Получив свои хлеб и воду, они сыскали, меланхолично слоняющегося в свете убывающей луны инока и, теперь вместе, направлялись на берег, где паслись их расседланные и стреноженные кони. Там же в обнимку с торбой овса, скучал уже посланный кем-то мальчик-подпасок.
Самийло залез в торбу – сыпанул в рот овса, проверяя добр ли, и остался недоволен:
- Слышь, постреленок, неси-ка ты это назад, пусть конюший этим овсом ваших волов и свою жинку кормит! Это же кони, а не быки- кастраты! Это же понимать надо! Ну ты посмотри - прислал говнеца козакам, анафема! – Однако и мальчишка был не промах, - тоже извлек из мешка жменю – и тоже пожевал:
- Да и как я поволоку такой лантух – мине его сторожить велели, а не таскать. Не пиздел бы ты зазря, дядя, - хороший овес, -медом пахнет! – независимо сплюнул он.
- То-то что медом, - поучительно поднял указательный палец Корж, клещ его поточил, - вот тебе и мед... Иди я тебе чего дам, пацан, – он запустил руку в карман шаровар. Пастушок подбежал за гостинцем, но Корж, вместо угощенья, словил маленького грубияна за ухо:
- Я тебе не дядя, сопля зеленая – я больше на Конских водах татарчат попорезал, чем ты срал! Понял теперь, кто я?!
- Понял, понял, пусти! – заверещал преувеличенно пастушок.
- Ага, дошло! – Так кто я? – В ожидании восторгов наказанного, Корж сладко зажмурился.
- Убивец ты, вот кто!
- Вот те на! – Корж разжал пальцы, и мальчик отбежав, обернулся, топнув ногой, прокричал – Вот погоди вырасту – женюся, заведу сына Митю, а тот рОдит сына Ваню. А ты будешь старый – старый-престарый. И он, Ваня, найдет тебя, и он убьеть тебя, скотина! А как он тебя жизни решит - я тада приду, а я буду еще не старый, и я сам тибе вот этми вот руками - сперва ноги отрублю, и в Непру сомам закину, потом руки, и тоже нафиг, к рыбам, понял, гад? А потом, потом... он не находил слов, чтобы нарисовать картину пострашней.
- Не напрягайся соображением, дите! – Махнул добродушно рукой козак. – Я знаю чего потом! Потом вы, с внучком Ванечкой, отрубите мне башку и насадите ее на ратище среди чистого поля, дело известное! Эх дожить бы до славного денечка! - Козак от души посмеялся - Дуй давай за конюхом, пока Я за ним не пошел...
Мальчик, от таких его слов еще горше заплакал, да так в голос завывая и ушел за конюхом, который не дожидаясь прихода Коржа, приволок овса в два раза больше чем нужно трем коням, рассыпался в извинениях за недосмотр:
- