[700x560]
Пока Агафон изнемагал в тисках гетманского гостеприимства, а потом спал в пыльном спорыше просто неба, хозяин усадьбы, гетман Ружинский, уединился в кабинете за чтением документов, шкриптов и созерцанием географических карт, ворох которых постепенно рос у него на столе, по мере ознакомления с оными. Временами до него долетали возгласы увлеченных дискуссией казаков и тогда он, не переставая читать, недовольно хмурился. Тем временем всплески оживления за столом стали чередоваться все более продолжительными паузами и, когда наконец снаружи воцарилась тишина, Евстафий все еще оставался в кабинете. Возвращаясь к прочитанному он брал со стола то один то другой документ и еще глубже вникал в уже знакомый текст. Когда он в очередной раз прервал чтение, чтобы сменить оплывшие до основания свечи, его уединение было нарушено тихим стуком в окно. Гетман не удивился – ночные визиты были обыденным делом – верные ему люди чаще приходили под покровом ночи чем при свете дня.
Ружинский не был человеком подозрительным, но его жизненный опыт убедительно свидетельствовал – скрытая активность - лучшая защита во враждебно настроенном и непредсказуемом окружающем его мире.
Наклонившись к перламутрово поблескивающему, в отсветах пламеней свечей, слюдяному квадрату оконной рамы, он потребовал: «Назовись» За окном взволнованный голос отозвался: «Ваша светлость, умоляю, выслушайте меня, не поднимайте шума! Выслушаете меня и вы не пожалеете, уверяю Вас, клянусь всем святым!»
- Не пожалел бы ты о своих клятвах, и вообще о том что появился здесь незванно. Я впущу тебя если ты настаиваешь, но уйти ты сможешь только по моему разрешению. Что за дело у тебя ко мне, - дело о котором нельзя разговаривать с гетманом при свете дня?
- Обстоятельства мои чрезвычайны и я готов к вашему недоверию и даже гневу.
- Ну значит получишь от меня поддержку или испытаешь силу моего гнева! Оставайся где стоишь, мне нужно одеться и найти ключи, - коварно схитрил Евстафий и бесшумно как кот ступая в мягких домашних сапогах подскочил к столу, извлек из под столешницы тяжелый длинноствольный пистолет и воспользовавшись потайной дверцей выбрался на площадку перед домом. Скрываясь в тени стрихи он пробрался вдоль стены и очутился за спиной непредусмотрительного незнакомца. Приставив к затылку непрошенного гостя дуло пистолета он негромко и деловито приказал:
- На------------------------------------------------------------------------- колени! Рук-к-ки не прячь, не шевелись и я не сделаю тебе больно! – он ловко обшарил стоявшего на коленях перед ним человека. Затем сгреб его за шиворот и подняв на ноги, толкнул в сторону потайной двери:
- Иди, давай, в хату,- посмотрим какое у тебя дело, что днем с ним к гетману не ходят! Продолжая толкать пленника в спину он проволок его в свои покои и там, добавив огня, внимательно осмотрел его, совсем еще молодого, совершенно не похожего на подготовленного воина.Успокоившись Ружинский усадил своего ночного гостя за один край стола, а сам уселся напротив, многозначительно положив рядом с собой свой любимый «Лепаж». Выдерживая томительную был вполне хладнокровен и полон решительности, но то что я увидел в нескольких шагах от дома взволновало.
- Послушай-ка! – перебил его Евстафий – ты знаешь кто я, а кто ты - мне не известно. Это неправильно - неправильно, потому что несправедливо. – Назваться вымышленным именем – вот собственно все, что тебе удалось за время нашей встречи. Нич-чего достойного внимания я пока не услышал. Даже странно – стоит тебе открыть рот и мне становится смертельно скучно, а когда ты молчишь, я сгораю от любопытства - что ж за гость такой и отчаянный, и скрытный, а взволнован-то как! Как взволнован! – Ружинский рассмеялся. - И как ты прошел мимо карты – они что же спят скоты этакие?! И что тебя могло взволновать в моем дворе – не сельская же оргия моих слуг?!
- Стража спит ваше сиятельство, подтвердил гость, и еще какие-то пулураздетые женщины спят прямо на столах но не извольте гневаться ни на них ни на меня, Ваша светлость! Я ружейник, из Мандрыковки, –успокаиваясь от того, что разговор зашел о вещах привычных и понятных, - охотно пояснил лже-Гурий, отмолчавшись по поводу сомнений Ружинского в том, что касалось его имени.
