Странно на меня действуют эти вечерние прогулки. Столько раз выходил из дома в отчаянии, в унынии, в бешенстве, готовый чуть ли не сам себя разорвать на куски или прыгнуть с чугунным ядром в реку, – а возвращался примиренный, грустный, почти спокойный, со вздохом сожаления и даже чем-то похожим на надежду. Столько раз думал, что все уже кончено, испорчено непоправимо, шел по улицам быстрыми шагами, ничего не замечая, давясь и задыхаясь от отвращения к себе, уверенный, что уж теперь-то мне ничего не поможет, да и не желая никакой помощи, – но этот трюк с ночной прогулкой снова каким-то чудесным образом срабатывал. Как будто окунаешься в целебную купель, которая на час или два очищает и смывает все грехи. Все дело, наверно, в самом Питере. Этот город устроен так свободно и просторно, так основательно просквожен ветром и морем, так насыщен временем и мыслью, что в нем почти нет разлада между тем, чего втайне хочет душа, и тем, с чем ей ежеминутно приходится мириться. Здесь ничего не давит, не теснит, не заставляет испуганно сжиматься. Представьте, что мы все время живем в душной комнате, где дыхания едва хватает на один глоток. И вдруг нас выпускают – нет, не на свежий воздух, до этого еще далеко, – а в относительно проветриваемый зал, где уже не надо с каждым вздохом бороться за существование. Вот так я чувствую себя в Петербурге.