Это цитата сообщения майдан_серый Оригинальное сообщение

Пролог.

Наркому внутренних дел
Заместителю председателя СНК СССР
Тов. Берия Лаврентию Павловичу.

Председатель ОГПУ Украины
Каролич А.И.

СТРОГО СЕКРЕТНО.

Настоящим уведомляю Вас об исполнении распоряжения Центра - проф. Яворницкий задержан и допрошен.
Во время допроса задержанный дал показания.
Следует отметить, что мировоззрение профессора носит выраженный идеалистический характер. Между тем, он подтвердил имеющиеся у Центра сведения – о возможном нахождении в устье реки Верхняя Хортица, Запорожского района Запорожской области, подземного языческого храма.
Рукопись названием «Спiвы Эублiофара изучается специалистами Центра.
Оперативной групой ОГПУ обследован объект «Бобур-Кельмес» - объекту присвоен статус закрытой территории и за ним ведется постоянное наблюдение .
В данный момент на объекте под видом закладки гранитного карьера производятся следственно-оперативные действия.
В свете вышеизложенного сведения полученные от проф. Эварницкого, выглядят более чем сомнительно. Его идеалистическая, по своей сути, концепция краеведения уже дано вызывает справедливые нарекания научной общественности. Во время допроса Д.И. Эварницкий вел себя вызывающе, проявлял неуважение к следственным органам, позволял себе циничные высказывания в адрес ОГПУ. Высока вероятность того, именно Яворницкий Д.И. является распространителем слухов о так называемых «коридорах времени», «молока бессмертия» , «черных альвах» и т.п. идеалистической ерунды.
В настоящее время проф. Яворницкий пребывает под стражей в изоляторе временного содержания. В населенных пунктах прилегающим к вышеуказанным объектам проведены оперативно-следственные действия. Партийным и хозяйственным органам дано указание усилить разъяснительную работу по борьбе с суевериями.


Председатель ОГПУ Украины
Каролич А.Н.

Начальник особого отдела ОГПУ
Днепропетровской области
Шнейдер Б.И.
25.11. 1936.




Председателю ОГПУ Украины
Каролич А.Н.

СЕКРЕТНО.
Александр Натанович! Вы прекрасно осведомлены, о том какое значение товарищ Сталин придает надписям в гротах Каменной Могилы – его работа «Введение в введение языкознания» посвящена именно этому вопросу.
Этот ваш Яворницкий открытый антисоветчик. Он все равно ничего там толком не расскажет, да и знает ли он что-либо определенное? Лучше искать надо, товарищи.Рыть землю носом надо – рыть! Во время следственных действий соблюдайте режим строгой секретности. Есть оперативная информация – подразделение «Аненнербе-Иггдрасиль» в пригородах Запорожья ведет глубоко законспирированную работу. К данной записке прилагаю, полученный оперативным путем, секретный доклад небезызвестного Е. Ляховича составленный им для службы внешней разведки Великобритании. Это всем нам сигнал, товарищи! Доклад содержит сведения о кельтских подземных сооружениях в Северном Причерноморье. Англичане (!) в курсе уже, ( проститутка Ляхович все им выболтал!), а ваш воз и ныне там где был. Не справитесь пришлю к вам Доктора. С чекистским приветом:

Л. Берия.
Москва. 1936.

Рейхсканцлер Адольф Гитлер
Рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру:

«... в ответ на служебную записку штандартенфюрера Вольфрама Зиверса, приказываю: организовать, в рамках уже существующего проекта «Аненербе», специальное подразделение «Иггдрасиль» - задачей которого бы явился розыск, всестороннее изучения подземных храмов в районе порогов реки Днепр и так называемого Большого Луга .

Берлин,
рейхсканцелярия, 23/06/1938 год.
Штандартенфюрер СС Вольфрам Зиверс
Рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, секретно:

Члены спецподразделения «Иггдрасиль» успешно натурализовались в г.Днепродзержинск. Агент Локи, принят на работу вахтером в областное ОГПУ г. Днепропетровска, установил контакт с проф. Эварницким. Предпринимаем беспрецедентные усилия по Читать далее...

Девять лет спустя делаю эту запись в дневнике. Все что было размещено на yandex.ru. пропало, а я бы дорого заплатил чтобы перечитать написанное на ярушке. Как. В там ни было и здесь что-то сохранилось... Посмотрим.

Наркому внутренних дел
Заместителю председателя СНК СССР
Тов. Берия Лаврентию Павловичу.

Председатель ОГПУ Украины
Каролич А.И.

СТРОГО СЕКРЕТНО.

Настоящим уведомляю Вас об исполнении распоряжения Центра - проф. Яворницкий задержан и допрошен.
Во время допроса задержанный дал показания.
Следует отметить, что мировоззрение профессора носит выраженный идеалистический характер. Между тем, он подтвердил имеющиеся у Центра сведения – о возможном нахождении в устье реки Верхняя Хортица, Запорожского района Запорожской области, подземного языческого храма.
Рукопись названием «Спiвы Эублiофара» изучается специалистами Центра.
Оперативной групой ОГПУ обследован объект «Бобур-Кельмес» - объекту присвоен статус закрытой территории и за ним ведется постоянное наблюдение .
В данный момент на объекте под видом закладки гранитного карьера производятся следственно-оперативные действия.
В свете вышеизложенного сведения полученные от проф. Яворницкого, выглядят более чем сомнительно. Его идеалистическая, по своей сути, концепция краеведения уже дано вызывает справедливые нарекания научной общественности. Во время допроса Д.И. Яворницкий вел себя вызывающе, проявлял неуважение к следственным органам, позволял себе циничные высказывания в адрес ОГПУ. Высока вероятность того, именно Яворницкий Д.И. является распространителем слухов о так называемых «коридорах времени», «молока бессмертия» , «черных альвах» и т.п. идеалистической ерунды.
В настоящее время проф. Яворницкий пребывает под стражей в изоляторе временного содержания. В населенных пунктах прилегающим к вышеуказанным объектам проведены оперативно-следственные действия. Партийным и хозяйственным органам дано указание усилить разъяснительную работу по борьбе с суевериями.


Председатель ОГПУ Украины
Каролич А.Н.

Начальник особого отдела ОГПУ
Днепропетровской области
Шнейдер Б.И.
25.11. 1936.




Председателю ОГПУ Украины
Каролич А.Н.

СЕКРЕТНО.
Александр Натанович! Вы прекрасно осведомлены, о том какое значение товарищ Сталин придает надписям в гротах Каменной Могилы – его работа «Введение в введение языкознания» посвящена именно этому вопросу.
Этот ваш Яворницкий открытый антисоветчик. Он все равно ничего там толком не расскажет, да и знает ли он что-либо определенное? Лучше искать надо, товарищи.Рыть землю носом надо – рыть! Во время следственных действий соблюдайте режим строгой секретности. Есть оперативная информация – подразделение «Аненнербе-Иггдрасиль» в пригородах Запорожья ведет глубоко законспирированную работу. К данной записке прилагаю, полученный оперативным путем, секретный доклад небезызвестного Е. Ляховича составленный им для службы внешней разведки Великобритании. Это всем нам сигнал, товарищи! Доклад содержит сведения о кельтских подземных сооружениях в Северном Причерноморье. Англичане (!) в курсе уже, ( проститутка Ляхович все им выболтал!), а ваш воз и ныне там где был. Не справитесь пришлю к вам Доктора. С чекистским приветом:

Л. Берия.
Москва. 1936.

Рейхсканцлер Адольф Гитлер
Рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру:

«... в ответ на служебную записку штандартенфюрера Вольфрама Зиверса, приказываю: организовать, в рамках уже существующего проекта «Аненербе», специальное подразделение «Иггдрасиль» - задачей которого бы явился розыск, всестороннее изучения подземных храмов в районе порогов реки Днепр и так называемого Большого Луга .

Берлин,
рейхсканцелярия, 23/06/1938 год.
Штандартенфюрер СС Вольфрам Зиверс
Рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, секретно:

Члены спецподразделения «Иггдрасиль» успешно натурализовались в г.Днепродзержинск. Агент Локи, принят на работу вахтером в областное ОГПУ г. Днепропетровска, установил контакт с проф. Эварницким. Предпринимаем беспрецедентные усилия по выявлению места нахождения Читать далее...

Ну а альвы, они же цверги - не жадные, и работящие. Искать их нужно в местах, где из земли выходят каменные кряжи, а также в местах отличающихся запустением. Альвы делятся на чёрных и белых. Последние трудолюбивы, тихи, прилежны, чёрные же альвы (или цверги) скрытны, задиристы и легко идут на убийство. И чёрные и белые альвы не дураки выпить, а напившись пьяными спят не снимая своих узконосых и ужасно неудобных полсапожек. Обнаружив у ручья или на раскопе глины свежие следы узконосых сапог не пытайтесь выследить, а тем более догнать альва. Альвы чрезвычайно легки на ход ноги на открытой местности, а в лесу или овраге сами могут атаковать преследователя. В древности излюбленным местом альвов был Монастырский остров на Днепре. У пешеходного моста, соединящего Монастырски остров с Потемкинским парком находится камень с отверстием, который служил ключом к альвовским подземным ходам. Сам остров был заговорен на не вхожесть, пока Андрей Первозванный не расколдовал его, и не заложил на острове часовню.

[500x467]


- Эй вы, лодыри – вам там, повылазило или шо? –Так мы с вами не то что кара-лыг - сраный кара-табан не откуем! – Медленно охлаждать надо тигель - медленно-медленно! А вы окна двери настежь пооткрывали – все вам, курвам мандрыковским, жарко, понимаешь, – раздался сквозь грохот кузнечных молотков рык старшОго


– Устремившись к суетящимся у тиглей литейщикам, он едва не сбил с ног пробирающегося к выходу перехожего калику.
-Подсыпаем, подсыпаем уголья и качаем, качаем! Только с чувством, с чувством греем - до мясокрасного цвета! - Послышалось из дальнего угла.
- Замешивайте, замешивайте... Лед! Соль! Уксус! Что вы копаетесь бездельники! Готово?! - Будем отжигать! – Эй, дед, - посторонись! – Ковыляющего к выходу из мастерской странника, снова чуть не свалили на пол. Но этот раз - подмастерья, тащившие к наковальне жбан, набитый колотым льдом. Мастер - оружейник , ухнув, подхватил с наковальни откованный клинок и строго вертикально опустил его в ледяную воду... - В кузне кипела работа – в одном углу плавили метал в другом, калили уже откованные клинки, в третьем навивали на стержни жгуты металлической проволоки – ладили ружейные стволы.
-Дедушка, брысь на хуй отсюда! Зашибем - плакать станешь! Ну народ! Уже прямо пОд руку клянчить лезут! - Подмастерье, сгреб, было, попрошайку за ворот, но тот резко перехватив дерзкую руку, откинул капюшон - парень остолбенел: – с покрытого сеткою морщин лика, холодным огнем жгли серые глаза – не разберешь то ли скоморошьи, то ли праведниковы:
-Убери руки, охламон: прокляну - не встанет! Пр-рочь с дороги, гОвно! – старец, оттолкнув хлопца, степенно вышел вон.