-Я знаю я всех Мандрыковских оружейников – их не много и люди они серьезные, метал понимающие – а это с годами приходит. Ты, верно, подмастерье, ученик? У кого?
- У Михайлы, у Кажана –вы его должны знать...
- Как не знать, - оживился гетман, - Кажан оружейник известный, мог бы в Европах жить - ну вот здесь обосновался. - Честь и хвала, честь хвала - не побрезговал добрый человек нашим убожеством - всему люду – и козакам, и пахарям, и охотникам от его искусства теперь удобственность и надежность в их занятиях. Его, конечно, все знают, он на церкви, на монастыри жертвует - ссылаясь на него ты поступаешь правильно, только вот неправильно думать про коронного гетмана. что он человек легковерный или пуще того наивный
- Вы мне не верите, - поник головой ночной гость. Я сюда с таким трудом, ночью, по буеракам добрался – и мне не верят! Я бы все толково вам изложил, поверьте, но то что я увидел в нескольких шагах от вашего дома!... Это взволновало и напугало меня до крайности! Там... там... то что там – это так страшно! Страшно и гадко... И вот после всего этого мне неверят!
- Да ладно, тебе – отдыхают люди, выпивают... Ну разгулялись чрезмерно – бывает. Что ты заладил – страшно, гадко... – пьяных босяков не видал?
- Это не босяки, - ваша светлость, то есть они там тоже валяются, но они же живые, а то что там ЕЩЁ... мне кажется это... это был вполне хладнокровен и полон решительности, но то что я увидел в нескольких шагах от дома взволновало.
- Послушай-ка! – перебил его Евстафий – ты знаешь кто я, а кто ты - мне не известно. Это неправильно - неправильно, потому что несправедливо. – Назваться вымышленным именем – вот собственно все, что тебе удалось за время нашей встречи. Нич-чего достойного внимания я пока не услышал. Даже странно – стоит тебе открыть рот и мне становится смертельно скучно, а когда ты молчишь, я сгораю от любопытства - что ж за гость такой и отчаянный, и срытный, а взволнован-то как! Как взволнован! – Ружинский рассмеялся. - И как ты прошел мимо варты – они что же спят скоты этакие?! И что тебя могло взволновать в моем дворе – не сельская же оргия моих слуг?!
- Стража спит ваше сиятельство, подтвердил гость, и еще какие-то пулураздетые женщины спят прямо на столах но не извольте гневаться ни на них ни на меня, Ваша светлость! Я ружейник, из Мандрыковки, –успокаиваясь от того, что разговор зашел о вещах привычных и понятных, - охотно пояснил лже-Гурий, отмолчавшись по поводу сомнений Ружинского в том, что касалось его имени.
-Я знаю я всех Мандрыковских оружейников – их не много и люди они серьезные, метал понимающие – а это с годами приходит. Ты, верно, подмастерье, ученик? У кого?
- У Михайлы, у Кажана –вы его должны знать...
- Как не знать, - оживился гетман, - Кажан оружейник известный, мог бы в Европах жить - ну вот здесь обосновался. - Честь и хвала, честь хвала - не побрезговал добрый человек нашим убожеством - всему люду – и козакам, и пахарям, и охотникам от его искусства теперь удобственность и надежность в их занятиях. Его, конечно, все знают, он на церкви, на монастыри жертвует - ссылаясь на него ты поступаешь правильно, только вот неправильно думать про коронного гетмана. что он человек легковерный или пуще того наивный
- Вы мне не верите, - поник головой ночной гость. Я сюда с таким трудом, ночью, по буеракам добрался – и мне не верят! Я бы все толково вам изложил, поверьте, но то что я увидел в нескольких шагах от вашего дома!... Это взволновало и напугало меня до крайности! Там... там... то что там – это так страшно! Страшно и гадко... И вот после всего этого мне неверят!
- Да ладно, тебе – отдыхают люди, выпивают... Ну разгулялись чрезмерно – бывает. Что ты заладил – страшно, гадко... – пьяных босяков не видал?
- Это не босяки, - ваша светлость, то есть они там тоже валяются, но они же живые, а то что там ЕЩЁ... мне кажется это... это неспокойный покойник!
