду. Разномастные вялотекущие мысли дрейфуют строго по расписанию. Утром, когда нехотя покидаю постель: «Бр-р-р! Как же холодно». После душа: «Надо включить звук на мобильном». Выходя из дома: «Улыбайся. Улыбайся, сволочь! Всем улыбайся. Водителю, который везет тебя на работу. Охране на входе в офис. Себе в большом кривом зеркале на стене дамской комнаты. Улыбайся, дарлинг!» Стандартные мысли. Мыслята. Неразумные, слепые, родные. Настолько родные, что надо бы утопить да жалко. И приходится оставить. Вырастить в надежде когда-нибудь раздать в хорошие руки. А разве не так поступают хозяева всякой домашней живности, когда она вдруг «радует» незапланированным потомством? Именно так. Искренне надеются, что пристроят потом малышню. Естественно, получается не всегда и не у всех, и, как следствие, дом превращается в зверинец. Ладно еще, когда в квартире три кошки или пять хомячков. А когда поголовье тараканов все растет? Так, стоп, растеклась мыслью по древу, уймись уже, а!

Левой рукой шарю по стене в поисках выключателя. Гашу свет. Чтобы зажечь. И тут же снова погасить. Что творю? Маякую белой собаке? Ну уж нет! Не готова я сегодня к гостям. Тем более – к таким. Машинально провожу другой рукой по волосам, констатирую творческий беспорядок, но не испытываю порыва его ликвидировать. Не до того. Понимаю, что стою без тапочек. Блин, да где ж они? Иду по периметру ковра в поисках. Идиотская привычка – не ходить по длинноворсовым коврам в тапках. Провинциальщина? Следствие трудного совкового детства, когда нас учили «уважать труд уборщиц». Впрочем, разве были тогда такие ковры? Задумалась. Да были, наверное. У единиц. Неважно все это. Мелочи жизни. Издержки программы «автофлуд». Позывные ностальгии, возникшие практически ниоткуда, набирают обороты. Так всегда. Если не пофилософствовать, то поностальгировать надо обязательно. Декабрит. Декабред.

Большая белая собака приближается. Мне безумно хочется нажать на паузу, но нельзя. Поэтому я мысленно замедляю процесс смены кадров. Пахнет пиццей. Что-то сегодня захотелось выпендриться, похозяйничать. Странно, аха, сама удивлена. На самом деле вру, просто проспорила пиццу, а я человек гордый, люблю долг отдавать. Гавайская удалась. Не совсем, конечно, гавайская. Вместо ананасов тесто оккупировали киви и остат(н?)ки консервированных персиков. Пожалуй, достойный эксперимент. Съелась она как-то подозрительно быстро, но запах последнего, бережно принесенного домой, кусочка еще блуждает по квартире, напоминая о моей небезнадежности в кулинарии. Нашла тапочки. Нырнула в них. Хорошо. Можно поймать волну, лечь не нее и поплыть по течению – сама себе капитан.

