Один за всех.
Нас четвеpо. Пока еще мы вместе.
И дело есть, и это дело чести.
Девиз наш - все за одного,
И в этом наш успех
Уже втpоем, уже у нас потеpи.
Hо жизнь - дуэль, чего же мы хотели
Девиз наш - все за одного,
И в этом наш успех
Увы, мой дpуг, тепеpь нас только двое,
Hо тоже в нас стpемленье pоковое
Девиз наш - все за одного,
Лишь в этом наш успех
И вот один, уже дpузья далеко,
И тpижды проклята моя доpога
Девиз был - все за одного,
И в этом был успех.
Успех пpишел - и никого,
Лишь я один за всех.
***
Жарко пылает камин в доме Голицына. Но зябнет Василий Васильевич. Ходит из угла в угол палаты парадной, чувствует как власть утекает из их с царевной рук. И надо бы от дум тягучих отвлечься, да только так сделать такое?
Сидит в кресле Франц Лефорт, лениво книгу перелистывает и на Голицына поглядывает. Видит Франц как власть недолговечна, как мимолетна она словно видение девы юной. Понимает Франц что теперь на себя одного надежда, не то положение у фаворита уже. Ежели народ гневается - стало быть недовольства и дальше широкой рекой потекут из домов да на улицы.
С позором вернулся князь из похода Крымского. Вернулся семнадцатого числа июня месяца, а уже через день приехал к нему Лефорт.
Надо бы и новостями поделиться и узнать что в граде делается - да трудно Василию Васильевичу речь молвить. Понимает он - не наплетешь Францу с три короба лжи; обо всем дознается Франц. Не в сей час, так потом. И стыдно Голицыну за неумение свое войной ходить и пожаловаться хочется на судьбинушку свою тяжелую.
- Об чем грустите, царственныя большия печати и государственных великих посольских дел сберегатель, ближний боярин и наместник новгородский князь Базиль? - раздается в жарко натопленной палате мягкий, чуть хрипловатый голос Лефорта. Передергивает плечами князь. Не любит он когда на иноземный манер зовет его Лефорт. Мнится Василию Васильевичу иное время, когда имя это уместно было поболе. Когда не с издевкой оно произносилось в спальне князя, когда нотки умаляющие там были..
- Слышал я молву, будто царевна зело изрядно хвалила Вас за кампанию недавнюю...
- Хвалить - хвалила, да напрасно.
Садится Голицын в кресло широкое европейское, напротив Лефорта и пристально смотрит, как тот книгу читает. Смотрит и не верит что еще пару лет назад совсем иным этот человек был. Возвысил его Василий Васильевич, своим тайным галантом сделал. Жалеет об том князь теперь, - дерзок Лефорт стал, свое думать начал. Все мысли у него странные, бредом пахнут, смутой, нехорошими делами.
- Все ли на Кукуе ладно? - справляется Голицын, разговорить надеясь Франца. Ведь приехал он к нему за делом, а за каким - так князь и не дознался.
- К милости Вашей ладно все на слободе Немецкой. Херр Ваймер дом новый строить задумал, а фрау Майер ребеночком разродилась. Малыша Петером нарекли. Трех месяцев от роду, а уже совсем что юный царевич, - востер да умен.
Неохотно, с ленцой рассказывает Лефорт. Словно невзначай упоминает Петра. И замолкает, - интересно ему что на это Базиль ответит. Тот поджимает губы и прищуривается. Совсем становится не похож он на князя, скорее на злобную постаревшую шавку, что с ненавистью смотрит на молодого пса.
- Франц! - дрожит голос от гнева, сжимает Голицын кулак и со всей силы ударяет по подлокотнику. - Не смей в моих палатах имя это произносить! Али не знаешь про Приказ?!
Поднимается из кресла Лефорт, откладывает книгу на столик. Отряхивает камзол от невидимых пылинок и кланяется князю. Как всегда элегантный, стройная талия поясом перетянута, руки в перстнях да кружевах утопают, шейный платок без единой морщинки лежит. Парик черный только глаза еще более темными делает.
- Сожалею, что разгневал Вас, херр Базиль.
Говорит, а на лице - ни тени раскаяния и покорности. Выпрямляется Франц и смотрит на Голицына. Много времени прошло с тей поры, как бывал он в постели княжеской. Словно и вовсе то сон был дремотный, летний жаркий, от коих так голова болит порой.
Не по обоюдному желанию сердец то делалось. Порыв минутный то был.
- Уходит время Ваше, истаивает словно песок в часах, - говорит напоследок Лефорт. - Для бога прошу, живот берегите, Василий Васильевич. И не затевайте воевать более ни с кем. Такое нынче дело это опасное. Много по лестницам да коридорам боярским слов летает смутных.
- Мальчишка! - в ярости кричит Голицын. - Я подобрал тебя, неразумного, я делал тебе карьеру! А ты такие слова молвить мне смеешь! Щенок!
- Придет срок и щенок вырастет. Но будет ли он по-старому доверять хозяину? Вы сами мне это часто говорили. Больше я Вас не потревожу.