- То что там ЕЩЕ – насторожившись и посерьезнев гетман показал на окно, - наверняка имеет какое-нибудь объяснение. Неправильно думать про коронного гетмана, что он человек легковерный или пуще того наивный. Ты меня убедил только в одном, о гость – что ты человек мутный - ибо пришел ты днем и не желающий открыть свое имя. Мое же имя известно всем и всякий может прийти, и я всякого выслушаю, всего-то то и надо что явиться при свете дня и назвать свое имя
- Все так Ваша светлость вы для людей открыты, это все знают! Ясно мне, и то что осмелившись вас беспокоить ночью, я проявил предерзостную настойчивость. Но не о себе хлопочу – ВАШЕМУ сиятельству угрожает большая опасность. Беда стучится в ваши двери - стоит вам пройти со мной наружу и вы поймете о чем я.
- Моему сиятельству, как и всякому смертному всегда угрожает та или иная опасность, усмехнулся Евстафий, - опасность подпасть под женские чары, к примеру – или, там, выпить лишнего на званном обеде. Еще есть такая опасность понапрасну потерять время в полночной беседе с пустым человекоми и невыспаться.
- Не смейтесь, прошу Вас! Отнеситесь к этому серьезно, - всхлипнул ночной гость. – У вас там по двору монах по воздуху летает, а вы шутите, ваша светлость. Стоит вам посмотреть на него и вы поймете мое волнение.
- Не сомневаюсь что как только мы выйдем на двор выяснится что этот... летун... уже улетел. – Хотя... гетман подошел к окну и откинул занавеску – Ч-черт! Черт! – отпрянув, воскликнул он и совсем по-другому посмотрел на гостя.
- Вот его видите, ваша светлость? Вы его тоже видите? - прошептал тот.
- Ерунда какая-то, - гетман нахмурился, - вот сейчас пойду и все выяснится. Но как быть с тобой, так и не назвавшим свое имя, блеющего об угрожающей мне опасности, и в то же время приглашающего меня на ночную Какая нелепость...-- Гетьман задумчиво посмотрел в глаза гостью, - Надо же с этим что то делать, мой друг! - и, мгновенно преобразившись, он подхватил со стола свой «Лепаж», направил его в лицо побелевшему собеседнику: пожалуй я тебя свяжу для начала по крепче, а потом я пойду и разбужу стражу, и стража, конечно же, словит того летуна, и мы посадим вас - и тебя и его под замок. – Так будет правильно – да так будет правильно. Так я устраняю нелепости, мой юный друг! Но гость проявил неожиданную проворность – отчаянным движением он отпрянул в сторону, спровоцировав Евстафия на выстрел - и дюймовая пуля, пробуравив воздух, там где он только что сидел, сокрушила дубовую раму окна и с пением пошла кувыркаться где-то в хаосе переплетений стволов и ветвей за пределами усадьбы. Почти одновременно с кусками дерева и осколками слюды перекувыркнувшись через голову вылетел в оконный проем проявивший невероятную прыть ночной гость. Раздосадованный Ружинский только и успел заметить сквозь клубы порохового дыма мелькнувшую в амбразуре окна тень. – Ушел, ушел гаденыш! – гетьман в ярости дергая себя за усы бросился к дверям. Где-то впереди в направлении берега Суры сходил со слуха топот бегущего, а потом послышался всплеск – это Гурий бросился в реку. В лунном свете Евстафию было видно как беглец выбравшись на берег некоторое время стоял вглядываясь в темноту. Ружинский поднял было разряженный пистолет, но опомнившись, ругнулся и опустил бесполезный ствол. На другом берегу послышался негромкий смешок, а затем Гурий, ( Гурий ли?) широко замахнувшись, швырнул чем-то в сторону преследователя. С шелестом пролетев над речкой у самого уреза воды в песок воткнулся засапожный кинжал:
-Принимай подарок, Ваша светлость! Сам додумывай – филозоф!!! Вскарабкавшись на обрывчик, парень вывел за повод скрытого в зарослях дриганта, не мешкая вскочил в седло и пустил коня по склону к вершине холма. На гребне он приостановился, как буд-то размышляя – куда же ему теперь, - но уже через мгновение хлестнул коня, свистнул и, промелькнув в лунном свете места ударив в галоп, исчез из виду.
Пристыженный гетман подобрал с песка засапожнник, сунул его за голенище и подался напрямик травянистым изволоком к усадьбе. Споткнувшись о спящих вповалку на траве конюхов Ивана и Петра, он вернулся к браме и, растолкав спящих вартовых, приказал им « немедленно устранить со двора блядское непотребство», - сказал и рассерженно зашагал искать "летающего монаха.
На подходе к дому гетман, вглядевшись в темноту замедлил шаг, и вглядевшись во мрак остолбенел – в воздухе не касаясь ногами земли, крестообразно расставив руки, плыл черный силуэт монаха и полы его рясы слегка покачивались на предрассветном ветерке.
