[467x700]
С первыми же словами молитвы за стенами келии сильнее грянул дождь и, проговаривая тысячекратно ранее читанную молитву, Тихон внутренним зрением увидел все, что было снаружи - вздрагивающие под ударами капель резные листья дубравы, тихие заводи Самары с беззвучно тающими на поверхности воды кругами и склонившимися над влажными мрежами рыбаков.
«...помяни щедроты Твои и милости...»
Способность ощущать, почти видеть окружающий мир – близкий и удаленный, старый монах приобрел невдруг - годами развивал он этот, однажды проявившийся во время молитвы дар.
«...и не отвергни нас от лица Своего...»
Постепенно замедляя темп молитвы смиряя дыхание и выдерживая глубочайшие паузы между словами, Тихон прочно удерживал нить своего обращения к Всевышнему и вибрирующий стих древней молитвы, как еле слышные, но обнадеживающие звоны, бесконечно далекого колокола делал его сильней и прозорливей.
«...Дух прав укрепи в утробе нашей...» - теперь уже он видел себя самого в келии, стоящего на коленях, и тут же келия, монастырские постройки, дубрава – все это исказилось, смялось, как падающее в разгаре битвы знамя и дым черный все вдруг застил. Ог-го! Смутился игумен, но продолжил – и пошло, пошло-о-о-о! Вереница, распахивающихся одно за другим видений: - вот зеленоватые воды медленной Самары, несколькими рукавами покидают заповедные урочища и смешиваются с янтарными водами Днепра, вот в предрассветном тумане, проступили скалистые теснины, уводящие к Кодацкому порогу, с обнажившимися камнями четырех ниспадающих лав. А дальше, река повернула вправо, и несколькими узкими протолчами между скалистыми гребнями островов –у-у-у... вшш! – на Сурском пороге вспенилась. Но еще не все, не все-е-е! От Звоницкой Стрелицы как бы возносясь в высь, в небо он увидел два гигантских зигзага совершаемых Непрой – один между Будиловским и Вовнигским порогами, второй - на Кичкасе, а вот и Хортичев Остров – ох и красотень же ж! Разделившись на два рукава Непра нянчит-нежит Солнце-остров, а на острове, ясно дело Низовой Кош – где ж ему быть еси?! Под навесом одного из куреней – разглядел - стол и два козака на том столе сазанА разделывыют. В подстришьи (место под крышей –удивительное слово, имеющее и ныне употребление от Амура до Адриатики – см. словенск. Стриха) навеса висит лук со приспущенной тетивой – узор по плечам лука богатый – листья ясеня и дуба, тут же в стол воткнут булатный хонжар и на рукояти резьба – такая же как на луке.
- Корж!.. Белый!..Скоро ли тузлук? – позвал кто-то из глубины куреня оба козака разом оглянулись на зов улыбнулись, в один голос: «скоро только кошки рОдятся» - простые, скуластые, раскрасневшиеся от огня и выпитой по случаю коховаренья горилки лица .
«...укрепи верой в Тя, укрепи надеждой...» - последнее слово молитвы – последнее видение – так и должно было быть. Преподобный Тихон вышел из транса. Открывшееся во время молитвы, наполняло сердце ощущением определенности – вне всякого сомнения такое реальное, великолепное видение могло быть ниспослано только свыше. Божий промысел недвусмысленно указывал выход из тупика, в котором уже много дней и ночей тоскливо топталась обычно плодотворная мысль игумена...
Оправляя на дряблых грудях истрепанный параман, все еще находясь под впечатлением посетившего его видения, босыми ногами по прохладному глиняному полу, пробежал, было к столу - писать! Писать! Но ничего и не написал – посидел-посидел, потеребил-погрыз гусиное перо и зашелестел пергаменом, сворачивая назад – нехай полежит пока. Сам принялся одеваться - одеваясь прошелся по келии, машинально поправляя начавшего на третьем разУ портачить послушника. Хитон, ряса, мантия – готово, о-делись! Подошел к окну толкнув наружу массивный деревянный ставень -свету мне, свету! А свет неяркий – утро пасмурное, дождливое... Ну и ничего что так – всяк день у Господа славен, если только человек сам не испортит этот Божий Дар, проведет его в трудах и молитвах. Монах, радостно дыша прислушивался к ощущению внутреннего подъема и воодушевления, явно предшествующих обретению долгожданного ответа, на давно мучавшие его вопросы... Однако же в чем смысл ниспосланных видов скалистых берегов и бурных вод? – Непра-Река ему снилась часто – бывало и пересохшая, а то и вовсе без воды. Ну сон и есть сон – не во всяком и смысл! А в этом? Это не насыщенный событиями вещий сон – все обычно скалы, быстрики, острова...
Должно быть что-то еще, – может не досмотрел - он после некоторого раздумия, сделал то, что с таким трудом давалось ему в зрелые годы (в молодости он и не помышлял про такое), а вот на склоне лет получалось - и в этот раз удалось!