Казалось, что это никогда не кончится. Знаете, бывает такое состояние, когда ощущаешь замкнутость какого-либо цикла, процесса, чувства. Так вот. Казалось, что осень бесконечна. Осень, она – как ремонт. Ее нельзя закончить, можно только прекратить. Два шага назад. Два временных отрезка назад. Бешеное лоскутное лето года под номером икс_минус_два так тонко перетекло в осень, что никто ничего не заметил, пока на экране слева от субтитров не появился желтый лист. Почему так хотелось, чтобы она, эта городская сумасшедшая, шла с сурдопереводом? Просто психически глухонемому до ужаса и от сотворения мира нужна информация. Качественная. В тщательно избранных дозах. Стоп. Стоп-стоп-стоп! В моих мозгах течь. Течка. Провоцируют на интеллектуальную мастурбацию. Хорошо, что я пока я не утратила способность замечать и пресекать подобное. Баловство. Так. Что там про осень? Ах, да. Год икс_минус_два. Когда можно было сидеть на дугообразном деревянном мостике над воображаемым ручьем и думать, что считаешь, сколько раз мигнет левая нижняя звезда в ковше Большой Медведицы, а на самом деле... Когда можно было стоять в безразмерном белом полотенце на холодном крыльце и курить тишину безысходности… или безысходность тишины. Когда на завтрак прохлада, «виола» в ломтиках, чай и похмелье. [Похмелье. Пох-мелье. Может, пропустили слог «со»? Тогда было бы «пох-сомелье». Ахха, из меня никакой сомелье. И мне это пох.] Безразмерная осень года икс_минус_два. Когда на желтой машине без тонировки можно было разорвать по шву вечер маленького города и собирать листолёт на лобовое по непредсказуемо ускользающим улочкам частного сектора. [Мой литературный бог, только не карай грешную рабу твою имя рек за излишне сложносочиненные предложения!] Когда полуразрушенное здание – без отопления, у лешего на задворках – становилось самым лучшим кинотеатром, где можно было допить красное, накрыться курткой и заснуть в младенческом беспамятстве. Бесконечное золотое время. Когда… Когда? Тогда. А осень этого года случилась другой. Не лучше и не хуже – другой. Бродяжка с приставкой очень. Очень_осень. Эксклюзивная осень ручной работы. Вошла на цыпочках. Аккуратно. Однако не стремясь остаться незамеченной. Встала, облокотившись на шлагбаум у переезда, как будто никогда не сходила с этого места, и каждый проходящий поезд сигналил ей, приветствуя. Я изучила тебя по периметру и по диагонали. Я выжала из тебя все дожди. Я отрывала от тебя по календарному листу и понимала, что ты бессмертна. Однажды мне захотелось плюнуть на тебя. С балкона. Сама не знаю, что сдержало. В конце концов ты была со мной заодно. Общие цели, разные средства. Общие средства, разные цели. Я предложила тебе выбрать, какой вариант будет нашим, но так и не поняла, что ты выбрала. Мне действительно стало страшно за тебя в ночь, когда октябрь потерял буквы «к» и «т» и нацепил на голову случайно найденную «н». Ты как-то резко поседела от этого грамматического разгильдяйства, осунулась, скулы заострились, только глаза остались прежними. Глаза, в которых пьяный канатоходец дефилирует с зажженным факелом над бензоколонкой. Потом ты устала и сбылась. А в твоих глазах отныне иду я.

Белая собака мчится, все ускоряясь, странной собачьей иноходью. Позади остаются только хлопья колючей шерсти да задернутый занавес высоты. Еще можно подумать о том, что завтра отдавать статью, и пора бы за нее сесть. Ну, или хотя бы лечь. Вспомнить тему. А ведь были мысленные наброски, вот куда делись? Объемная пустота заглатывает мое настоящее, переваривает мое прошлое, проецирует будущее – большое будущее для большой пустоты. Я давно уже не включаю телевизор – в нем иллюзии пляшут канкан на могиле здравого смысла. Зачем он, когда у меня есть окна, где круглосуточно транслируется актуальное и насущное, тривиальное и волшебное, тонкое и суровое.

Беглая ночь садится в случайное такси, открывшись зеркалу заднего вида, чтобы шестое чувство срикошетило от него прямо в зрачки водителя. Достает из сумочки маску, держит в руке, сомневаясь, уместна ли она. Как же утомляют пастеризованные эмоции, диетические чувства, перманентные пороки. Жить по лекалам чьих-то принципов? Нет, благодарю, я уж как-нибудь так. Перекантуюсь. Каждому фиолетово, что происходит с другим, какой у него резус-фактор, как звали бездомную собаку, которую кормили в детстве всем двором, кто кого трахнул после выпускного, зачем бывшие друзья выходят замуж и в окна, кому удается играть счастье, а кто просто плывет вольным стилем в бесконечность. Людям вообще глубоко безразличны окружающие. Людям безразличен круг, квадрат, многогранник их так называемого общения. Причинно-следственные связи не более чем условность. Кривое зеркало, отражая второе кривое зеркало, дает двойное искажение. Ложь, умноженная на ложь, стимулирует цепную реакцию фейка. Многослойные сказки с условным хэппи-эндом оккупируют действительность. Страшно. Страшно неинтересно. Разве только любопытство изредка теплится где-то там, около второй извилины. А еще страшнее проснуться утром и осознать, что ты вырос из своей безразмерной смирительной рубашки, пеленающей крамольные размышлизмы о смысле отсутствия смысла. Сесть на кровати, свесить ноги на пол, идентифицировать себя с отражением, облюбовавшем стеклянную дверцу шкафа, и вдруг понять весь трагизм бытия. Нет, не то. Не надо про бытие. Пусть лучше будет «весь трагизм быта», так все же поближе к натуре.