Не веря своим глазам гетман вплотную приблизился к фантому – призрак ему кого-то определенно напоминал. Поняв, кого именно, - Евстафий со стоном сжал кулаки—он ожидал увидеть всё что угодно , но не доброе круглое лицо верного тиуна – несомненно неживого. У живого человека лицо никогда не смеётся полностью, что-нибудь в нём остается печальным—либо глаза, либо рот, а домоуправитель гетмана смеялся каждой чёрточкой, каждой складочкой своего плутоватого лица. Чёрная дыра его рта зияла как оконце в бездну и в нём сияла одинокая звёздочка. Вид этой одинокой печальной звезды поразил Ружинского не меньше чем неестественным образом повисший в воздухе его верный слуга - облачённый в рясу, беззвучно смеющийся и мёртвый. В совершенно неестественной ситуации, он поступил просто — как всегда просто и естественно: то есть уповая не на молитву, а на силу оружия и твердость своей руки. Он вложил ствол пистолета в рот мёртвого слуги, в эту воронку бездны, и повёл им в сторону загадочного светила. Светило на деле оказалось вполне прозаическим светляком, который с лёгким жужжанием покинул облюбованное им убежище и растаял мигая в ночном, полном созвездий небе.
Гетман очнулся от наваждения — обойдя то, что было перед ним он, уже не сомневаясь в том что ему предстоит сейчас увидеть, приподнял полы рясы и убедился, что покойник насажен на ратище. Всё случилось по-видимому совсем недавно - кровь ещё не успела запечься на древке пики... – Ружинский, одёрнул полы рясы и затворил мёртвые очи своего слуги. Затем он прошёл в дом, разбудил бунчужных, велел снять с рожна, обмыть тело и оказать помощь родственникам:
- Расходы? - Что за вопрос, бунчужный?! – Уж не знаю который вы из двух... Не скупитесь, козаки - у людей горе!... - Баландины, все исполнили, как было велено. По своему уже, а не гетманскому хотению обыскали они усадьбу, выставили дополнительные караулы, а утром послали человека - оповестить проживающих в хуторе Никольском близких покойника о случившемся.
Остаток ночи в усадьбе гетмана прошёл в мрачнах хлопотах. Бунчужные выставили караулы и осмотрели место гибели несчастного тиуна. Нежелая тревожить воображение впечатлительных женщин и иностранцев, козаки сняли тело с древка, внесли его в хату, обмыли и в одежды, подобающие случаю и полжению, которое занимал при жизни несчастный. Сотни раз хоронившие в походах боевых друзей, степные пираты сделали всё споро и умело от их уверенных спокойных движений всем присутствующим стало легче. Их невозможно было представить идущими за плугом или у горна – они были созданы чтобы убивать и хоронить. Они были из тех, кто повинуются только боевым трубам и теперь они перед лицом неведомой опасности они не были подавленны ни растерянны. Как голодный в предвкушении пира бунчужные нетерпеливо раздували ноздри и сжимали костистые кулаки в предвкушении череды кровавых событий...

Ружинский, под приглушенные звуки их деловитой возни с убитым, пытался заснуть в своей спальне на неразобранной постели, но мысль его то возвращалась к прочитанным накануне книгам, то с грустью представлялись ему завтрашние причитания родни несчастного Данилы. Ни гнев ни досада не терзали его сердце – жаль было, конечно, плута- тиуна, удивляла непонятная жестокость с которой неведомый убийца или убийцы расправились с этим беззлобным человеком и он, гетман, в собственном имении не смог этому помешать—так что ж говорить о затерянных в глухих байраках хуторах и зимовниках! Ружинский лежал на неразобранной постели при свете вздыхал, разглядывал столь необычно доставшийся ему хонжар – что за странный нож – откован, видимо, из бруска настоящего индийского булата, а долы вот не совпали – ошибся мастер. Надпись впрочем хороша!– Он в который раз прочел: "буду верно служить тебе и всем твоим". Надо же - строка из Корана! Красиво, но булат все одно перевели умельцы... – Закалили-то через жопу, клинок вон светлый, уголь на себя не принял - спортили материал мудаки Мандрыковские!
Он опять вздохнул – ему было жаль испорченной стали, убитого слуги, нелепо оборвавшегося разговора с ночным гостем, а больше всего ему было жаль едва успевшего начаться и уже безнадежно испорченного лета.