Снаружи, под облепленным мокрым снегом явором, его дожидался еще один, помоложе. Этакий, весь из себя – по всему видать опасный: сверху, вишь, одежды песьи, а снизу-то кольчуга дорогая – хорлужная! Почтительно поддерживая старика под локоть одной рукой, а другой опираясь на булатную бутуровку, оскользаясь на перемешанной со снегом глине, он свел его в овраги Лоцманского Спуска. Там, придерживая двух заседланных коней, мрачно горбились в седлах еще двое - тоже ухари - упаси Господи с таким в напёрстки играть.
- Ну, что? – путники спустились на дно байрака и молодой поспешил задать вопрос, который, видимо, давно уже вертелся у него на языке.
-Ничего определенного, - старец пожал плечами, – работают сильно, слажено, со знанием.
- Да это и так ясно было – лучшие на всей Правобережной УкрАине оружейники – что сам?
-Сам? - Сам ни к кому не выходит... Он и со мной говорил не отрываясь от дела. Даже не обернулся! - Говорил и смешивал, там, эти свои флюсы... Да мы и поговорили-то всего ничего – я попросил на обитель - он обещал подумать. Вот и весь разговор.
- Так ты что же - представился ему, преподобный?
- Нет конечно – я просто сказал: «нужно на обустройство обители» - у него многие просют – богатый человек же!
-Вообще-то ты на простого калугера, преподобный Тихон, никак не похож – ОН ведь мог и догадаться...
- А если бы я просто попрошайничал, твое сиятельство, он и вовсе не стал бы слушать. А так я вроде как по делу...
- Что- нибудь этакое заметили, преподобный?
– Как не заметить – лысый он, шапка на нем необычна – кожана, без меха, безрукавка кожана... Кажа-ан еби га! – Прости Господи! Прости Господи Прости Господи!!! И нога деревянна! А еще девка было при нем - видная, красивая такая себе... – старик показал и стало ясно что у той все наместе.
-Наложница, любовница - или ..?
- Мне по чем знать ?! Хотя... - Нет не похоже - не наложница и не полюбовница– холодна, спокойна... Не наложница... Скорей любимица... Он ей хоть и «подай-принеси», но по-хорошему, по-доброму.
-Что же ты преподобный к нему поближе не подошел, разглядеть что он за птица такая - сам себя в взаперти держит, к гостям лицом не оборачивается? Красавица опять же при нем неописиваемая, - насмешливо повел собеседник который помоложе. - Ведь ты за тем и ходил пошпионить!.. И чего нашпионил?! – То-то ходил-смотрел лазутчик – «лысый... ноги нету»...
- Ходил, лазутчик да не дошел, - вздохнул дед. – Там между ним и мной на цепи бесноватый сидел, - не подойдешь!
-Какой-такой бесноватый?
- Обыкновенный бесноватый, только сильно крупный мужичина.
- И что же - ты этого скорбного главой заробели, преподобный?
- Как не заробеть, сынок, когда он человечий череп заместо игрушки по-полу катает.
- Череп круглый – вот он его и катает! – Рассмеялся тот кого преподобный назвал сынком.
- Ну это тебе, Евстафий, при шабле да, - старик кивнул в сторону молчаливо застывшей в седлах варты, - вон, при бунчужных, да при свете сонушка смешно, а мне как-то не по себе сделалось в подвале том евонном.
- Нехорошее место, значит?
- Ясное дело, – кузня не церква, мрачное да Читать далее...

[700x525]
-Игумен Никольского Самара-Пустынного монастыря, преподобный Тихон, проснулся по своему обыкновению рано. Некоторое время полежал неподвижно, прислушивался – что там дождик, что ли? Так и есть дождь... Шелестит за стенами келии - ме-е-е-лкий...
Светает? Да, развиднелось - иконы, ряса и на лавке рядом с ней клобук - ну вылитый покойник с перерезанным горлом, а вон инок-послушник Агафон – этот куда живей! Рядно-покрывало шалашиком – известно дело молодое, хоть и харч монастырский, мясопустный, а ишь как сторчит стовбур – ты меня старОго хоч смитаной, хоч курями заталкуй, шварками шинкуй - все од-но!.. Ви-и-и-сит себе!...Да-а...
Игумен хмыкнул, вздув жидкие перья усов: - Ты спишь, брат Агафон? Светает уже, слышь – вставать пора! – Он прокашлялся. – Эк, затянуло-то однако! Утро, а темень! Я мальчиком, слышь Агафон, темноты страсть как пугался. - Все, понимаешь, молился Пресвятой Богородице: умолял ее, значит, о заступничестве. Настрадаюсь ночью до изумления, понимаешь, а утром, это самое... никому не рассказываю... - стыдно, что заробел ночью-то! - Игумен беззвучно рассмеялся – Забавно! - Век от мой минул, а дней у Бога-то не убыло и не убудет! - Слышь, брат Агафон, - позвал он заворочавшегося под рядном послушника. – Вон там твоя ряса с клобуком на лавке – в аккурат покойник с выей перерезанной, а мне все одно - не страшно. - Он тоненько захихикал. - Истинно говорю тебе, брат Агафон, - лежал бы и взаправду рядом с нами в келии мертвец – я бы спокойно со ним, ... это самое ... по-суседски... В тесноте да не в обиде, – он опять похихикал. - Эх, Агафоша, Агафоша - после всех путей поистоптанных, смертей несосчитанных - чего уж теперь-то бояться, - после всего что было... – И насмотрелся же я на них у свое времье... На – колотых-стреляныи-рубленных... И-и! - Сплят, что твои любовнички утомившиеся! Сплят дети мои в ковылях, сплят... Им бы обряд отпевания положенный, захоронение, какая-никакая могилка, но это - не всегда, Агафоша – не всегда! А ты, брат Агафон, покойников -то робеешь - или как?
- Или как, - неопределенно отозвался из под рядна послушник, - брезгаю я их, покойников-от – а опасаться - нет, не опасаюся ...
- То-то, что брезгаешь, - укорил молодого старик. – Всё то вы мОлодежь брезгаете, понимаешь, нос воротите. Покойник он ведь не... не неэто самое... игумен осекся, задумался.
- Что покойник? – инок подержал угасший разговор желая еще понежится под теплой рядниной.
- А?.. Что?.. – дед уже потерял нить утренней беседы.
-Вы, Ваше Преосвященство сказали: «Покойник он не...» – и не договорили. – Так кто ж – этот ваш «упокойник не»?
- Чорт лысый, башка кожана – вот кто НЕ! – неожиданно вспылил игумен. Ты вставй, давай – небось специально мне зубы заговариваешь, а сам там морковку свою теребишь под одеялом, рукоблудник?! Гляди дойдет до молокая, после не остановишься – а тебя ведь постриг ждет, послушание, служение...
- Побойтесь Бога Ваше Преосвященство – какие-такие зубы я вам заговариваю – у вас их уж лет как двадцать нету, - зубов-то! - сдерживая молодой глупый смех возразил инок, и шлепая босиком по глиняному полу, поскакал - одеваться. Но игумен и в сумраке кельи зорко приметил - да-да, таки натеребил-навертел свое веретено, бессовестный! И, как только приметил прегрешение, так тотчас же епитимью и наложил – три раза «Символ Веры» прочитать вслух велел.
- Некоторых - вот таких же как ты, брат Агафон, - неразумных, дерзких, да неусидчивых, козаков, понимаешь, - Тихон произнес слово «козаки» так, что любому, козаков сроду не видавшему –тотчас бы их видеть навсегда и расхотелось. -...с младых ноктей пренебрегающих постом,.. э... молитвой ...э... и это самое...
- Советами старших...- отозвался из красного угла уже начавший исполнять урок инок.
- Советами людей достойных и повидавших всякое на своем веку, - приподнял голову игумен – посмотреть не шуткует ли послушник. Но - тот спиной к преподобному бубнил «Символ» и не было видно – серьезен ли, ерничает ли. - Советами, пренебрегающими, понимаешь, и ...не это самое...
-Не жертвующих в пользу монастырей, Ваше Преподобие? - прервав бормотание, предположил инок.
-Вот-вот – пожертвования! - значительно отозвался с лежанки игумен, - И вот некоторых из этих неусидчивых и дерзких, случайно уцелевших в битвах, на склоне лет прибивает житейскими волнами к стенам нашей Самаро-Пустынской обители. - И что тогда мы видим?– Тихон, судя по всему, решил «обкатать» на соседе по келье воскресное обращение к пастве. - Жалкии, - голос его драматически задрожал: он как буд-то уже видел ковыляющих на костылях к его монастырю неразумных, случайно уцелевших в битвах старых козаков. – Состарившиися, больные, искалеченные и одряхлевшии - не верой, но горькой нуждой понукаемыи стекаются они со Читать далее...