Суета. Кругом только она и ничего кроме. Монопенисуально, с кем ты одной крови, а у кого она декоративная голубая. Можно по встречной, можно босиком по битым стеклам, но настала пора бежать прочь от суеты. Вполне вероятно, что траектория твоего побега станет высокохудожественным произведением, которое потомки начнут изучать в школе как образец настоящего, как проекцию высшего разума, как… В общем, не важно как. Главное, что будут. Каллиграфическим почерком на обоях расписаться в своем бессилии и бежать. Не оглядываясь.

Идиотизм уже готов выйти тебе навстречу уверенной походкой. У него надменно расправленные плечи полубога и глубокий уютный голос. Он подойдет, возьмет за руку, нырнет под ресницы. Сделает многозначительную паузу, вздохнет и предложит встречаться. Он идеален. Нет, правда, разве не таким воображение рисовало мужчину твоей мечты? И, скорее всего, ты не сможешь ему отказать. Но попытайся.

Настала пора собирать знания, а не домыслы. Самое трудное – научиться отличать первые от последних. Гениальность и бездарность, мудрость и слабоумие, рационализм и неадекватность – всего лишь стороны одной медали, орел и решка одного ломаного гроша. Плюс бесконечность равна минус бесконечности. Хватит уже давиться противопоставлениями.

Ладонь опускается на подоконник, холодное течение воздуха из оконных щелей обводит ее по контуру и возвращает мне обратно. Хочется чего-то такого, эдакого, правильного при своей абсурдности. Например, взять маркер и изобразить на крышке ноута слово из трех букв – просто зафиксировать настроение. Поступок довольно странный и одновременно очень логичный, абсорбирующий порыв и не позволяющий ему стать разрушителем.

Писать чужим стилем – это как спать с чужим мужем. Вроде бы сначала интересно, захватывающе – новая игра, новые образы, новые впечатления. Причем не важно, пишешь ли ты лаконичные истины на стенах засранного подъезда или ведешь хроники времени на сверхсовременных сенсорных папирусах. А потом, по-любому, понимаешь: не твое. Даже если привыкаешь, все равно осознаешь: сублимат. И не нужно язвительно напоминать, что нет ничего более постоянного, чем временное. Последнее может казаться бесконечным, но от этого оно не прекратит быть заменителем настоящего. Когда-то мне нравилось таскаться с чужими музами. Потом захотелось своего. Чтоб приносил чай с гренками по утрам и гладил по голове, заглядывая через плечо в меланж гласных и согласных, образующих хороводы слов, связанных друг с другом по какому-то [только мне понятному] признаку.

Скоро новый год. Елки зеленые, зеленые бутылки с зеленым змием, тазики эмалированные с домашним салатом, сцены семейные, обыкновенные, массовое загадывание примитивных желаний под бой курантов, неразборчивость в последних и последующие рассветные недоразумения. Проспать бы. Проснуться в новом, молодом, зеленом еще году. Доброе утро, милый! Потянуться, перевернуться на живот, еще раз потянуться, снова закрыть глаза, улыбнуться. Мурашки, улучив момент, совершат дерзкий побег, бросятся врассыпную. Поежиться, натянуть одеяло. Поймать бешеного солнечного зайца с единственного стеклянного шара, висящего не на елке, а на старенькой настольной лампе. Звездец тебе, ушастый.

Распахиваю окно. Лохматая белая собака прыгает на меня, сбивает с ног и начинает лизать лицо.