***

Алексашка раньше думал что большой политик делается сразу, вдруг. А оказалось - все совсем иначе. Для началу взялся Лефорт его грамоте учить. Учение трудное - слишком много всего уразуметь надобно. А буквицы все как назло разлапистые, непонятные, слова из них складываются трудно. Корпеет Алексашка над книгами мудреными и стыдно признаться ему, что учение тяжело идет. Совсем не так, как в думах его. Но молчит Алексашка. Знает - Лефорту дело это угодное, а значит и ему, Алексашке, польза будет.
Теперь за ворота уже и не выйти. Строг "мин хер", - большие задания дает. Как раз к его приезду со двора и успевает юноша урок заучить. А день за днем идет, вдруг и зима настала.

Эх, сбегать бы сейчас на Посад, послушать что в народе молвят, а то купить пироги подовые за полушку да на скоморохов посмотреть. Вместе с торговцами да зеваками посмеяться, за животы держась. Или к церкви сходить, на юродивых посмотреть. А нельзя. Сиди да учи урок мудреный. А так на улицу хочется - мочи нет просто.
Грустит Алексашка, грустно водит пальцем по книжице, кою "Азбуковицей" зовут. И страшно Алексашке - как окажется заморская мудреность еще труднее своей... Что тогда-то делать?

Эх, трудно большой политик делать. Да и Лефорт словно к идее охладел - царем Петра кричать. Как урок проверит да на ошибки укажет - так сразу в аустерию идет к Монсам, молчит все больше, шутки от него не услышишь, совсем улыбаться перестал. Неладное что-то чувствует Алексашка, а спросить пужается. Не его это ума дело - в думы господские лезть.

На дворе волнение пошло, засуетились дворовые. "Лефорт приехал", - подумал Алексашка и посмотрел в окно. Солнце шло к закату, начинало темнеть. Надо пойти за свечами. Франц Лефорт строго запретил заниматься учением без света. Алексашка отодвигает стул и встает из-за стола, заваленного бумагами, которые мин хер зовет прожектами. Прожекты эти занимают большую часть стола, а на краю умещается "Азбуковица" и листы бумаги, где Алексашка с утра выводил буквицы. Смотрит на свою работу - вроде получилось неплохо. Лефорт должен остаться доволен. Может даже улыбнется, и в аустерии за кружкой пенного пива даже упомянет про своего ученика. Мол, вот постигает Алексашка грамоту усердно.
Так думает Алексашка, задумчиво глядя на свои каракули. И совсем нечаянно обшлагом рукава задевает рукой лефортовы прожекты. Бумаги надают на пол и разлетаются по всему кабинету. Алексашка охает и бросается их поднимать. Что-то подумает Лефорт!

Дверь распахивается и в кабинет входит Франц Яков Лефорт. Входит и останавливается на пороге. Алексашка испуганно замирает, прижимая к груди листы бумаги, которые так и не успел поднять с пола.
- О майн готт! - восклицает Лефорт в изумлении. - Алексашка, что такое тут делается?
- Мин хер... - оправдывается Алексашка, поднимаясь с колен и выпуская порожекты из рук. Те снова падают на пол. И Алексашка пытается их снова поднять. Стыдно ему что видит Лефорт его неловкость. Пальцы вдруг стали словно деревянными - ничего удержать не могут.
- Мин херр.. Нечаянно я... Стол рукавом задел. Широкий рукав-то... Вот какой! - Алексашка показывает рукав, виновника всего случившегося, падает на колени перед Лефортом. - Не вели казнить! Мин херр.. - На коленях подползает к Лефорту и пытливо заглядывает тому в глаза.
- Ну буде тебе, буде, - строго говорит Лефорт, но видит Алексашка его глаза. Смеются глаза Лефорта, в уголках рта появляются ямочки и смеется наконец Франц, глядя то на Алексашку, то на рассыпанные по полу бумаги. - Туда прожектам этим и дорога. Не стоят они ничего дельного. Молодец, Алексашка! Место ты им верное указал.
- Мин херр...
- Ну встань с колен да подними что раскидал. А я урок твой проверю.

Алексашка с готовностью наводит порядок в кабинете, искоса поглядывая, как Лефорт, сидя в кресле, хмурится, силясь буквицы прочитать. Радостно Алексашке что увидел он улыбку мин херра. И страшно - как вдруг отругает за урок, наспех сделанный. А как мысли собрать, ежели с утра солнце яркое светило да искры солнечные по всей комнате точно каменья драгоценные разбросаны были. Диво такое в первый раз Алексашка видел да и не мог насмотреться..