[467x700]
С первыми же словами молитвы за стенами келии сильнее грянул дождь и, проговаривая тысячекратно ранее читанную молитву, Тихон внутренним зрением увидел все, что было снаружи - вздрагивающие под ударами капель резные листья дубравы, тихие заводи Самары с беззвучно тающими на поверхности воды кругами и склонившимися над влажными мрежами рыбаков.
«...помяни щедроты Твои и милости...»
Способность ощущать, почти видеть окружающий мир – близкий и удаленный, старый монах приобрел невдруг - годами развивал он этот, однажды проявившийся во время молитвы дар.
«...и не отвергни нас от лица Своего...»
Постепенно замедляя темп молитвы смиряя дыхание и выдерживая глубочайшие паузы между словами, Тихон прочно удерживал нить своего обращения к Всевышнему и вибрирующий стих древней молитвы, как еле слышные, но обнадеживающие звоны, бесконечно далекого колокола делал его сильней и прозорливей.
«...Дух прав укрепи в утробе нашей...» - теперь уже он видел себя самого в келии, стоящего на коленях, и тут же келия, монастырские постройки, дубрава – все это исказилось, смялось, как падающее в разгаре битвы знамя и дым черный все вдруг застил. Ог-го! Смутился игумен, но продолжил – и пошло, пошло-о-о-о! Вереница, распахивающихся одно за другим видений: - вот зеленоватые воды медленной Самары, несколькими рукавами покидают заповедные урочища и смешиваются с янтарными водами Днепра, вот в предрассветном тумане, проступили скалистые теснины, уводящие к Кодацкому порогу, с обнажившимися камнями четырех ниспадающих лав. А дальше, река повернула вправо, и несколькими узкими протолчами между скалистыми гребнями островов –у-у-у... вшш! – на Сурском пороге вспенилась. Но еще не все, не все-е-е! От Звоницкой Стрелицы как бы возносясь в высь, в небо он увидел два гигантских зигзага совершаемых Непрой – один между Будиловским и Вовнигским порогами, второй - на Кичкасе, а вот и Хортичев Остров – ох и красотень же ж! Разделившись на два рукава Непра нянчит-нежит Солнце-остров, а на острове, ясно дело Низовой Кош – где ж ему быть еси?! Под навесом одного из куреней – разглядел - стол и два козака на том столе сазанА разделывыют. В подстришьи (место под крышей –удивительное слово, имеющее и ныне употребление от Амура до Адриатики – см. словенск. Стриха) навеса висит лук со приспущенной тетивой – узор по плечам лука богатый – листья ясеня и дуба, тут же в стол воткнут булатный хонжар и на рукояти резьба – такая же как на луке.
- Корж!.. Белый!..Скоро ли тузлук? – позвал кто-то из глубины куреня оба козака разом оглянулись на зов улыбнулись, в один голос: «скоро только кошки рОдятся» - простые, скуластые, раскрасневшиеся от огня и выпитой по случаю коховаренья горилки лица .
«...укрепи верой в Тя, укрепи надеждой...» - последнее слово молитвы – последнее видение – так и должно было быть. Преподобный Тихон вышел из транса. Открывшееся во время молитвы, наполняло сердце ощущением определенности – вне всякого сомнения такое реальное, великолепное видение могло быть ниспослано только свыше. Божий промысел недвусмысленно указывал выход из тупика, в котором уже много дней и ночей тоскливо топталась обычно плодотворная мысль игумена...
Оправляя на дряблых грудях истрепанный параман, все еще находясь под впечатлением посетившего его видения, босыми ногами по прохладному глиняному полу, пробежал, было к столу - писать! Писать! Но ничего и не написал – посидел-посидел, потеребил-погрыз гусиное перо и зашелестел пергаменом, сворачивая назад – нехай полежит пока. Сам принялся одеваться - одеваясь прошелся по келии, машинально поправляя начавшего на третьем разУ портачить послушника. Хитон, ряса, мантия – готово, о-делись! Подошел к окну толкнув наружу массивный деревянный ставень -свету мне, свету! А свет неяркий – утро пасмурное, дождливое... Ну и ничего что так – всяк день у Господа славен, если только человек сам не испортит этот Божий Дар, проведет его в трудах и молитвах. Монах, радостно дыша прислушивался к ощущению внутреннего подъема и воодушевления, явно предшествующих обретению долгожданного ответа, на давно мучавшие его вопросы... Однако же в чем смысл ниспосланных видов скалистых берегов и бурных вод? – Непра-Река ему снилась часто – бывало и пересохшая, а то и вовсе без воды. Ну сон и есть сон – не во всяком и смысл! А в этом? Это не насыщенный событиями вещий сон – все обычно скалы, быстрики, острова...
Должно быть что-то еще, – может не досмотрел - он после некоторого раздумия, сделал то, что с таким трудом давалось ему в зрелые годы (в молодости он и не помышлял про такое), а вот на склоне лет получалось - и в этот раз удалось!
Только прикрыл глаза и тут же – вспышка, свет! Это луч восходящего солнца преломился и заиграл, отражаясь в слюдяном окошке. Э-э! Да тут терем резной на Сурском Роге, под скалами. По реке к Читать далее...

[567x385]
Пока лодка не скрылась из виду, старик все семенил туда-сюда, по-бабьи подобрав полы рясы, и все крестил воздух, в том направлении, куда удалился его строптивый посланник.
Потом, вернулся в душноватый полумрак келии – и порозовевший, с вьющимися от дождевой пыли власами и странно похожий на преуспеваюшего католического аббата, долго и возбужденно молился, страстно вглядываясь в красный угол, в темноте которого, едва освещенные огоньком лампады, жили своей обособленной жизнью темноликие иконы. А намолившись и накланявшись, уселся писать – давно уж не брался за хронограф и вот, наконец, дошли таки руки. Расписал довольно старый игумен. Досталось всем от него - и нерадивым монахам, и алчным чумакам, безбожно загибающим цену за крымскую соль, и недальновидным запорожцам, скупящимся на своевременные пожертвования для обители. – Монах с одобрением покосился на выставленные «для вдохновения" списки пожертвователей, опомянул и оных. Покивал одобрительно, продолжил. Осторожнее, хотя и не без осуждения описал он быт гетмана Ружинского – дескать не молится коронный гетман должным образом, женолюб и бражник. Еще были в этой записи смутные намеки на якобы открывающиеся наряду с достойными и совсем случайным людям, некие сокровенные тайны. Что за тайны такие - летописец не уточнил, но посетовал, что, дескать, тайнам таковым следовало бы открываться людям достойным и богобоязненным, но попущением Божьим бывает и по-другому. Как "по другому" игумен, не указал, и вообще - как-то сбился, стал писать так заумно что и сам засомневался – да станет ли кто этакое читать-разбирать. Но все равно продолжил в том же духе и пространно, на треть листа накарябал про некие "густоты млечны" и «неспокойны упокойники». В этом месте монаху, вдруг, показалось, что он выразился чересчур прямолинейно и он дал себе волю: напустил туману пустившись в рассуждения о том, что такое же бывает, же ж такое на белом свете, что золото золоту рознь...Тут у него особенно не понятно вышло - про золото. То ли он имел в виду то, которое «молчание-золото», то ли про золотишко о котором всякий грезит, или же про золото знаний, которое как и обычное золото дастся не всякому, а кому и дастся-а-а... Эх! Что ж не зря сказано – «во многия знания многия печали». Ото ж!
Игумен понял, что запутывая читателя он и сам запутался. - Устал я, Господи! - пожаловался - и виновато прекрестился на иконы, отложил перо.

Агафон тем временем далеко укатил от Пустыни. Разгребся, раздышался, повеселел. Он расчетливо огибал песчаные плесы по самому короткому пути, где толкаясь от светлого дна пружинистым веслом, пугал стаи фиолетовых горчаков, а где надо - держался середины, изгбегая нависающих над водой мрачных чащоб. Достигнув разлива, называемого Чернецким Морем, гребец, поглядывая на плоский татарский бере, гребец очумело замолотил веслом по воде - нужно было побыстрее преодолеть открытое место - неровен час пустят в спину стрелу - и не увернешься! Но на пологих горбах левого берега не мелькнул не один конник и гонец, миновав разлив, продолжил свой путь, размеренно макая в фиолетовое отражение неба отцовское весло. А все ж таки не обошлось без татар - уже въехав в сужение за которым следовала цепь поросших таволжанником островов, инок их увидел совсем близко, на ничейном острове - пастухи! Тут же, распостраняя острый козлиный дух слонялолсь немногочисленное стадо. Пастухов было двое - один, помоложе, скотоложничал, а другой - постарше, по- восточному не вмешиваясь, неодобрительно щурился на дуралея, и отрешенно скреб у себя в паху. Увидев монаха оба оживились и загалдели-залаяли по-татарски. Молодой, оставив бедное животное, подхватил полы джиляна и повернувшись к реке спиной, стал вилять грязным в серых разводах задом, а старшой уставился на Агафона с нехорошим вниманием. Ясно было- такому случай подвернется - зарежет, не задумается. Гонец, не поворачивая головы их сторону – сплюнул и продолжил свой путь. От такого татары заскучав, вернулись к своим прежним занятием - молодой к козе, а старый к своим почесываниям.
А Агафон еще долго смиряя характер - буравил носом долбленки зеленоватые воды Самары – боролся с то и дело закипающим гневом. Очень хотелось ему вернуться, выйти на берег и расправиться с охальником. Подъехать, выскочить из лодки, вырубить старшого, а потом уж неспеша ломая жалкое, бестолковое сопротивление молодого, охаживать его веслом по костистому хребту - гнать окровавленного напролом через таволжанник до собственной своей сладкой усталости. А потом вернуться на берег и старшому навешать еще раз– чтоб в другой раз ТАК не смотрел. А коз, коз татарских - тех в реку загнать! – Пусть не воняют тут!.. От этих бодрящих идей правИло рассекало воду с еще большой энергией и напуганные Читать далее...

[549x368]
.... Ходила на порогах молва, что место под застройку зимовника Евстафия Ружинского было выбрано то ли его дедом Осипом Георгиевичем, то ли вообще прадедом. И что выбору тому способствовала какая-то мрачная тайна. – Как было на самом деле никто не знал – насельники появились тут лишь при отце Евстафия –Григории Осипыче. Но из нынешних никто его уже и не помнил. Знали, что вот был такой человек, старый барин, отец молодого – Ружинский Григорий Осипыч, а что за такой Григорий Осипыч – никто и не скажет. Не, скажут, конечно: «ну, да, дескать знаем, знаем – старый барин, отец нашего.» - И всего то. Короткая память у холопов! Да... А домик с годами рос и креп. И уже не домик, а домище, а через какое-то время пожалуйста - уже тебе и усадьба, - да что усадьба - поднимай выше - имение! И не так себе имение, а засека, форт, крепостца. А место хорошее Ружинские выбрали. Сокрыто оно от нескромного глаза с запада, со степи вековой дубравой, с востока, со стороны Днепра камышами да осокорями, а с севера нависшей глыбищей Сурского мыса. Евстафий продолжал начатое его дедом Осипом - велел выжечь близлежащие заросли терена и боярышника - нечего дебри тута разводить - нехай левады. А людЯм шо? - Левады так левады! А еще при нем наняли плотников литвинов и возвели замкнутый периметр хозяйственных служб - снутри удобство, а снаружи какая никакая а неприступность - особенно там где глухой задняя стена выходит на овраги балки Домачинки - ну чистая тебе крепость. А на на скалах еще и дозорная вышка с не по здешнему нарядной черепичной крышей и пушечка строчит - знай наших! Воно можно було б и соломой перекрыть - но с соломой нету изящества, а черепица и не прихоть, а татарам знак - не суйтесь, нето пожалеете - гетман на оборону не скупится, начеку. Под скалами, за частоколом на месте обветшалого зимовника старого Осипа Ружинского из валунов и дубовых балок ладный господский домик с черепичными же островерхими пирамидками-башенками – две небольшие по краям и одна вполне солидная над центральным входом.
И еще новшество невиданное – нужники! Рядом с конюшнями. У восточной стены конюшни - просторный, чистый да светлый – господский, с щегольской дверцей на медных завесах. а у западной для остальных. Сделано попроще, но тоже ничего – «срать мо-о-о-жно», как говаривали peyzaneous по-покладистей. Были и те которые из строптивых - повадились было - то ли из озорства, то ли из любопытства - по ночам оправляться в гетманский toalette, но по неопытности гадили мимо отверстия, были изобличены, пороты и от перенесенных стыда и потрясения стали ходить оправляться, аж в дубраву, а не в балку, как раньше. Было и такое что некоторые хитроватые – те на листы лопуха оправлялись и в окошко, в балочку швыряли. Ну не далеко летело. Пресекли и эту позорную затею – раз неспособные перековаться и оправляться по-новому, давайте со строптивцами - аж в лес до ветру. Что и далекова-а-а-то... Ну народ так понимал пониманием своим – коронный гетман с холопом рядом присести не желает. Сторонится. Кому нужник дощатый, а кому подорожник мятый, что и неплохо вобщем – кто на кого учился! И те что посмышленей переучился быстро. Чтоб поближе быть к господину. Без обид. Это же нормально – тянуться к своему хозяину, брать с него пример. В большинстве все дворовые люди были дети слобожанских насельников, а кто и вовсе нерусские - пришлые кто от куда. Покрестилися и живут себе. Спокойнее что ни говори когда видишь над верхушками яворов гетманский штандарт.
Как и все предыдущие Ружинские, Евстафий неизменно летовал на Суре. Зимовал редко - раз в два три года. Поселянам что так, что эдак, что раз-эндак. Привыкла босота что Ружинские были на Порогах всегда: увидят кланяются, а в сущности, и не задумываются - который из Ружинских проживает сейчас в усадьбе - дед ли , отец ли, сын... Мало что для них изменилась и когда один из господ – Евстафий Григорьевич стал нежданно-негаданно коронным гетманом. Татары с левого берега, правда, попритихли, но копошась на своих леадах, селяки все равно не чувствовали себя в безопасности. Побаивались они и татар, и характерников - одни грабют другие коби творят – и те и другие опасный народ! Да и запорожцы не мед, хотя и свои – взять ничего не возьмут, а рукоприкладство - это у них сразу и легко. Чуть что не по ихнему – тотчас по шеям. Оно конечно, приятно что свои а не чужие пюздюлей навешали, и что их барин и покровитель Евстафий Ружинский стал важной птицей – но на этом и все селяку приятственности - побили и побили, стал и стал – значит так надо... Но даже гречкосею понятно - коронный гетмана на Порогах ставленник Речи Посполитой, а значит, опять же, неправославные верховодят, хотя бы и издалека. А некоторые, из панов и подпанков – письмЕнные - болтали буд-то бы то ли бумагу видели, и в ней Читать далее...