Только прикрыл глаза и тут же – вспышка, свет! Это луч восходящего солнца преломился и заиграл, отражаясь в слюдяном окошке. Э-э! Да тут терем резной на Сурском Роге, под скалами. По реке к тому терему - семь лодок плывут, и в каждой по монаху, а по берегу трое верховых скачут один из тех всадников баба, а один из тех, что в лодках сам преподобный, и всадникам и лодочникам машет вышедший из терема хозяин - зовет в гости. И одна из лодок пристает к берегу, а остальные нет и тот, что выходит на берег точно не Тихон. Хозяин же и всадников, и того что пристал к берегу принимает как дорогих гостей, ведет в терем, а оставшихся на реке каючки один за другим идут на дно и с ними вместе монахи - потонули. А хозяин с гостями заперся-то в терему, потому что едут еще гости, - много гостей и всем им места в доме нету. Ну гости незваны да нахальны ломятся в окна-двери, на крышу лезут - и непогода-непогода с Порогов сунется. А гости еще поратей в дом, в дом! - А дома то и нету – как есть пропал. А гости побрели к реке, а там нету воды – одни только камни и песок и они сели и плачут зелеными, как гнойные сопли слезами. И так обильно плачут, что река наполнилась этим зелненым гноем. Напомнилась и переполнилась, и разлилась широко – так широко что берега едва видать.
– Святый Отче, а Святый Отче – я уж отмолил урок, тот что вы мне назначили, - вывел преподобного из транса инок Агафон. - А вы, Отче, кажись закемарили пОново, - послушник неловко погладил старика по плечу. – Монах отверз очи и неторопливо перекрестился, велел - ты вот что, раб Божий на Пороги собирайся, брат, к гетману! И сегодня же! Сей час же! - Самолично Его Светлости скажешь, деревенщина: - Ваша Светлость, так и так, мол, игумен Тихон Самаро-Пустынский кланяется, шлет благословление, значит, и велит Вам передать на словах – Иггдрасиль, Самийло Корж - нож, Семен Белый -лук. И весло ему свое покажешь. Важно это , - запомнишь –ли? Иггдрасиль! Повтори, турок ты этакий!
- Иггдрасиль... Иггдрасиль, Корж - ножик, Белый -лук.. весло показать, – пожав плечами и без какого либо воодушевления повторил инок, по-видимому не одобряя сомнений игумена в своей сообразительности, равно как и самоё решение - вот так с бухты-барахты отправить человека без утренней трапезы на Суру, пусть даже и к коронному гетману Ружинскому.
- Ты смотри – с первого раза, - восхитился Тихон, - а с виду дурачок! –Вот тебе в дорогу мой перстень патриарший. Кольцо так себе серебришко низкопробное, а камень хоро-о-ош – аметистом греки называют камень этот, от того что трезв умом от него человек становится, а это тебе, Агафоша тебе – как воздух сейчас – ясность умственная! Огранка, погляди заморской работы – «маркиз» называется. Это тебе оберег, брат Агафон. – Если камушек голубым отсвечивает значит все хорошо – знай себе хвали Бога, да молися усердно. Ежели зеленым заискрил – поберегися, - смотри в оба. А если красный отсвет у камня – тикай Гапон, тикай оттудова, что есть твоей молодой мочи.
- Ведовской перстенек-то, - а? – инок с сомнением покачал головой.
- Тю, дурной! – хохотнул игумен. – Говорю же – партиарший перстень это, из самого из города из Цареграда.
- У Истамбуле сейчас басурманское царство, вот он каков город Цареград-то, ваш, - пробурчал гонец, но перстень принял. - А что ж, святой отец, камень-то ваш зеленым светит? – Он надел кольцо на безымянный палец правой руки и залюбовался на изумрудные искорки, вспыхивающие на гранях камня-оберега. Вот кого мне сейчас, опасаться, следует? Тута никого кроме вас нету.
- А себя и опасайся, умник. – Нахмурился настоятель. – Ты ведь в Пороги плывешь – не шутка. Вот и остерегайся. Ну иди, иди ко мне обниму я тебя, чадо! – И он с настроением благословил своего гонца.
Затем, провожая Агафона на берег он, оживленно бегал вокруг лодки-моноскила, собственноручно пакуя на носу лодки глевкий хлеб и дурно пахнущую из-за недосола, набитую крапивой рыбу. Инок, впрочем, не проникся радостным волнением настоятеля и, когда Тихон приметив мрачность посланца, попытался подбодрить его: - Ты, брат Агафон, крепок, Непру знаешь, отец твой-покойник лоцман каменской – кому как не тебе плыть, в Пороги эти ваши ... –Агафон, зная что за это ему точно уже ничего не будет - хмуро парировал:
- В Пороги ходют, святой отец, а плавает по водам токмо кал и сор!
- Вот и сходи, вот и сходи, чадо - весло у тебя знатное, ясеневое, отцовское, резное – молись и гляди веселей, сын мой! Дождик, вот почти што прекратился ... Хорошо!... Радостно!
-Ты весел, святой отец, потому что стар, а в моем сердце нету веселья ибо я молод!
-Э, да ты , брат Агафон, поди снова сны срамные, нерадением к молитве на себя навлек? И чего это ты растыкался, вдруг?! Вот вернешься - я тебя, рукоблудника, накажу наказанием строгим!
-Накажешь, КОЛИ ВЕРНУСЬ! – криво усмехнулся послушник - с этими словами он вошел в челн и всем телом навалившись на узкое, как меч, ясеневое весло оттолкнулся от берега,погреб, не оглядываясь, туда, где за пеленой мелкого июньского дождя уже раздавались торопливые трехголосые вскрики просыпающихся иволг.
- К молитве рвения не довольно, у тебя чадо! Отсюда и уныние твоЕ!.. Молись!.. Молись, чадо!.. У князя дворовые девки страсть какие бедовые-е-е... ....– ты их сторонися, Агафоша...а...а... старческий фальцет растворился в пелене июньского дождика.