Тихо закрывается дверь. Лефорт чуть вздыхает, но уже через минуту становится самим собой. Он пускается в свое собственное плаванье, к неизведанным берегам и новым веяньям. Ждет в Преображенском его юный царь, ждет и Алексашка на Немецкой слободе. Вся Московия ждет.
Поди на родине никто и не думал что так все богу угодно будет. Порой одна дуэль может перечеркнуть всю жизнь; порой - послужить возможностью начать новую.
***
С памятного зимнего дня того совсем выделил из дворни Лефорт Алексашку. Освободил от труда подневольного. Когда это было, чтобы бегал юноша по поручение дворовых да быстрее, да спешнее. Давно это было. Весны через пришел. И стали сбываться лихие выкрики юродивого да только сам он давно уж в небесный край подался. Не выдержал дыбы, встряски да терзания кнутом.
Совсем тревожно в граде стало.
А то как войско собранное под началом Василия Васильивича Голицына проводили - покатилась народная молва, снова загудели на Посаде как улей жители. Купцы потуже кушак затягивали да руками разводили - жалко им вложений, без барышей остались. Казна поди пуста. Опять подати увеличат, обложат торговых людей - а куда больше-то?
А вся баба на царствии. Разве ж Господу Богу угодно такое? От и гневается он, - позабыли люди веру православну. Кукишем крестятся. Пугают люд проповеды веры старой, диаволом пугают. "И сойдет диавол в страшной ярости", - говорят. - "И спасение токмо лишь в вере старой, истинной". Многие, речам внямши, на север подались - к раскольникам на житье. Все лучше чем тут от голоду загибаться.
Лихое время грядет, нехорошее. Тьма над дворцом нависла. Бояре все больше мрачные по лавкам сидят; прошли времена, когда она часами целыми меж собой скалились - у кого род древнее. Не до того было. Думу надо думать, - а как тут думать-рассудить, если Васька Голицын совсем стыд потерял - турков воевать решил? Война - оно дело хорошее, богоугодное, если с толком ко всему подходить. Ежели наспех воевать - что ж путного получится?
Волнуются бояре. А тут слухи по темным закоулкам и лестницам поползли - царь Петр подрос.. все с немцами дружбу водит, учат они его, лютеране проклятые.
Кому верить жизнь свою, - думают бояре. И с одной стороны плохо, и с другой - не слаще. Верно говорят - диавол меж народу бродит. И смущает речам и делами своими. Лихое время, страшное.
В такое время только большой политик и водить - думает Лефорт. Думает так и Алексашка. Больше "мин херра" в это верует, и рад способствовать, да только Франц останавливает.
- Слишком спорый ты, шебутной. В политик таких негоже допускать - всю стратегии испортишь. Где хитростью надобно, а где - молчанием. Тактика эта наука зовется.
Кивает Алексашка, а сам что ртуть подвижен. Не терпится ему поскорее к делу приступить. Сколько раз запрет Лефорта нарушал и к берегам Яузы тайно вылазки делал - смотрел на старый, почерневший от весенних дождей дворец - Преображенское. Хотел царя увидеть, самому узреть как подрос царь с той поры, как Алексашка учил его через щеку иглу с нитью протаскивать. Верит и не верит Алексашка что этот юноша длинный с голосом петушиным - их с Лефортом цель. На царя нисколечко не похож. Бегает с дворовыми - потехи устраивает. Чудно это Алексашке. Дивится он на такое поведение царя.
Еще больше дивился Алексашка, когда Лефорт привез царя юного на Немецкую слободу. Недолго побыл у них царь. Только прискакали за ним слуги и чуть ли не силком в Преображенское увезли. Смеялся Лефорт после этого, - сидел он на кровати в спальне Алексашки, грыз яства марципановые да расспрашивал.
- А скажи, Алексашка, как тебе царь? Только правду говори, смотри мне!
А и как Алексашке царь взаправду? Дивный царь будущий. Но вот боится его юноша. Петр всегда сердитый, как брови нахмурит да заусенец кусает - и подойти страх берет. Что-то там у него на уме, - царь все ж. Пускай Софья на троне, да и он власть имеет. Он как войска потешные казну разоряют. То потешных набор объявит, то мушкетов от Оружейного приказа стребует. И ослушаться его не смеют бояре. А тут Алексашка, сын Меншиков, бывший пирожков торговец. Как же царя - и не боятся?
- Боязно мне, мин херр, когда царь рядом. Что-то он там про нас думает? Молчалив, суров, - никак думы его не прознать. Все больше лоб хмурит да заусенец грызет. Какой с ним политик вершить?
Улыбается Лефорт, будто тот ответ и ожидал от Алексашки.
- Отведай чё там царевны жрали?! - предлагает. А сам разсуждать берется. Внимает словам Франца Алексашка. И сразу ясно ему все делается.
- Петер нас тоже боится. Никогда прежде не видывал он столько диковин и чудес заморских как на Кукее. Поразили мы его мысли. Сказочным градом Кукуй ему теперь чудится. Сие для нас выгода хорошая. Надобно нам царя приучать к таким безделицам да забавам.