[600x358]
Усталый гребец, сделав два шага в плывущей по инерции лодке, ступил на песок и завершил свой путь, длиной в безразмерный летний день. Шатаясь прошел он по рипящему песку и побрел изволком к зимовнику, встречаемый недоуменными взглядами дворовых людей. Под их взволнованный ропот Евстафий и вышел к нему навстречу, сопровождаемый двумя бунчужными-телохранителями. – И гонец подошел, поклонился – бледный, но при соображении-памяти. Ружинский сдержанно произнес несколько приветственных слов, а гонец снова поклонился. - Почтительно, но без подобострастия кланяется, - вымотался, но крепится - хор-рош, тихоновская школа, Самаро-пустынская! А устал то, устал – весь в соляных разводах, руки стерты...
- Эй кто-нибудь, да займитесь же вы делом наконец - человек едва на ногах держится, а они пялятся на него всей громадой. - Несколько человек одновременно подались кто куда – каждый по своему исполнять приказание - как кто понял: иные дрова рубить, баню топить, тесто месить, вареники-сырники лепить, а иные просто с глаз долой. И то сказать – чем вот, к примеру, конюх путнику прислужить-угодить мог бы? Не, ну, если верховой гонец – тут конюху дел и дел – расседлать, выводить-напоить коня, накормить, вальтрапы посушить, седлы развесить – уф! А лодочнику – чего? Те что на черных работах – не куховары, не банщики - вытащили думбасик, привязали и отошли в сторонку – поглядывают. А гонец, покосился на засуетившихся слуг, вдохнул и заговорил, хрипло выговаривая слов рек :
- Благослови Господь, хозяин!
- Ты устал, странник, - мягко, почти вкрадчиво усмехаясь в холеные усы, ответствовал гетман. – Тебе покушать надо и отдохнуть. Я уже распорядился – он повел головой в сторону удаляющихся слуг. – А хозяин здесь действительно яа-а –а, Ружинский наше фамилие – слыхал? - И сам ответил за путника – Слы-ха-а-ал! Так вот и тебе и мне - НАМ ОБОИМ - будет удобнее, если ты станешь впредь называть меня – «гетман». Вот так запросто, без церемоний – мой гетман, или Ваша Светлость – как тебе больше нравится, - так и называй. А можно и то и другое: «Ваша светлость, мой гетман.» Каждый раз, произнося слово «гетман», Ружинский как бы прислушивался к звучанию этого слова, одновременно и собеседника приглашая оценить его звучность и весомостью. По-видимому, оставшись довольным реакцией стоящего перед ним, он кивнул головой, поощряя его вновь вступить в разговор.
Гонец прижав ладонь к сердцу, склонился в полупоклоне, да так и не разогнувшись, а только подняв на гетмана желтые рысьи глаза и протянул ему отцовское весло. – Ружинский какое-то время удивленно смотрел на украшенную роговыми пластинами рукоять, затем разглядев, орнамент, кивнул и уточнил:
-Это все?
- Преподобный настоятель Никольско-Самарской пустыни кланяется, шлет свое Святое Благословление... Сегодня утром отправил меня- велел весло это показать и передать на словах – Самийло Корж и Семен Белый. У Коржа лук-самострел, у Белого - нож.
– Нож, надо полагать саморез? – И заметив недоумение посланника пояснил иронически – лук-самострел, нож-саморез, весло-самогреб, скатерть-самобранка. Все - само!
- Та не-е-е... – гонец почесал затылок, - весла смогребные не бувают. Трэба махать – иначе никак не получится.
- Значит ты помахал на совесть, раз за один день управился! – одобрительно усмехнулся Ружинский. – Дай-ка я еще погляжу - весло у тебя все-таки знатное! Где взял?
-Отцовское,.. – Агафон с поклоном передал гетману правИло. - Гетман принял из вздагивающих пальцев гонца желтоватую, отполированную ладонями поколений лоцманов, рукоять. Посверкивающий гранями благородный гетманский перстень ткнулся в тревожно посверкивающий зеленым патриарший перстенек и надушенная рука, на мгновенье соприкоснувшись с истертыми в кровь, утратившими гибкость пальцами чумазого монаха, приняла весло, поплыла по воздуху величественно удаляясь.
Через касание, это, казалось, покинули гребца последние силы – если бы не подхватилм заботливые руки, рухнул бы, как стоял на пыльный спорыш. Но подбежали прилежные слуги - облепили, на перебой предлагая заботу, еду и тепло – известное дело служба холопская. Толкаются, кричат:
- В баньку, банечку,- все как рукой снимет, все как бабушка отшепчет! - С веничком-то дубовым, да с водичкой-то тепленькой!.. – А пуще всех, увертливый как коростель тиун - дождался своего выхода, запричитал:- «Да мы тебе! Да мы для тебя!..» А нет чтобы спросить сперва: - звать-то, тебя как ?! Ну бабы – те любопытные – спросили.
- Агафоном зови... те... – отозвался, обалдевший от поднявшийся суеты инок. А Ружинский, видя что гость, попал в надежные руки подергал себя за усы произнес: - ну-ну... А что «ну-ну» не договорил – сунул бунчужным весло и удалился в свои покои – может читать, а может с ключницей забавляться – и то сказать, от книг никакого проку - читать только глаза зря Читать далее...

[469x699]
[408x698]
Сопровождаемый дворовым человеком, Агафон направился в сторону отдельно расположенной от остальных усадебных строений бани, когда на пороге покоев князя появился выходящий от него тиун – Ты, Петро, вот что – окликнул он дворового человека, - ступай, займися... о! вечерей займися, а я сам его проведу до бани – давай сюда, что там у тебя, - и он выхватил из рук равнодушно пожавшего плечами дядьки чистую одежду и дубовый веник, предназначенные гостью.- Баня встретила их душным теплом и запахом распаренного дерева.
- Ты располагайся поудобней, божий человек, - теряясь в клубах пара гулко произнес домоуправитель, - тут вот водичка тепленькая – на травах,- все что нужно... А как закончишь- приходи к нам вечерять к летней кухне, попотчуем тебя по-свойски! – С этими словами он поддал пару и, ухнув, выскочил наружу. Дверь за ним захлопнулась и, оставшийся один во влажном тумане, густо пахнущем раскисшими дубовыми листьями, Агафон, со стоном содрал с себя рясу и подрясник, совершенно заскорузлые от пота, и с отвращением швырнул их в угол. Затем, подрыгав ногами, он скинул отвратительно пахнущие постолы (как такое возможно - чтоб православный человек и вот, на тебе, так козлом завонял?!) с наслаждением ступая по выскобленному добела полу, доплелся к смутно видневшейся в пару лежанке и рухнул навзничь на горячие шершавые доски у жарко натопленной, небольшой - летней печи. Большая, зимняя печь, чернея в пару дверцей поддувала, располагалась аккурат напротив. Убаюканный ласковым теплом и обволакивающей тишиной бани, охваченный тихим блаженством долгожданного отдыха, неизбалованный комфортом гонец – забылся сладкой дремой в пахнущем тимьяном и еще, чем то незнакомым, сумраке. И к нему неуспевшему сотворить перед забытием даже краткого моления, и потому не защищенному Благодатью, в беспокойной дреме мятущемуся - явилось: облако пара сгустилось у зимней печи, с негромким стуком пала заслонка поддувала и оттудова показалися очень крупные, но несомненно женские ступни. Пошевелив в тумане крепкими розоватыми пальцами и почухавшись пятками одна о другую ноги осторожно достали пола и пятясь, пятясь в завихрениях клубов пара, из печи задом наперед, подобрав подол длинной купальной сорочки выбралась она то ли баба, то ли девка – сразу не поймешь... Похожа на всех, ранее являвшихся Агафону в беззаконных, срамных снах - снах молодого мужчины, несущего тяжкий крест плотского воздержания – опытная, такая себе... А за ней от туда же из печи еще одна – и то же не из скромных. Стали мыться. Моются и знаки ему подают – ты дескать лежи, лежи – ты нам, дескать, не мешаешь. Да кому ж такое-то помешает?! Лежит Агафон - не знает: то ли спит –то ли взаправду все это. Никогда с ним такого не было. Ну помылися эти две, поулыбалися иноку и обратно в печку полезли. Опять в баньке тихо сделалось, покойно. Ненадолго впрочем. Из того же поддувала, только теперь уж как то разом: дверка – хрясь! Из дверки то ли пылюка, то ли зола, то ли ворох паутинный - Ф-У-У-У! УФ! И из этого, то есть с того что повывалилось-то - еще одна! Но теперь уж не девка – скорее панночка! А то и выше подымай – царевна. Только какого царства царевна? Какое такое царство-государство в печном поддувале? Смекаете?! И Агафон смекнул – что никакая она не царевна, а самая что ни на есть МАРА!

Простоволосая, с ниспадающим каштановым водопадом кос, и кожа как белая-пребелая, гладкая-прегладкая, как у панночки какой да и не всякой панночки .

И плошка в руках. А на лице то, на лице то – очи. Очи таковы, что нам с вами не снились и хорошо, что не снились. Сказать бы что очи те черны, да что ж тут такого – черные себе и черные. А вот ежели бывает в пекле черный огонь, так вот такие и были у той дамочки глаза. Аццким огнем они жгли, те угольно черные очи и, от чего-то сразу подумалось Агафону, - незрячие. Мара подошла и тихо стала над ним. Агафон знал эти свои сны. Ну сейчас начнется.Сны ведь не всегда голове снятся! Бывает что и другим частям тела. Рукам вот если, к примеру и приснится что, так всегда жизненное, женские груди к примеру или там бока! А глазам завсегда чепуха какая-то снится. Лицо не лицо, уши не уши – вздор- одним словом. Но в это раз и глазам богатый сон приснился - всегда бы так! И ведь главного было в это раз вдоволь - главного!– Щедрой женской плоти было полно. И некоторая размытость лица сна как-то и не портила. Шут с ним – с лицом - зато вполне определенные женственные формы! Повезло-о – хорошой сон. И слабенький огонек плошки, а видно. И стать, и глаза и руки - крупные, сильные, а все ж определенно ласково-женские - и опытные – почему-то сразу видать опытные и все! Смекнул тут Афоня - сколь не был Читать далее...