Сидит Лефорт в кресле, ногой в полосатом чулке покачивает, хмурится. Значит не по нраву урок пришелся. Замирает Алексашка в углу комнаты, старается совсем бумагами не шуршать. "Мин херр" все молчит, смотрит поверх Алексашки мутным взглядом. А у того по коже озноб да во рту пересохло. Боязно становится вдруг. Ни разу не видел Алексашка Лефорта в гневе. И пужается сам не ведомо чего.
- Подойди-ка сюда, - ровным холодным, никак чужим голосом зовет Лефорт. И ослушаться не можно и подходить страшно. Робеет Алексашка. Выкладывает бумаги на стол, а самому боязно.
- Разсказывай урок.
- Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро, Есть, Зело, Земля, Иже...
Запинается юноша. Не помнит что дальше следует. Стыдно ему перед Лефортом.
- Дальше, - коротко бросает Франц. - Или как и давеча запамятовал?
Алексашка морщит лоб и неуверенно продолжает.
- Люди, Мыслете.. Он.. Покой..
- Неправильно. Как же ты заучить не можешь? Все просто складывается.
И Лефорт легко, играючи прямо, говорит науку. Стоит Алексашка, голову понурив. Нет у него разумения такого, что политик делать может. Шмыгает носом. И смотрит на "мин херра" жалобно.

- Майн готт - шепчет Лефорт, приближая к себе Алексашку. - О майн готт... Что ж ты, отрок неразумный, со мной делаешь? Какую власть имеешь?
Молчит Алексашка, - не знает что ответить да и стоит ли отвечать на те вопросы, на кои ответы не знает. Помнит он ученье Франца - если не знаешь что ответить - смолчать лучше.

Чувствует Алексашка запах парика Лефорта, пахнет тот сиренью и весной ранней, ощущает его прикосновение щекой, когда Франц снова прижимает его к себе да с такой силой, что и дыханье перехватывает. Шепчет немец что-то на языке своем, Алексашке ну вовсе непонятное.
Вдруг отнимает Лефорт его от свей груди и целует прямо в губы. Алексашке это неожиданно, не понимает он, что Лефорт от него хочет. А "мин херр" настойчив, целует в десницы, в брови, поцелует и смотрит - как то Алексашка отреагирует. А тот стоит - дурень дурнем. И приятна ему господска милость и боязна - не понимает он, чем такое заслужил.
- Мин херр...

И поднять глаза боится на Лефорта. А когда тот берет Алексашку за подбородок и приближает к себе раскрасневшееся лицо его с чуть припухшими губами и смотрит, смотрит холодными зелеными глазами, что как изумруды горят в полумраке кабинета, становится Алексашке страшно. Пытается Алексашка вывернуться из цепких объятий Франца, да не получается у него ничего путного.
- Мин херр.. Пустите..

Хватает его Лефорт за кафтан и резко тянет на себя. Трещат пуговицы, осыпаются на пол и шариками закатываются под стол. Алексашка пятится, ища опору и упирается спиной в стол.
Меняется Лефорт в лице, смотрит на свою руку, где осталась пуговица от алексашкиного кафтана, затем взгляд на Алексашку переводит. Тот бледный стоит, упираясь спиной в стол, дрожит всем телом, но смотрит пристально, тщетно испуг в своих небесно-голубых глазах подавить пытается.
- О майн готт... Эншульдиге.. Майн фернунфт...Алексашка...
Франц волнуется, сбивается и переходит на свой родной язык. На нем проще в разы высказать то, что не выходит объяснить на говоре московитов. Не может Лефорт признаться что мил ему юноша; не может он признать что не мыслит политик без пострела ясноокого.

Видит Франц - далеко пойдет Алексашка, - и красив и умен и схватывает учение на лету; дао жалко отпускать такого одаренного от себя. Мучает, изводит себя немец. А признать свое поражение не смеет. Вдруг ли Алексашка в нем хозяина одного и видит? А для политик - мало этого. Доверие требуется, мыслить как один человек надобно, думать одним умом. А как случись - откажется Алексашка, забоится в тьму интриг дворцовых влезать?

Понимает Лефорт - такого пострела заставить делать что-то супротив его же воли - только через плети да кнуты. И сбежит Алексашка, только его и видели; затеряется посреди шумной Москвы. И как быть тогда?
- Мин херр, я так уразумею - если это для большого политик надо - отчего ж не быть воле Вашей, - молвит в тишине Алексашка. Смотрит на него Франц и дивится: видит перед собой довольное лицо юноши, смотрит в его сияющие голубые глаза. И отступают все волнения и думы тревожные. Радостно Францу от этого. Согласен Алексашка.

Лефорт снова целует его, настоячиво, жарко, горячо. Алексашка смелеет и отвечает на ласки господина. Чай не маленький он, знает что и не такое на свете бывает, но грех же это перед церковью! Самый страшный из всех пожалуй.
Но если политик иначе не сделать - можно и закрыть на такое глаза. Что ж, не считал же он воровстовом (страшное слово какое, если подумать!) пирожок с лотка взять незаметно или яблоки в чужом саду рвать, когда живот подводило от голода. Так и это не грех - надобность стало быть. Ко всему - вполне приятная.

На кабинет опускается тьма. Шелестят на легком сквозняки прожекты лефортовы, перекатываются по гладкому полу оторванные пуговицы ручной работы. Алексашке уже нестрашно, надежно даже и совсем не больно.
Вспоминает он как драл его отец, какова ТА боль была, когда еле живой спускался на кухню; как по несколько дней в горячке метался на печи. Отцовская любовь то была. А теперь иная ему амур открылась. Добрая и зело надежная. Такую предать никак нельзя, такую тока оправдать надобно.
Лютая ненависть захлестывает Алексашку и он едва шевеля губами шепчет:
- Сгною я тебя, тятька...Ей-ей сгною.