- Так я слетаю завтре за ним, - оживляется Алексашка. - Мигом - одна нога тут, другая там. Чего уж проще-та.
- Ох Алексашка, ну и трудно с тобой дела иметь, - разочарованно качает головой швейцарец. - Петер сам должон до этого в думах дойти. Ежели сам придет вскоре - значится можно и дальше политик разсуждать. Многое царь подумать должон. И тогда уж буде он тут гостем желанным.
Силится юноша науку постигать большой политик творить. Трудно ученье это, куда грамоте труднее. Смирился Лефорт с тем и
***
Алексашка раньше думал что большой политик делается сразу, вдруг. А оказалось - все совсем иначе. Для началу взялся Лефорт его грамоте учить. Учение трудное - слишком много всего уразуметь надобно. А буквицы все как назло разлапистые, непонятные, слова из них складываются трудно. Корпеет Алексашка над книгами мудреными и стыдно признаться ему, что учение тяжело идет. Совсем не так, как в думах его. Но молчит Алексашка. Знает - Лефорту дело это угодное, а значит и ему, Алексашке, польза будет.
Теперь за ворота уже и не выйти. Строг "мин хер", - большие задания дает. Как раз к его приезду со двора и успевает юноша урок заучить. А день за днем идет, вдруг и зима настала.
Эх, сбегать бы сейчас на Посад, послушать что в народе молвят, а то купить пироги подовые за полушку да на скоморохов посмотреть. Вместе с торговцами да зеваками посмеяться, за животы держась. Или к церкви сходить, на юродивых посмотреть. А нельзя. Сиди да учи урок мудреный. А так на улицу хочется - мочи нет просто.
Грустит Алексашка, грустно водит пальцем по книжице, кою "Азбуковицей" зовут. И страшно Алексашке - как окажется заморская мудреность еще труднее своей... Что тогда-то делать?
Эх, трудно большой политик делать. Да и Лефорт словно к идее охладел - царем Петра кричать. Как урок проверит да на ошибки укажет - так сразу в аустерию идет к Монсам, молчит все больше, шутки от него не услышишь, совсем улыбаться перестал. Неладное что-то чувствует Алексашка, а спросить пужается. Не его это ума дело - в думы господские лезть.
На дворе волнение пошло, засуетились дворовые. "Лефорт приехал", - подумал Алексашка и посмотрел в окно. Солнце шло к закату, начинало темнеть. Надо пойти за свечами. Франц Лефорт строго запретил заниматься учением без света. Алексашка отодвигает стул и встает из-за стола, заваленного бумагами, которые мин хер зовет прожектами. Прожекты эти занимают большую часть стола, а на краю умещается "Азбуковица" и листы бумаги, где Алексашка с утра выводил буквицы. Смотрит на свою работу - вроде получилось неплохо. Лефорт должен остаться доволен. Может даже улыбнется, и в аустерии за кружкой пенного пива даже упомянет про своего ученика. Мол, вот постигает Алексашка грамоту усердно.
Так думает Алексашка, задумчиво глядя на свои каракули. И совсем нечаянно обшлагом рукава задевает рукой лефортовы прожекты. Бумаги надают на пол и разлетаются по всему кабинету. Алексашка охает и бросается их поднимать. Что-то подумает Лефорт!
Дверь распахивается и в кабинет входит Франц Яков Лефорт. Входит и останавливается на пороге. Алексашка испуганно замирает, прижимая к груди листы бумаги, которые так и не успел поднять с пола.
- О майн готт! - восклицает Лефорт в изумлении. - Алексашка, что такое тут делается?
- Мин хер... - оправдывается Алексашка, поднимаясь с колен и выпуская порожекты из рук. Те снова падают на пол. И Алексашка пытается их снова поднять. Стыдно ему что видит Лефорт его неловкость. Пальцы вдруг стали словно деревянными - ничего удержать не могут.
- Мин херр.. Нечаянно я... Стол рукавом задел. Широкий рукав-то... Вот какой! - Алексашка показывает рукав, виновника всего случившегося, падает на колени перед Лефортом. - Не вели казнить! Мин херр.. - На коленях подползает к Лефорту и пытливо заглядывает тому в глаза.
- Ну буде тебе, буде, - строго говорит Лефорт, но видит Алексашка его глаза. Смеются глаза Лефорта, в уголках рта появляются ямочки и смеется наконец Франц, глядя то на Алексашку, то на рассыпанные по полу бумаги. - Туда прожектам этим и дорога. Не стоят они ничего дельного. Молодец, Алексашка! Место ты им верное указал.
- Мин херр...
- Ну встань с колен да подними что раскидал. А я урок твой проверю.
Алексашка с готовностью наводит порядок в кабинете, искоса поглядывая, как Лефорт, сидя в кресле, хмурится, силясь буквицы прочитать. Радостно Алексашке что увидел он улыбку мин херра. И страшно - как вдруг отругает за урок, наспех сделанный. А как мысли собрать, ежели с утра солнце яркое светило да искры солнечные по всей комнате точно каменья драгоценные разбросаны были. Диво такое в первый раз Алексашка видел да и не мог насмотреться..