[500x375]
...Проснувшись в остывающей, но тепловатой еще бане Агафон огляделся при свете догорающего фитиля, соображая кто он и где находится. С удовольствием вдыхая чистый и ясный запах мокрых досок он некоторое время вспоминал этот свой странный сон – видение. Однако, спохватившись, отогнал греховные мечты, сел на лавке, поискал взглядом свою одежду, и не найдя, стесняясь сам себя, пробрался в предбанник и там присвечивая плошечкой, обнаружил свернутые свитку и портки. Ага, для меня приготовлено. Все не новое, но чистое - пойдет пока! Тут же на вещах свернутый монашеский пояс - ну вот - подпоясаться и совсем славно. Агафон вернулся в душную темноту бани, окатил себя холодной водой и, обсыхая успокоился тем что раз уж такое ему приснилось, то, делать нечего, следует поступить как рекомендовал в таких случаях преподобный Тихон, с пониманием относившийся к тому, что молодые монахи иногда видят сны не подобающие их сану. Игумен в таких случаях со вниманием выслушивал провинившегося, уточнял некоторые детали сновидения и налагал соответствующую епитимию.
Сопоставив несколько похожих сновидений, Агафон не без некоторого колебания, заключил, что последнее потянет эдак, на десяток «Отче Наш» и столько же «Богородице Дево, радуйся!». После чего, исполнив самому себе назначенный урок, облачился во светские одеяния и вышел вон.
...А там, снару-у-жи... - ночь! В ближних и дальних балках соловьи готовились к своим птичьим любовным оргиям, фонтанируя звуками, несоразмерными их крохотным невзрачным телам. В небе, как обручальные кольца пылали звезды, и хотелось и туда, и туда, и туда – и к соловьям в балку, и к звездам в небо и конечно же туда, откуда пробивался свет фонаря, раздавался звон посуды и звучали голоса настоящих, а не призрачных женщин. Перекрестившись, Агафон со всхлипом вздохнул и решительно шагнул вперед.

У клуни, за грубым деревянным столом сидело несколько человек- увидели Агафона оживленно загалдели навстречу. Инок смущенно замер, косясь в сторону белеющей под навесом печи, где хлопотали две женщины, в полголоса переговариваясь волнующе высокими чистыми голосами.
Домоправитель подскочил с места, приветствуя его как доброго старого друга после долгой разлуки, раскинул короткопалые руки, сладко жмурясь залопотал, зазывая к столу на котором уже мажорно пламенели горы огромных варенных раков, в глубоких полумисках поблескивали бурыми шляпками квашенные грибки, искрясь кристалликами соли громоздились куски розоватого сала, а в центре стола на деревянном блюде - жаренный веприк, улыбается присутствующим поросячей бесовской улыбочкой. Тут же пузатые жбанчики, бутылки, бутылочки один жбанец моментально оказался в руках хлебосольного тиуна, и тот размахивая сосудом, нежно приобнимая совсем уж растерявшегося монаха, втолкнул его за стол между двумя крепкими дядьками. По виду – конюшими или коморными. Бритые по-козацки чубы свидетельствовали о их принадлежности к высшей иерархии в хозяйстве Ружинского.
- Садись меж нами, божий человек, бо того балакуна, ты все одно не переслухаешь, а в ногах правды нет. Зовут тебя Агафоном, слыхали - а я вот Петро, - он ткнул себя пальцем в грудь, - этот вот Иван, - ударил он по плечу товарища, - а той филозОф, - он повел головой в сторону тиуна, - Данило.
- Девчата, подавайте горячее, не то гостя голодом заморим, - нагнетал тем временем веселую панику домоуправитель.
- Зараз, зараз! Несем, несем! – откликнулись певуче из темноты. И через мгновение поварихи со стуком выставили на стол казан, в глубине которого, парили чесночным духом, благородные вареники. Тем временем неугомонный тиун уже разлил по кружкам содержимое одного из жбанцев, не обходя своим вниманием ни одного из присутствующих.
- Не могу – пост ведь! – опомнился Агафон.
- Так ведь пост, он для кого? Для нас – грешных! А с соизволения батюшки, послабления для тяжко трудящихся имеет место быть. Только где ж сейчас найдешь его – батюшку-то! А ты – странник, путник, и потрудился тяжко. Так что вино хлебное, на богородицкой травке, соблаговоли во славу Божью и себе и нам во здравие! Опять же не пьянства для, а за-ради отдохновения от трудов. – Раздавленный несокрушимостью его доводов, Агафон неуверенно поднял свою до краев наполненную кружку, к которой со всех сторон потянулись его сотрапезники. И сотрапезницы – тоже скромно коснулись его кружки своими чарочками, не поднимая глаз, но подрагивая ноздрями взволнованно – смущались незнакомого молодого мужчины, хоть бы и монаха. Не успел Агафон выдохнуть из себя обжигающее пламя горилки, как дядьки на перебой загудели шмелями ему в уши.
- Ты салко то, салко бери, нанизуй, у хрен умокни и с часником, та с галушками того, - и он показал что именно- «того».
- Грибками не побрезгуй, нынешнего году засол – девчата набрали по дубравах. Ох и добрые ж грибки, - упоительно Читать далее...

[700x560]
Пока Агафон изнемагал в тисках гетманского гостеприимства, а потом спал в пыльном спорыше просто неба, хозяин усадьбы, гетман Ружинский, уединился в кабинете за чтением документов, шкриптов и созерцанием географических карт, ворох которых постепенно рос у него на столе, по мере ознакомления с оными. Временами до него долетали возгласы увлеченных дискуссией казаков и тогда он, не переставая читать, недовольно хмурился. Тем временем всплески оживления за столом стали чередоваться все более продолжительными паузами и, когда наконец снаружи воцарилась тишина, Евстафий все еще оставался в кабинете. Возвращаясь к прочитанному он брал со стола то один то другой документ и еще глубже вникал в уже знакомый текст. Когда он в очередной раз прервал чтение, чтобы сменить оплывшие до основания свечи, его уединение было нарушено тихим стуком в окно. Гетман не удивился – ночные визиты были обыденным делом – верные ему люди чаще приходили под покровом ночи чем при свете дня.
Ружинский не был человеком подозрительным, но его жизненный опыт убедительно свидетельствовал – скрытая активность - лучшая защита во враждебно настроенном и непредсказуемом окружающем его мире.
Наклонившись к перламутрово поблескивающему, в отсветах пламеней свечей, слюдяному квадрату оконной рамы, он потребовал: «Назовись» За окном взволнованный голос отозвался: «Ваша светлость, умоляю, выслушайте меня, не поднимайте шума! Выслушаете меня и вы не пожалеете, уверяю Вас, клянусь всем святым!»
- Не пожалел бы ты о своих клятвах, и вообще о том что появился здесь незванно. Я впущу тебя если ты настаиваешь, но уйти ты сможешь только по моему разрешению. Что за дело у тебя ко мне, - дело о котором нельзя разговаривать с гетманом при свете дня?
- Обстоятельства мои чрезвычайны и я готов к вашему недоверию и даже гневу.
- Ну значит получишь от меня поддержку или испытаешь силу моего гнева! Оставайся где стоишь, мне нужно одеться и найти ключи, - коварно схитрил Евстафий и бесшумно как кот ступая в мягких домашних сапогах подскочил к столу, извлек из под столешницы тяжелый длинноствольный пистолет и воспользовавшись потайной дверцей выбрался на площадку перед домом. Скрываясь в тени стрихи он пробрался вдоль стены и очутился за спиной непредусмотрительного незнакомца. Приставив к затылку непрошенного гостя дуло пистолета он негромко и деловито приказал:
- На------------------------------------------------------------------------- колени! Рук-к-ки не прячь, не шевелись и я не сделаю тебе больно! – он ловко обшарил стоявшего на коленях перед ним человека. Затем сгреб его за шиворот и подняв на ноги, толкнул в сторону потайной двери:
- Иди, давай, в хату,- посмотрим какое у тебя дело, что днем с ним к гетману не ходят! Продолжая толкать пленника в спину он проволок его в свои покои и там, добавив огня, внимательно осмотрел его, совсем еще молодого, совершенно не похожего на подготовленного воина.Успокоившись Ружинский усадил своего ночного гостя за один край стола, а сам уселся напротив, многозначительно положив рядом с собой свой любимый «Лепаж». Выдерживая томительную был вполне хладнокровен и полон решительности, но то что я увидел в нескольких шагах от дома взволновало.
- Послушай-ка! – перебил его Евстафий – ты знаешь кто я, а кто ты - мне не известно. Это неправильно - неправильно, потому что несправедливо. – Назваться вымышленным именем – вот собственно все, что тебе удалось за время нашей встречи. Нич-чего достойного внимания я пока не услышал. Даже странно – стоит тебе открыть рот и мне становится смертельно скучно, а когда ты молчишь, я сгораю от любопытства - что ж за гость такой и отчаянный, и скрытный, а взволнован-то как! Как взволнован! – Ружинский рассмеялся. - И как ты прошел мимо карты – они что же спят скоты этакие?! И что тебя могло взволновать в моем дворе – не сельская же оргия моих слуг?!
- Стража спит ваше сиятельство, подтвердил гость, и еще какие-то пулураздетые женщины спят прямо на столах но не извольте гневаться ни на них ни на меня, Ваша светлость! Я ружейник, из Мандрыковки, –успокаиваясь от того, что разговор зашел о вещах привычных и понятных, - охотно пояснил лже-Гурий, отмолчавшись по поводу сомнений Ружинского в том, что касалось его имени.
-Я знаю я всех Мандрыковских оружейников – их не много и люди они серьезные, метал понимающие – а это с годами приходит. Ты, верно, подмастерье, ученик? У кого?
- У Михайлы, у Кажана –вы его должны знать...
- Как не знать, - оживился гетман, - Кажан оружейник известный, мог бы в Европах жить - ну вот здесь обосновался. - Честь и хвала, честь хвала - не побрезговал добрый человек нашим убожеством - всему люду – и козакам, и пахарям, и охотникам от его искусства теперь удобственность и надежность в их занятиях. Его, конечно, все знают, он на церкви, на монастыри Читать далее...

[700x525]
Уже отчаявшегося уснуть, Ружинского под утро все-таки сморил сон. Во этом во сне, он стоял на своем любимом утесе – смотрел на Днепр, на восходящее солнце, на розовеющую на татарском берегу Стрелицу. Вдруг откуда-то снизу, от Лоханского порога в устье Суры «по водам аки по суху » входит гонец преподобного Тихона - Агафон. Простоволосый, с болтающимся где то под не по чину патриаршим крестом, в расхристанных одеждах. Пьяный. И вот он шлёпая по поверхности заводи, идет. Идет и за ним цепочка следов на воде. Левой рукой прижимает к сердцу фолиант. Большая книга и не церковная - точно. Правой волочит за собой детскую колыбельку. У колыбельки вместо полозьев кривые иранские шемширы. На колыбельке задом наперед – (как только и умостилась!) голая тетка широкозадая, мощногрудая, холеная. Идет монах, а за ним тетка на люльке бесшумно катит, семочки лузгает. На корешке книги, надпись руническая посвечивает, как обычно во сне, - нечитаемая. – Ну эт-то и для сновидения перебор! - Евстафий не открывая глаз сел на постели, почти уже пробудился, но любопытно стало: что за буквы, что за книга? сохранил все-таки остатки дремы, прильнул к подушке, снова провалился в сон.

- Пошто реку режешь, инок,—глухо, как сквозь вату, позвал он вновь представшего перед ним клирика.
- Орю Непру, индо дожжя жилаю! Оженился вот - показал на сисястую - жинку кормить-поить теперь надо, книжки вот подорожали – тружуся, стало быть
- А от чего говоришь так странно? И не положено тебе – женится-то, а?
- Положено – не положено… На то что положено давно наложено, а я говорю - как пишу, - грубовато ответствовал монах и запел « Иже со херувимами».
- Так ведь был дождь намедни?! - вспомнил гетман.
- Это там, у вас, дождило, а здесь засуха - поучительно покивал головой монах.
- Как это - « у вас - у нас»? - не понял Ружинский.
- Да уж так... – неопределенно хмыкнул Агафон, всем своим видом показывая, что ему недосуг разъяснять гетману вещи, которые человек с понятием должен постичь сам, или же если не хватает соображения, то и разговаривать тут не о чем.
- А книга, книга... - что ж за книга такая у тебя, монах?
- А что - книга ?- сделал вид что не понял вопроса монах,—книга себе и книга, - и зашагал, потолкал люльку со своей новобрачной, удаляясь в сторону степи. Уже перед тем как скрыться за поворотом речки он как бы сжалился над гетманом - приостановился, задумчиво погойдал люльку, как бы размышляя о чём-то и, видимо решившись, выкрикнул: «Эдда!», - вот что за книга!
- А ну вернися, блядь ты этакая! Какая ещё такая, ёб твою, монаха, мать Эдда ?! - возмутился гетман.
- Ста-а-а-аршая-а-а!.. - не оборачиваясь отозвался инок, и решительно толкнув люльку скрылся за камышами -и только круги на воде от его шагов.— Вот догоню да и расспрошу – что это он здесь по воде ходит да умничает, - устремился было Евстафий на конюшню, взять коня, а на конюшне то и пусто: ни конюхов - ни коней. Пусто, голо, тоскливо! Мучаясь от навалившихся негараздов, Евстафий призывая слуг, выбежал во двор, но усадьба как вымерла – крыши попровалились, двери распахнуты не по-доброму и утренний ветер соломой шуршит - шу-у-у-у-сс, шу-у-у-у-сс! – Зябко!
- Тревожась, гетман окинул взором окрестности и с радостью увидел - в зарослях донника его любимый верный конь Дидя – стоит, хвостом машет, теребит разнотравье - лакомится. Ах ты мой хороший! –Устремился сквозь бурьяны Евстафий к своему любимцу. Только продрался – глядь, - а рядом с Дидей - Тихон Самаро-пустынский. Вокруг тучи молочайных бражников, репейниц, желтянок - мельтешат в струящемся над лугом мареве - хорошо, привольно! Только вот игумен не кстати, не к добру. Ружинский сделал движение – уклониться от встречи с преподобным, но тот заметил его настроение и устремился наперерез, хищно разгребая стебли трав своим архиерейским посохом, вздрагивая всем своим дряхлым старческим телом в предвкушении встречи с любимцем своим Евстафием. Видя как возбуждено трепещут блистающие старческим соплями ноздри преподобного, как призывно горят его черные узкопосаженные очи – Евстафий сдался - какой уж тут Агафон! Изобразил радостное изумление, стал посреди луга, радушно, приветствуя преподобного. Тихон, продравшись наконец к Ружинскому, заохал-заахал, чуть было даже не всплакнул, но сдержался. подмигивая то левым то правым глазом мелко крестя воздух заблеял призывно:
- Дитя, чадо любезное, вот и встретились мы с тобой Евстафьюшко, свел Господь, сподобил, это самое! Иди-ко со мной, а что тебе да покажу, ой что покажу-то! М-м-м – игумен многозначительно завел глаза и часто-часто затряс желто-седыми космами бороды. Спокойно пасшийся неподалеку Дидя при этих словах почему-то забеспокоился, всхрапнул, заплясал на Читать далее...

[510x357]
Остаток дня Евстафий провёл в своих покоях - не желал никого видеть. Обед, к которому, впрочем, едва притронулся, велел подать в хату , и потом, вплоть до вечера, в мрачных раздумьях прослонялся по кабинету. Он то погружался в чтение, меланхолично листая «Malevs Malefikarum», и как бы находя всё новые подтверждения СВОИМ невесёлым, мыслям едва заметно качая головой, то ли соглашался, то ли наоборот - мысленно возражал Хенрикусу Инститориусу - автору очень мрачной, даже по доминиканским меркама, книги. Но книги, как ему в данный момент мнилось, как нельзя больше своевременной
... Вдоволь начитавшись и навздыхавшись, понаставив огромное количество пометок на полях фолианта, он сладко, до хруста в суставах потягиваясь, появился наконец на пороге хаты, и бодрым голосом окликая конюхов велел заседлать коней и подготовить охоту на дроф.
"Попустило, попустило Остапа Григорьича нашего!" - радостно загомонили козаки. Одушевленные его настроением, бросились запрягать лошадей, протирать кленовые, отполированные до блеска хваткими пальцами безжалостных охотников дубинки, к чему собственно и сводилась подготовка к охоте на неуклюжих бестолковых созданий, которых Господь, из сочувствия к человеку, решившегося поселиться, в негостеприимной степи, наделил вкусным мясом и дородной тушкой, одновременно лишив их сообразительности, равно как и способности подняться в воздух.
Ну да не в мясе дело было на это раз - хотелось гетману пороскакаться по степи, по балкам, по ярам в компании веселых беспечных козаков. А тем только дай что-нибудь этакое - хохоту, криков, беготни... Гони, бей, лови! Уф! Ох и насмеялись же! Да и как не смеяться когда джик с перебитыми лапами пытается взлететь - сучит-сучит своими штурпаками, да толку-то - вместо полета одно ползанье! Смехота! А ну ко дубинкой его по башке! Ха-ха-ха - отползался толстожопик! Уже совсем завечерело когда умаявшись и насмеявшись угомонилисьнаконец охотники - пособирали дроф тех что попышнее, а худосочных, да недоролей бросили так, на поживу чекалкам - в степи ничего по пусту не пропадет.
Направлясь к Суре охота, срезая путь поворотила с водораздела в сторону грушевника в тени которого виднелось раскоряченное строение. Бурдюг Степаненки - сообразил Ружинский! Подминая молодые овсы всадники миновали неглубокий яр и выбрались на битымй волами шлях. Там их окружили совершенно голые, худющин и невероятно замурзанные ребятишки - событие! Козаки! Гетман! Они проследовала мимо вросших в землю небеленных бурдюгов, в направлении неожиданно богатых левад.
На меже у самой дороги, опершись на сапу, стояла и смотрела на охотников снизу вверх низкорослая мрачнолицая хозяйка садибы. Когда кавалькада поравнялась с ней, она, отбросив тяпку и приподняв спидницу, широко расставив ноги, стала стоя шумно мочиться в придорожную пыль.- Skoptaza skrofa! – Прошептал в усы Евстафий и сам себя устыдился. Гляди прямо перед собой, уклоняясь от встречи с этим не ведующим сраму, равнодушным взглядом, козаки проехали мимо вдовы. Последний из козаков попридержал коня и, отстегнув от луки пару битых птиц, бросил дичь в лопухи к обоссаным ногам женщины. Но та даже не взглянула на подарок – глядя козаку в переносицу, промакнулась юбкой и, подвязавшись косами, косолапо ступая, ушла на ливаду - сапать. Козак, в смущении, надвинул шапку на глаза и вернулся в строй, ничего не сказав товарищам, а чего было в тех глазах никто никогда не узнал - глубоко надвинул шапку на глаза козачина.
За грушевником они вброд пересекли Суру и глядя на разбегающихся в панике рыбёшек Евстафий усмехнулся –впервые за весь день , – Вот глупые! Кому они нужны... А ведь и мы вот так же! Всполошимся, забегаем - мним беда пришла,- а то и не беда была вовсе, - так пригрезилось. А после разнежимся, разлакомимся - ан тут то и нагрянет, откуда не ждали! – В подтверждение правоты его слов с неба отвесно рубанула в воду красноклювая крачка и, выхватив из воды зазевавшуюся рыбку, ликуя скрылась за поворотом речки...



Сталкиваясь с обстоятельствами ему не подвластными, Евстафий обычно применял тактику позаимствованную им у «заклятых друзей»-татар - выказывая слабость и уступая, вынудить скрытого или скрывающегося врага, напасть открыто, и тем самым не дать изнурить себя необходимостью находиться в постоянной готовности к отражению вылазки, скрывающегося поблизости врага.
Евстафий оборотился к покачивающимся в сёдлах козакам, позвал, ни к кому не обращаясь: А что братцы не от того ли вас так в Поле и на на Перекоп влечет, что здесь нету исполненной трудом и добродетелями жизни? Нету даже в гетманской усадьбе! Что бы мы были с вами без войны, - без татар, без турок?! На что вообще нужен мы, военные люди, без этого, непрекращающегося на Порогах бедлама?.. Слышь, козаки! А может мы просто Читать далее...