Сидит Лефорт в кресле, ногой в полосатом чулке покачивает, хмурится. Значит не по нраву урок пришелся. Замирает Алексашка в углу комнаты, старается совсем бумагами не шуршать. "Мин херр" все молчит, смотрит поверх Алексашки мутным взглядом. А у того по коже озноб да во рту пересохло. Боязно становится вдруг. Ни разу не видел Алексашка Лефорта в гневе. И пужается сам не ведомо чего.
- Подойди-ка сюда, - ровным холодным, никак чужим голосом зовет Лефорт. И ослушаться не можно и подходить страшно. Робеет Алексашка. Выкладывает бумаги на стол, а самому боязно.
- Разсказывай урок.
- Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро, Есть, Зело, Земля, Иже...
Большой Политик
Фендом: Времена Допетровские и Петровские.
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Франц Лефорт/Алексашка Меншиков
Саммари: Как творится большой политик.
Дисклеймер: Эм... Вот не в курсе от чьих прав я отказываюсь, однако все герои точно не мои.
Примечания: Часть слов искажена умышленно (ближайщий источник "ПетрI" А.Толстого) для придания колориту.
***
Франц Лефорт отложил книгу на изящный столик ручной работы, привезенный ему из самого сердца Баварских лесов, и подошел к окну. Немецкая слобода или Кукуй, как называли ее в народе, готовилась к осени. Лефорт все никак не мог привыкнуть к тому, как резко и неожиданно начиналась в Московии осень. Еще вчера зеленела трава, и вдруг уже всюду иней и холодный ветер срывает с деревьев уже успевшие когда-то почернеть листья.
Наверное этим и покорил швейцарца суровый край, так не похожий на его родину. Лефорт заложил руки на спину и продолжал вглядываться во двор своего дома. А сам думал. О многом думал. О том, как приехал первый раз в Московию, как учил русский язык, о том, что никогда ему пожалуй не вернуться в родной край. Слишком неугоден там он был, слишком большой весельчик и повеса, дамский угодник и балагур - как такого держать при дворе? Но чтобы не дай боже не задеть честь рода, которая совсем уж не виновата в том отпрыске - надобно эту паршивую овцу изгнать туда, где про нее никто никогда не услышит. Двор русского царя подходил для этой цели как нельзя лучше. И вот уже который год живет Франц в Московии, ездит ко двору, как здесь говорят - "служит".
А что в службе интересного? Ничего интересного. Сидят бояре по лавкам, в любое время года в шубах, пахнет от их бород щами да кашей и смотрят злобненько заплывшими от жира глазками на любого иноземца. Никакой политик с ними не сделаешь.
Скучно на службе. Ни дуэлей, ни балов, никакой светской жизни. Только полутемные коридоры двора да бояре. А Лефорт тасковал по иным временам, когда бывало бал до утра, шампанское фонтанами, огненные забавы пронзают небо и кружишься по сверкающей бальной зале вместе с хорошенькой девушкой и словно нет никого больше на свете.
А тут такое только в своей слободе, конечно это неплохо, но не то... Не тот размах, не те залы, да что говорить - атмосфер совсем иной.
Или как несешься на удалом коне впереди эскадрона и рубишь направо и налево, когда всюду сражение великое идет, неприятель бежит прочь, - хорошо было бы. Годы-то самые удалые проходят в этом краю неприветливым.
Вот правда гудит двор порой как растревоженный улей, - все бояре про войну говорят, да кто ж его, немца, на войну-то возьмет?
Нет, его дело простое - службу государевую нести. Он и несет который год уже. И не видно этому ни концу ни краю.
Скука.
На дворе тем делом появился паренек, тот, что Лефорт к себе взял по весне. Паренек расторопный: все делает что нужно, всюду помогать берется, всюду свой нос любопытный сунет. А меж делом и дворовых смешит, шутом среди них ходит. Они за это его и жалуют. Любимец ихний стал.
- Подать сюда Алексашку! - кричит Лефорт и вновь садится в кресло с книгой в руках. Алексашка для Франца - что уши свои и глаза свои там, куда Лефорт ходить брезгует. А Алексашке все рано - трактир, кабак ли, лобное ли место. Он все знает, что в городе творится лучше самих московитов. Словно мысли их читает. А в Москве сейчас тревожно. Ходят слухи, - знать бы кто за ними еще стоит, царь Петр силу набирает.
Лефорту, да и другим иноземцам это очень новость хорошая. Говорят царь этот сметлив да умен, не то, что царевна Софья. Войну Крымскую затеяла - видное ли это, чтобы баба войском командовала да в сражение ввязывалась? Не бабье это дело - политик вести. А кабы Петр на троне был - то дело другое, выгодное.
Алексашка появляется в кабинете с шумом, запыхавшийся, кафтан немецкого покроя серого сукна распахнут, пояс сбит на бок, лицо в пятних, запылившееся. Одни глаза такие, какими их первый раз запомнил Лефорт - улыбчивые ясно-голубые.