Вернувшись в усадьбу гетман велел привести к нему всех участников вчерашнего застолья и когда те заявились, усадив их перед собой, стал поочередно расспрашивать «что там, таки, було». – Картина вырисовывалась следующая. – Основательно, по их собственному выражению, «накидавшись» мужики стали «мнять» поварих, опять же как они сокрушенно повинились – « бо где пияння, там и курвання», но поварихи закапризничали, и как их не уговаривали – твердили одно: «вот сперва доуделаем отого молодого монашека, а после видно будет»
-Ну? И... - подбодрил стесняющих дворовых Ружинский
- Та шо ж ну, - меланхолично за всех ответил Петро, - уделали воны хлопца.
- Как то очень уж запросто это у них вышло – «уделать», засомневался гетман. Оно конешно не спорно – девчата они с перчинкой, а и он не не какой-нибудь мирянин - послушник!
- И что с того что послушник? Он же пьяный был, спал… - со знанием дела пояснил Иван.
-Ну и шо если пьяный? - Можно было и пьяному воспротивиться!
- Ха! Воспротивится! Воны ж и до пьяного, и до хворого добудятся, лоскотухи, - одобрительно покивал Петро. - У-делали. Он и не пробудился бедолага. Только посклиглил во сне – и! - и! - !! Ото и все сопротивление… У-де-е-лали!
-А вы что ж? Ну пока они там с иноком безобразничали, вы чем занимались?
-Мы по-своему безобразили - еще накатили и еще и не много подрались по-свойски.
-Значит пока они, - гетман указал на нахохлившихся девчат, - насиловали странника, вы продолжали пьянствовать, да к тому же и подрались.
-Та хто ж его сильничал, Евстафий Григорьич, прыснули поварихи. – В него все из портков само повывалилось, а мы только поправить хотели, а воно вже сторчить, ну и... чего ж... добру... пропадать... - Девушки опять виновато ссутулились.
-Та-ак!-Евстафий нахмурился. – А что значит "доуделать монашека"? - Поясните!
- А ... это... - девушки захихикали. - Мы ему, когда он в баньке мылся - сухова шалфею в печку сыпанули - смеху ради. - Ему от того сделалось изумление, а мы - в щелочку на его беспокойство подглядывали.
- Вот оно что, - усмехнулся Ружинский. - Так значит вы на него загодя глаз положили. А что ж не вошли в баньку то - неужто сробели?
- Мы и вошли, было, - стала вспоминать Катя, - токо, значит, мы разоблачимшись, стали с ним, учмуренным, балувацца, как тут еще какая-то то в баню прет. Мы, как есть, сробевши затаились в предбаннике, а после выскочили наружу. Сдуру выскочили - одежда-то внутри осталась. А после уж заперто было снутри. Мы потом у бани изветелись - заглядали - цикаво ж, - шо там такэ. А ничего все одно не увидели. Пришлось идти до себя голыми и одеваться в другое.
- Так вы не видели того кто после вас пришел?
- Видели, шо була то девка чи баба, шо и вона с ним балувалася - только в пару и мраке не разглядеть було хто.
- Опередили вас. значит. Ну ладно. А вы, - гетман повернулся к козакам, - тут же сидели рядом, пока они мучили этого Агафона и преспокойно продолжали вашу вакханалию.
- Ну яка така ватханалия - побойтесь Бога, пан гетман. Ну выпивают люди, ну разговаривают громко - не идти же нам было по койкам, когда все только-только началося,- раздраженно пожал плечами Иван. – И, Евстафий Григорич, - мы ж не звери какие. Говорю, как есть - было, было и такое шо мы - по свойски с Петром потолкалися, но токо до первой кровянки, а после - опьять за стол, и опьять усе чинно-благородно
-Хорошо, хорошо, - ну а что ж Данила?
- Данила –царствие ему небесное, девчатами, пока воны с калугером возился сильно интересувался. Особливо Катериной. Советувал им шо да как трэба робыть.
- И что ж не пил- не бузил вами? Вел себя как порядочный человек? - утомленно поинтересовался Евстафий.
- Не, не бузил, сидел чин-чинарем, хоча и бухал наравне со всеми. Кабы не эта дуреха Катька, нажрался бы человек, как все да и спать пошел. Так нет же! Они эти вот лоскотухи ненасытные, странничка, значит уделали, и ещё им попроказить чесалка чешецца: « А давайте вы, говорит, Данило Авдеич наденете рясу этого молодчика, а в рукава вдоль плечей проденем держак от сапки шоб он нас ничем кроме самог нужного не касаося и мы все втроем станем к речке предом, а до вас не передом и вы станете на поповский манер нам грехи отпускать. Говорят, дескать, вам только одно подавай. а нам трэба шоб було смэшно.
- И что ж остальные девчата поддержали Катерину?
- Хо! Ищё как поддэржалы! И Маринка и Груша. Воны аж взвыли от щастя наши черешенки – так им до души припала Катькина затея. Так и верещать, так и верещать: "Хотим смэшно, хотим смэшно", – Сдал собутыльниц Иван.
- Неужто наш Данила Авдеич, царствие ему небесное, на такое повелся?
-Па-ашел в баню за рясой, наш Данила Авдеич, земля да будет ему пухом, - перекрестился козак. - Не пошел – поскакал шо твой сайгак! А за ним и Катя увязалась. Она ж его, эта, как ее? Хваворитка – вона его. Була... Он когда пьяный всегда до нее стремился. Ну и она - натура известная - около начальства вертится
- А вы?
- А мы с этими козами двумя так и Читать далее...

[699x651]
Когда запыхавшийся инок, возник на пороге, гетман о деле заговорил не сразу - начал издалека:
- Я вот все хотел спросить - ты чьих будешь, инок? Откуда родом, кто у тебя есть из родни? Лик мне твой как будто знакомый, а где видел в толк не возьму.
- Из лоцманской слободы мы. Батя, упокой Господь его душу водил торговых людей через Пороги, покуда не утоп на Вовнигах. А маманя живая на в Половице на Озерках хозяйнует - левадица ,у неё, птица– гуси-утки... Тяжеловато ей – немая она, но справляется...
- Так у тебя матушка немая, - посочувствовал гетман, - а слышит ли?
- Слышит, - только языка нету – отрезанный язык от – пошутил кто-то, хмуро пояснил инок.
- Шутников у нас тут хватает, да и не только у нас, - сжал кулаки гетман. - А ты значит потомственный лоцман! «По воде аки посуху», - смутное видение идущего по воде и с книгой в руках слегка сбило его с мысли. Но, сделав усилие, Ружинский продолжил:
- Лоцман на Порогах первейший человек, без него никак, верно?- он знал что задавая собеседнику вопросы, ответом на которые могло быть только «да», - Знал Евстафий - сказав несколько раз кряду да, собеседник продолжал обычно соглашаться даже будучи внутренне несогласным.
- Что верно то - верно, - согласился, ничего не подозревающий инок, - лоцманы народ уважаемый, смелый.
- А и не всякий лоцман, справится по низкой воде, да по низовке!
- Вот и мой батя не справился,- тихонько вздохнул Агафон. - - Он, правда, к тому времени торговых людей водил через Пороги неохотно- всё больше рыбалил на Вольном. Оружие старое из воды доставал, - говаривал что казну несметную видел на дне, в Собачьем Горле, по низкой воде, в засуху. Да только раз ему такое там открылось, а после ничего кроме ржавых сабель и не достал. Всё потом ушло оружейникам за медные деньги на перековку, Может золото это ему и привиделось, или приснилось. Только головой он от этих своих поисков и повредился. Всё твердил, бывало, покойничек, Царствие ему Небесное - Агафон осенил себя крестным знамением - найду мол золото и будет жизнь моя сиять как царь Непрогрыз. От своих этих мечтаний он и сгинул. В Порогах – там с головой дружить надо, а не мечты мечтать... Только одно весло и нашли на Перун-острове. Вот и все отцовское наследство - весло ясеневое.
- Какое не есть, а наследство, - философски прокомментировал князь. Батю-то как звали?
-Батю? – Еремой..
-Еремеем значит – А байку я эту я эту байку про ЦАря Высокой ВОды - слыхал! Что придет время когда все погубит это Непрогрыз- и Луг, и Пороги, – покивал Евстафий. - Ну, а вот, по высокой воде –любой смелый человек постаравшись сможет? Что скажешь, лоцман? - Не заинтересовавшись историей двинувшегося умом кладоискателя, гетман плёл дальше свою паутину, – Лоцманам по высокой воде самое в время через Пороги ходить, деньгу зашибать, так ведь, кормчий?
- По высокой воде легче – известное дело, - бесхитростно согласился монах.- Нас бывалые лоцманы так и обучали - сперва по высокой воде чтоб к быстрой воде пообвыкли, а после уж правильная наука лоцманская.
- И что ж, скоро ли обучались - быстрой езде-то ?
- От чего ж, - нескоро! Мы ещё совсем по малолетству, бывало, - снарядим мрежи с каючками и айда - на Ненасытец. Кто по старше те, значит, рыбалят, ну а мы мелюзга в каюках как с горы на салазках по быстрику слетим и назад через Настырку волоком каючки волокём. Отдышимся и опять вниз – так вот и забавлялись, - Агафон неловко развёл руки, как бы извиняясь за то что не нашёл себе в детстве более достойной забавы.
-Не уж то прям-таки как на салазках ?!- неискренно посмеявшись,
гетман решился перейти к тому ради чего завёл весь этот малоинтересный разговор: - Так ты позабавься ещё раз, монах, да и мне послужишь заодно. Отправляю тебя за Пороги, к Хортичевому острову - к самому кошевому атаману . Бывал на Хортице?
- Та бывало по малолетству.., - не радуясь ответил Агафон.
- Так то что по малолетству - то не в счет! - Замахал руками Ружинский. - Вот теперь-то тебе самое то на Сичь! Самое то, брат Агафон – запорожцы это, брат тебе не просто так! Это тебе ого! Запорожцы! Ты Агафон, - гетман повел разговор так, как буд-то гонец уж и согласился, - на Хортице, сразу за Остренькой Заборой, у Вшивой Скели причалишь и жди там на песке... Заждаться не успеешь, - он усмехнулся – а тут уж и они тут как тут, лыцари низовые. - Он произнёс «рыцари», намеренно по- простонародному, и выходило вроде что «лыцари» - не такие уж рыцари. - Агафон удивлённо поднял брови.
- Да нет, - поспешил развеять его сомнения гетман, - они люди правильные, у меня с ними разногласий вобщем-то нет - так, иногда, возникает весёлая путанница, от Читать далее...

Случилось то, что должно было случиться - русских в Коргизии стало пресовать. Ведь - руку на сердце положа - ясно было еще на старте, что никто из взбунтовавшихся киргизов и думать не думал о социальной справедливости. Во всяком случае о социальной справедливости, как ее понимают в просвещеных еропейских королевствах. В Кингдомах, так сказать. Ордынцам как всегда - просто хотелось пограбить. У них Чингис-хан национальный герой между прочим, и естественно, наиболее активные себя с ним позиционируют. Воникает вопрос - почему, собственно, в последнее время вся эта колониальные угнетенцы так активизировались? Почему престали бояться белого человека?! Тут ответ надо поискать у Льва Гумилева, с его теорией пассионарности. Или - что все-таки вероятнее - это закон природы в действии - шакалы бросаются на одряхлевшего быка, или в случае с Россией - медведя. С точки зрения всех этих окраинных освобожденцев - справедливость, по-видимому отождествляется с правом титульной нации прессовать русских . Для мусульман-суннитов это более чем убедительная идеологическая платформа. Тем более что денег Курбанбека Бакиева на всех революцонеров не хватит, даже если бы они нашлись все до копеечки. Вобщем, праведный гнев столетиями угнетаемых Россией инородцев обратился теперь на русских как на инородцев и иноверцев. Все эти окраинные черные дыры не закидаешь никакими деньгами. Закидывать, конечно же будут, причем весьма активно - в этом я уверен. Уже начали. Это, собственно, схема взаимодействия СССР со всеми сводолюбивыми народами. Покупать дружбу. Платили дань орде, платили братьям по соцлагерю, платили африканским и латиноамериканским свободолюбивым республикам, платили братским компартиям - теперь пришло время платить дань бывшим друзьям по Союзу Нерушимому. Чтоб русских там не убивали. а просто поколачивали. А что! Революционеры сначала министру внутренних дел старой власти крепко навешали, а потом замминистру новой власти с той же легкостью и также от души накостыляли. Интересно что не расстреливают как румыны, но лупцуютдо полусмерти. Вероятно по природной своей киргизской незлобивости и радушности, о которой я неоднократно слышал. С чего бы они, добрые, стали панькаться с учителем, к примеру, русского языка? Что тут скажешь - время интернационализма прошло и на дворе время разнузданнного капитализма, для которого характерна межнациональная, классовая и межрелигиозная вражда. Звучит банально, но факт - вернувшись на путь капиталистического развития народы в нагрузку к демократии получили олигархов, баев и религиозный радикализм. Сбросив постылое ярмо камунистической номенклатуры, тут же напялили другое - феодальное. К коммунизму возврата нет и поэтому не нужно никому помогать - это не поможет. Тавтология, но по другому не скажешь. Раз уж капитализм, то и действовать нужно как это делали всегда английские и прочие империалисты. Грязные, но эфективные методы обращения с отсталыми народами. Нужно дать ясный сигнал всем сободолюбивым соседям: "Люди, вы никому не нужны, нечего с вас взять. Вы ведь сами знаете что действительно нечего! Поэтому ступайте себе с Богом." А вот соотечественников репатриировать нужно, просто необходимо! Сколько бы это не стоило - и на этом все. А дальше минные поля, как между Черногорией и Хорватией, как в Боснии между религиозными анклавами. И визовый режим. Вот такой национальный эгоизм. Они не виноваты просто им нужно как следует побузить, а потом уже будут жить как все. У себя.

[525x700]
Выросшему в лоцманской слободе Агафону и впрямь не впервые было проходить Пороги. Высокие июньские воды мощно влекли лодку по гранитным коридорам. На одном дыхании прошёл он подтопленные Сурской и Лоханской пороги. Проплывая мимо Лоханской Стрелицы, как в детстве засмотрелся он на устремленную в вечернее небо каменную колонну.Не грёб, а просто стоял и смотрел пока течение не снесло его к Стрелицкой Заборе. Там он вышел на берег и вскарабкавшись на почитаемую всеми днепровскими лоцманами скалу, и, отыскал на верху пятипалый контур. Углубление в камне в точности походило на растопыренную кисть мужской руки. Благоговейно прижал он руку к шершавой поверхности камня - прижал и как всегда оказался не готов к жесткому покалыванию, пробившему руку аж до локтя плеча – отпрянул. - Ишь как штрыкает! В второй раз приложил и уже удержался, не дернулся. Терпел аж пока по одежде и волосам не побежали с сухим потрескиванием голубые огоньки; - тогда покалывание стало совсем уж нестерпимым. - Ну хватит! Он убрал руку и благодарно приник лбом к граниту прощаясь. Затем, спрыгнув вниз, пятясь и кланяясь глыбе до земли вернулся к лодке.
Нужно было спешить. - Агафон выбрался на стремнину и в надвигающихся сумерках преодолел гигантский водяной вихрь, образованный Тягинской Заборой. По старинному лоцманскому поверью, здесь нужно было задобрить живущего в Смоляре водяного, и Агафон, бросил в воду щепотку соли, испытывая при этом угрызения совести за свой суеверный поступок. А впереди, между тем, был самое опасно место на Порогах - Ненасытец. Его девять пусть и залитых сейчас водой лав, создавали множество хаотично переплетающихся быстриков, а огромная скорость течения в сужающемся русле и далеко выдающийся в реку скалистый мыс Настырный требовали от лоцмана умения читать тайные знаки реки, указывающие верный путь или предупреждающие об опасности.
Прислушиваясь к нарастающему реву порога, Агафон трижды перекрестился и поцеловав нательный крест, занял место на корме полулёжа, опираясь на воду надёжным ясеневым правилом.
Как вольный сапсан жарким июньским днём ловит над розоватыми днепровскими скалами восходящие токи пахнущего чабрецом ветра, и едва шевеля крыльями опирается на изменчивые воздушные вихри, так, перебрасывая долблёнку из быстрика в быстрик, забирая всё левее и левее, - Агафон счастливо уклонился от встречи с хищными глыбами мыса Настырки, удеражался на струе. Течение огибающее мыс подбросив корм вверх, потащило лодку по наклонной бугру аспидно черной воды и, забросав пеной, ввергло челнок в Пекло, так кормчие называли мрачный, затенённый нависающими скалами, залив, в в водах которого в нескончаемом печальном хороводе кружили распухшие утопленники.
Стараясь не смотреть в их строну, гонец шепча молитву «за упокой», вычерпал горстями воду и снова погнал, погнал думбасик дальше, торопясь до мрака пройти Вовниги.
Лавируя между возвышающихся прямо на течении грозных камней, он несся по течению уворачиваясь от их, буравящих воду, лбов. Не подвела лоцманская чуйка - всякий раз он верно находилеужное направление между островами, островками, валунами и заборами, пока не достиг Вовнигского Рога. Здесь, следуя за течением резко поворотившим вправо, уже при свете восходящей луны гонец выплыл к Вовнигскому порогу. Почувствовав одуряющую усталость он, негнущимися пальцами расшнуровал расшитую красным торбочку и рассыпая на лицо и шею ее содержимое вытряхнул в пересохшее разом горло все разом и, похлебав из реки, пустился опять то махать, то рулить своим неутомим веслом. Пока удача сопутствовала ему - легкий северный ветер тянул над водой, добавляя скорости лодке и без того, как на крыльях несущейся по течению.
Окончательно стемнело - и уже не зрению вверяясь, а больше благосклонности судьбы и крепким рукам своим, не ощутив испуга, а только еще больше ожесточаясь, он в последнее мгновение избежал удара о скалу Гроза, на которую его, обессиленного борьбой с двумя кипящими лавами, вынесли в темноте коварно переплетенные быстрики Деда.
Русло Днепра от Вовниг до Будилы забито мелкими островками и там и сям торчащими из воды скалами, но река пошире, течения послабже. И месяц взошел - аж до татарского берега все видно. - Ага! это вот туточки скеля скалы Саврань, а вон там и Курчина Забора. Можно и подсократить путь по высокой водео - риск не велик туму кто знает. - Агафон направил лодку в проход между коварными мелководьями заборы, и выйдя к Будиловскому порогу, сходу прошел его лавы. Явственно ощущая бодрящее действие зёрен, подаренных гетманом, он тем не менее, пустив лодку плавом, переводил дух пока течение сносило его вдоль Таволжанского острова к Перуновой Рени. Среди лоцманов и рыбаков бытовало твердое мнение, что на островах этих нечисто. Даже татары, считавших Таволжанскую переправу самой удобной Читать далее...

[600x450]


Течение заметно ускорилось – заворачиваемая от левого берега грядой огромного Кухарева острова масса воды, стесненная Крячиной и Самийловой заборой с гудением вливалась в узкий проход – туннель Собачьего Горла. С не собачьим - волчьим воем понеслась река по узкому каньону стиснутая скалами Лантуховского острова и кручами левого берега. Выкрикивая в перемешку слова молитв и ругательств, с гиканьем и хохотом проскакал по бурунам, швыряющихся пеной быстриков, безрассудный кормчий и задом наперёд влетел в устье Балки Вольной. Уже оказавшись на тихой воде, он, ночью одолевший Пороги, завизжал, заухал распугивая сов в дубраве Кухарева острова, загорланил срамную лоцманскую частушку про «балуванную Галю»... Радовался человек и то сказать - было от чего...
…Оторался, отсвистелся – а и вся сила последняя ушла с песней и дождик – вот он... Тык-дык-дык, закапал-закапал, а после хлы-ынул. Не-е-е - просто неба не заночуешь. Поскучневший, враз до ники промокший, едва шевеля веслом вплыл каючком Агафон под своды Чертовой хаты, а там – где-то за каменными расколюками - гля!.. Отсвечивало неярко на своды. Костерок кто-то палит. – Ну-у, не один тута! Рыбаки ночуют! – Только вот лодки ихней что-то не видно... Эх, славно, что не один! – Отлегло у Агафона. Он припомнил, как промеж лоцманами называли по-разному эту пещеру - кто Чёртовой , кто Дурной хатой, а кто просто - Пиздой. Инок невольно усмехнулся припомнив, как говаривали они друг другу, бывало, завидев грозовые облака:
« Кажется дождь собирается! Вишь, братва, как на Кичкасе лупит! Айда, люди добрые, в Пизду – там пересидим!». Но такое случалось редко - само название пещеры не располагало коротать там время. Однако ж усталого путника сейчас и не занимала репутация места с сомнительным названием - ветер, как и предсказывал Ружинский, поменял направление. Задула низовка, и, пропитавшиеся в низовьях Днепра морской влагой облака, поглотив луну, закрыли полнеба. Агафону как-то сразу и всерьёз стало холодно. Выволок кое-как Афоня челнок на берег и втискался в пещеру. - Одева-а-а-ться! Рясу поверх заскорузлой рубахи напялил – оно должно бы согреть, а нет – не помогло. Холодно Агафону - знобит его по-прежнему. Так клацая зубами и содрогаясь вышел он к костру. А там, кто бы мог подумать – не рыбаки, а какие-то три - одеты - не то чтобы по-татарски, но и не по христиански – как-то по-степному. "Мать чесна - это ж печенеженки!" - смекнул инок... В длинных до пят галабиях из под которых виднелись светлые женские шаровары, кругленькие шапочки, косичками - одно слово: степнячки. Тоже, видать недавно сюда забились – как и он промокшие. Две из них постарше, как и все печенеженки невысоки, худощавы и не из робких: - ночью, одни, в диком месте... Незнакомого мужчины не забоялись - даже не удивились нисколечко. О! - Ну вот - похватали дрючки, стали на изготовку. Ух! – Маленькие, злобные - росомахи! Да-а-а! Поискать таких! Сурьезные женщины – не робкого десятку. Могли вполне и огреть по кумполу, ведьмы ведь - креста на них нету. А так вообще ничего себе. Не старые еще. А та которая третья и вовсе дите-дитем. И гермачок на нёй накинут муравский. Необычная очень даже безрукавочка - цвет свой меняет и вроде как шеволится вся сама по себе - то бела как снег, то зелена как майская степь, то бурая как осенний бурьян. Да только что ж засматриваться, бабы-девки, пригожи ли нет ли - во что одеты. Не до того - трясет аж зуб на зуб не попадёт, не до разгляделок. А они - путницы эти, - запасливые. Размочаленных Днепром деревяшек, прошлогодней камышовой соломы, кизяков сухих понабрали, хоть и прохватило их дождем пока таскали, но поднатащилии весь этот сор в Пизду, не поленились. Теперь вот можно костерок палить. А он бы с дороги с устатку пожалуй, что и не распалил, да и дождь хлыщет снаружи - уже во всю, сырой-то, поди, плавник уже. Но вот подвезло ему в кои веки - горит на песке под каменными сводами дымный костерок. Оно дымно, конешно, но жить мо-о-жно... Самый расслабенький огонек, промокшему путнику первейшее дело. Пускай там у входа дождик , пускай ветер - теперь то уж пуска-ай себе! Свезло ему, - ведь чужих костров на долгом пути ни для кого нету. –
- Спаси Христос, добрые люди. Доброй вам ночи, – вышел на свет гонец, перекрестился и поклонился. Я, Агафон, Иванов сын, послушник Самаро-Пустынский, сам из мандрыковскмх лоцманов - а щас я еще и посланник. От Его Светлости Евстафия Григорьевича Ружинского добираюся на Сич, на Запорожскую.
- А нам шта ты гетманский, шта тьмутараканский – все едино, - враждебно проворчала одна из женщин. Покуда тебя тута не было мы сами по себе ночевали, огонь-ватру палили, не грустили, не скучали, бо забот не знали, лоб хоч и не Читать далее...