- Звали, мин хер? - спрашивает, а сам уже знает, шельмец, за какой надобностью прислал за ним господин.
- Звал, Алексашка, - кивает Лефорт и пристально смотрит на мальчишку. - Снова в город бегал, так?
- Так Вы же давеча жаловались, что в хозяйстве струмент нужен. Так и бегал к кузнецу знакомому. У меня, мин хер, знаете какие кузнецы в знакомствах? Знатные мастера, мин хер, вот я и подумал - дай сбегаю к Платонычу, чай он что сделает за полцены-та.
- Брось врать-то, - улыбается Лефорт. - Об хозяйстве другие позаботяться, не тебе ровня. Беспокойно в городе, вот ты и хотел узнать что делается на Посаде, так?
- Так, - сознается Алексашка, ничуть не смущенный тем, что Франц Лефорт дознался до правды. - Боязно людям посадским, мин хер, боязно. Житья никакого им нет с податями да оброками, окружили их со всех сторон, а откуда помощи и
Не покидай, великий бог,
Меня среди ночных тревог.
И пусть, едва сомкну я очи,
Твой ангел явится ко мне
И оградит меня во сне
От ненавистных чудищ ночи.
(с)
Равнодушие - самое страшное чувство на земле. И самое беспощадное. Потому что его придумали люди. И восприняли как почти общечеловеческое благо. И живут с этим сколько уже столетий?
Но сегодняшняя сказка не про то, какие люди ужасные существа. А про сигареты. Да-да, Вы не ослышались - про обычную пачку сигарет.
Их было ровно двадцать. Двадцать совершенно обычных сигарет с фильтром. С завода пачка попала на полку большого и светлого магазина, где с утра до вечера ходили серьезные люди, они деловито выбирали продукты, иногда подходили к полке с сигаретами..
Всем сигаретам в нашей пачке тоже очень хотелось чтобы их купили как можно скорее. Ведь они знали - там, за стеклянными дверями магазина, есть большой и удивительный мир. Мир, в который им так хотелось попасть.
И однажды поздним вечером их мечта исполнилась. Молодой человек долго хмурил брови и переводил взгляд с нашей пачки на другую и обратно. Там он стоял пару минут, а потом вытянул-таки нашу пачку. И сигареты, если бы могли, воскрикнули: "наконец-то!". Но они не умели разговаривать на понятном людям языке. И поэтому купивший их молодой человек ничего не услышал. Ему только показалось что пачка какая-то странно теплая, словно живая.
Но пока он шел до кассы и оплачивал покупку, забыл про это. Как я уже говорил - был поздний вечер и человеку хотелось спать. Но стоило ему выйти из магазина на темную улицу и подставить лицо холодному осеннему ветру, как желание спать пропало. И появилось другое - закурить на этом ветру, доказать осени что он сможет разограть ее чары вспышкой зажигалки и маленьким огоньком тлееющей сигареты.
Молодой человек открыл пачку и сигареты впервые увидели мир. Он показался им очень темным. И холодным. А потом длинные тонкие пальцы выхватили одну сигарету и большой мир исчез.
Сигареты долго гадали что же случится с их собратом и какую жизнь он проживет там - в Большом Мире... Почему-то это казалось им очень важным.
Большой Мир появлялся еще много раз. То это были серые стены и гул голосов, то - пустынные дорожки парка с золотой листвой, то вновь темнота вечера и холодный ветер.
Постепенно сигарет становилось все меньше и меньше. Они уходили и не возвращались. А остальные ждали своего часа. И вот осталось всего две сигареты. Им было очень одиноко. В пачке, которую они справедливо считали своим домом, теперь были слишком много места. И это было так непривычно и немножно.. страшно. И каждая из сигарет в тайне от другой мечтала, что бы именно она была той, что вытянут в следующий раз.
Оставаться одной, в полном неведении - это же так ужасно.
Молодой человек в это время выходил с работы. Была пятница и его отпустили чуть раньше обычного. И часть пути до дома он решил проехать на автобусе. Тот как раз должен был прийти через пару минут. Молодой человек опустил руку в карман и вытянул потрепанную пачку с сигаретами. Вытащил одну и с удивлением отметил что пачка почти пуста.
Молодой человек подумал что стоит пожалуй, курить меньше и щелкнул зажигалкой. Он стоял на остановке один, ветер трепал его короткие светлые волосы, старался стащить с него белый длинный шарф и затушить огонек сигареты в зубах.
Молодой человек только посмеивался и подставлял лицо порывам этого такого игривого ветра. Он любил такие минуты, когда вечер обрушивался на город совершенно внезапно и сразу становилось темно. И только огонек сигареты мог разогнать темноту. Но вот сигарета выкурена и отправлена в мусорный бак, а автобуса все нет.
Молодой человек еще раз сверил расписание со временем на часах и опустил руку в карман. Последняя сигарета. Щелчок зажигалки и легкий дымок. Пара затяжек и вот из-за поворота, сигналя фарами, выезжает автобус. Молодой человек смотрит на автобус и уже отводит руку с недокуренной сигаретой, чтобы выкинуть ее под колеса автобуса.. Но что-то удерживает его. Он смотрит на сигарету, зажатую между пальцами, и чуть улыбается.
Автобус проезжает мимо.
А молодой человек, посмеиваясь, идет следом и медленно докуривает последнюю сигарету. Любая жизнь достойна уважения, пусть даже короткая жизнь обычной сигареты с фильтром.
Das Ende.
"Там и тут".
"Полумрак просторной комнаты. В камине чуть потрескивали дрова, темно-зеленые шторы на окнах чуть покачивались от сквозняка, а за столом сидел Сказочник. На его коленях уютным клубочком свернулся рыжий кот. Сказочник сочинял Сказку. Перо чуть подрагивало в его пальцах, а на бумаге появлялись новые и новые слова, увлекающие в чудесный мир..."
- Ну просил же не читать мои наброски!
Я оторвался от чтения и оглянулся. На пороге маленькой комнаты стоял Серж. Серж - это мой лучший друг. А еще он - настоящий Сказочник. Только живет вовсе не в таких интерьерах, как описывает. Серж - обыкновенный раздолбай, фрилансер, обитает в коммунальной квартире, курит, пьет, иногда пишет стихи. Из дома выходит только по ночам, говорит что в такое время ему легче дышать....
Порой я забегаю к нему - за деньгами, за пивом, обсудить новости или просто посидеть на краешке старого скрипучего дивана и послушать как Серж читает свои Сказки.
Тогда маленькая комнатка растворялась, и я путешествовал по мирам моего лучшего друга. Но каждый раз возвращаться в реальность было больно и грустно.
- Дверь как обычно была не закрыта. Вот я и вошел. А тут такое, - виновато развел я руками. - Ты же знаешь, как я люблю читать твои творения.
- Они все лживы, друг мой, - протянул Серж с дивана, прикрывая глаза.
- Неправда, - горячо возразил я.
- У меня нет просторного дома, нет камина, даже нет рыжего кота.
- И все равно ты не прав, - улыбаюсь я.
- Кто тут из нас Сказочник?- бурчит Серж. - Ты чего вообще пришел?
- Сигаретку стрельнуть, - пожимаю я плечами. - До получки еще пять дней.
- Одной штукой ты не ограничишься, убийца своих легких, - трагично констатирует Сказочник и кидает мне целый блок.
- Серж, ты знаешь, порой я тебя неожиданно начинаю любить.
- Догадываюсь.
- Ну тогда я пошел?
- Постой, я тоже пойду покурю.
Мы стоим у подъезда и сладостно затягиваемся. Радостно чирикают воробьи, в глаза бьют яркие потоки солнца, а из-за кустов вылезает тощая дворовая кошка. Она садится в метре от нас и вопросительно смотрит на моего Друга.
- Черт, совсем про тебя забыл, - бормочет Серж и вбегает в подъезд.
Я только выпускаю струйку дыма в воздух и улыбаюсь. Чтобы не говорил мой друг, Сказка - она всегда с нами...
Облачный Принц
Маленькая Грета никак не могла уснуть. Она лежала в кровати и смотрела в потолок.
На большие пятна света, что проникали из окна. Нянюшка видимо неплотно прикрыла шторы. Пятна были все разные. Но одно из них все же выделялось. Оно было
большим и немного рваным, как облака, что поутру скользили по небу.
Грета сонно моргнула. Вот бы это и правда было Облако.. Большое облако, на котором бы жил Облачный Принц...
Красивый мальчик со светлыми волосами. И улыбкой того парнишки, что Грета часто видела на воскресной службе в Храме. А еще у Принца обязательно должна быть шпага.. И блестящие ботиночки с позолотой, голубой камзольчик и наибелейшие панталончики.
Принц спустился бы с облака и поклонился Грете. А она тоже ответила бы реверансом, да таким, что даже старая нянюшка не смогла бы упрекнуть ее в манерах.
Они несколько минут придирчиво изучали друг друга, а зачем Принц предложил:
- Хочешь посмотреть мою страну, милая девочка?
И Грета разом забыла о том, чему ее учили и, громко рассмеявшись, тряхнула кудряшками:
- Конечно же хочу!
Принц протянул девочке руку и вот они уже на облаке! Все дальше и дальше от того привычного мира, что окружал Грету. Вот они уже над городом.
Каким он кажется сейчас маленьким!
- Какой он смешной! - удивляется Грета, вглядываясь в ночным очертания шпилей, башенок и крыш домов.
- Смотри, милая Грета, смотри! Я вижу твой мир только ночью. Смотри же, милая Грета, на этот новый для тебя старый мир...
Облако уносит их все выше и выше, все дальше и дальше... Туда, где мягкие облака образуют иной мир, причудливую облачную страну.
Что тает с каждым восходом солнца и возрождается с наступлением сумерек...
Яркие лучи солнца наполняются комнату.
- Ах моя милая Грета, что-то ты сегодня разоспалась! - восклицает нянюшка, расшторивая окна. - Уже полдень, а ты все спишь.
- Скажи, нянюшка, - Грета подбегает в старушке и заглядывает ей в глаза. - Скажи, милая нянюшка, встречала ли ты когда-нибудь Облачного Принца?
- А как же, встречала, - нянюшка улыбается и раскрывает окно. Легкий ветерок тут же проскальзывает в комнату и начинает играть с легкими занавесками. - Все мы встречаем его в детстве.
Про Осень и Лисичку.
..В старом-старом парке, таком старом, что люди про него давно уже забыли и теперь там жил только ветер, однажды летним утром появилась Лисичка. Лисичка была пушистая, рыженькая и очень любопытная. Как и положено Лисичке, для которой это было первое Лето в жизни.
Лисичка бегала по ярким солнечным летним дорожкам и удивлялось какое все кругом зеленое и яркое. А Лисичка была рыжей и ей было обидно что вокруг столько зеленого цвета, даже в прятки с собой не поиграешь! Сразу видно свой кончик хвоста.
А потом в парк незаметно и совершенно неожиданно пришла Осень...
Лисичка только высунула свой черный носик из норки и поразилась. Какое вокруг все стало пестрое! И деревья и трава и даже небо!
- Ты кто?... - спросила Лисичка Осень.
Осень очень удивилась, что к ней обратились, ведь обычно все только на нее жалуются и стараются не обращать внимания...
- Я Осень, - сказала Осень.
- А какая ты, Осень?
- Я бываю разной... Я могу быть золотой Осенью с золотом листьев, ярким солнцем и легким ветерком на аллеях, я могу быть дождливой Осенью с мокрыми листьями, низким серым небом и холодным ветром. Я могу быть снежной Осенью с инеем на листьях, льдом на лужицах и мелким снегом с неба....
- А ты можешь быть золотой Осенью и играть со мной в прятки? - спросила Лисичка, щурясь на яркое солнышко.
Никто и никогда не просил Осень поиграть в прятки. Никто никогда вообще с ней так не разговаривал. И Осень согласилась. Она было доброй Осенью, если ее попросить вежливо...
И Лисичка бегала по золотому парку, который вдруг стал молодым, играла сама с собой в прятки и была счастлива.
Хорошо, когда ты и осень одного цвета...
Старинные часы.
Эта история могла произойти где угодно, в любом уголке мира, но случилась в небольшом немецком городке.
В одном из тех, где есть узенькие улочки, а в окнах стоят большие горшки с цветами. Где каждый час в уютных комнатках, не утративших своего очарования от старости, звонко отбивают время удивительные механизмы.
Вот в одной такой комнате и случилась наша история. История удивительная и немного волшебная, как все истории в таких почти волшебных городках.
В большой просторной комнате, всегда ярко освещенной и служившей гостиной, жили часы. Часы жили на каминной полке уже давно. Они помнили то время, когда от улицы в комнату проникал серебристый свет газового фонаря, помнили страшные удары, раскаты грома и взрывы совсем рядом, все на той же улице.
Они видели как растут его хозяева, видели как они они стареют, как умирают. И им было немного грустно. Потому что они отсчитывали часы и минуты, что были отпущены людям.
Порой часы грустили и очень мечтали сломаться. Но их механизм был сделан очень искусным мастером. И против своей воли часы продолжали свой неумолимый счет уходившим в никуда минутам.
Но однажды произошло странное. Никто не повернул серебряный ключик на панели часов. И они застыли в немом молчании. В первый момент часам стало страшно. Все вдруг изменилось.
И комната больше вовсе не выглядела светлой. Окна были зашторены темными занавесками, а на мебели появились белые покрывала. И все вокруг было обреченным и печальным.
Часы молчали. Минуты, часы, дни летели мимо. Летели очень быстро, потому что никто не говорил, как нужно им идти на самом деле.
Каминная полка покрывалась пылью, тускнел серебряный ключик... А время все летело и летело мимо..
Но когда часы совсем уж посерели от пыли, дверь в комнату открылась и детский голос громко сказал:
- Привет!
Часы удивились. Комната была пуста. К кому тут можно обращаться и говорить "привет"?
- Мам, пап! Смотрите, часы! - сказал тот же самый голос.
- И правда, часы. Какие пыльные..
- Давайте заведем, может они еще ходят?
Часы очень хотели снова служить людям. Они почти забыли как это - неторопливо и важно отсчитывать секунды и складывать их в минуты, как это - слушать тикание и видеть на каминной полке пятна солнечного света. Они очень волновались, когда поворачивали ключик. Но вот ключик снова лежит на каминной полке, рядом с часами.
Часы очень старались пошевелить стрелками. Но ничего не выходило...
- Трак.. Трак...
Маленькая стрелка чуть дрогнула, но как и осталась стоять на месте.
- Трак...
- Не работают.
- Тогда нужно их выкинуть. Зачем нам такое старье.
Часы чуть не расплакались, если бы могли плакать. Это было очень грустно - они так устали стоять без дела. Бортиков коснулись чьи-то руки и куда-то понесли. Часам было неудобно. Они неловко подрагивали от перемещения и где-то внутри стукались друг о друга шестеренки.
А потом они упали на что-то твердое и жалостно звякнули. Последний звук, что они могли издать.
Часы лежали на дне коробки и вспоминали большую и светлую комнату, смех игравших там детей, постукивание спиц и неспешные беседы мужчин за бокалом вина и парочкой сигар.
И часы всегда были рядом, и на них всегда обращали внимание. Они были центром гостиной, самым главным предметом дома. Их любили, уважали, ценили...
А теперь темная и жесткая коробка.
"Значит так надо, - подумали часы. - Вот и мое время пришло. Ах, я так долго отсчитывал его для других, совсем не думая о себе... Пришло и мое время."
И часы уснули.
Проснулись они от звука босых ног, торопливо переступающих по скрипящему паркету. И очутились в теплых детских руках.
- Я ни за что не позволю Вас выкинуть, Старинные Часы, - прошептал тот самый голос, что первым услышали часы. - Я не хочу, чтобы то время, что Вы отсчитывали, исчезло...
Часы чуть качнули стрелками в знак согласия. Их поняли...
Эта история могла бы случиться и с вами.. Поэтому... Никогда не выбрасывайте часы.. Выкидывая их, Вы выбрасываете время, что они отсчитывали. Никому не дозволено играть со временем в такие игры. Оно это не оценит.
Тик… Так…
Часы ведут отсчет. Только не времени, а истории, что началась давно, но не спешит заканчиваться.
Тик.. Так…
Это история о людях, о людях, что не знают своего места в жизни.
Тик… Так…
Но нити условностей рвутся из рук Господина Сочинителя, глаза вынужденных марионеток обретают глубину…
Уже не марионетки, но еще и не вершители своих судеб.
Принц, стремящийся к новой жизни…
Принцесса, любящая себя и играющая с Принцем…
Рыцарь, отчаянно ищущий свое место в жизни…
И утка, желающая помочь всем, кроме себя…
Тик…
Так…
Но сказка становится реальностью и герои начинают вести себя иначе. Становясь неприятным сюрпризом для Госродина сочинителя....
Принц, желающий стать самим собой... Или все же Принцем Воронов?....
Принцесса, которая наконец поняла, что все время любила прежнего Принца...
Рыцарь, отчаянно пытающийся отрицать свои чувства...
Принцесса, спасающая Принца, но любящая уже другого...
Тик...
Так...
Что же в такой ситуации будет делать Мастер? Если все герои пишут свои судьбы сами, без помощи таинственного Сказочника...
Он им больше не нужен.
Тик...
Так...
Опасно это - не знать своего места в истории, которую ты сам же и пишешь...
Очень опасно...
Тик...
Та...
Если бы я имел власть над словами в будущем - это было бы куда приятственнее и полезнее. А пока я учусь воскрешать прошлое и бродить с улыбкой по залам дворцов, коих уже нет на Земле.
Сидит Лефорт в кресле, ногой в полосатом чулке покачивает, хмурится. Значит не по нраву урок пришелся. Замирает Алексашка в углу комнаты, старается совсем бумагами не шуршать. "Мин херр" все молчит, смотрит поверх Алексашки мутным взглядом. А у того по коже озноб да во рту пересохло. Боязно становится вдруг. Ни разу не видел Алексашка Лефорта в гневе. И пужается сам не ведомо чего.
- Подойди-ка сюда, - ровным холодным, никак чужим голосом зовет Лефорт. И ослушаться не можно и подходить страшно. Робеет Алексашка. Выкладывает бумаги на стол, а самому боязно.
- Разсказывай урок.
- Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро, Есть, Зело, Земля, Иже...
Запинается юноша. Не помнит что дальше следует. Стыдно ему перед Лефортом.
- Дальше, - коротко бросает Франц. - Или как и давеча запамятовал?
Алексашка морщит лоб и неуверенно продолжает.
- Люди, Мыслете.. Он.. Покой..
- Неправильно. Как же ты заучить не можешь? Все просто складывается.
И Лефорт легко, играючи прямо, говорит науку. Стоит Алексашка, голову понурив. Нет у него разумения такого, что политик делать может. Шмыгает носом. И смотрит на "мин херра" жалобно.
Прошлое - настоящее для тех, кто жил в те времена.
Прошлое для живущих сейчас не значит практически ничего.
Потому что никто не думает о том, что Время тоже умеет страдать и порой плачет.
Порой для состояния, близкому к счастью, так мало нужно...
Такой была первая рождественская открытка в Западной Европе, сделана Джоном Келкоттом Хорсли в 1843 году, в Англии.
Тогда рождественские открытки были лишены религиозного содержания, но уже к концу века открытки, подчеркивающие Рождество, изображающие Христа, ангелов, Святую деву Марию/Богородицу, приняли тот вид рождественских открыток, к которым мы привыкли сегодня.
С Наступающим...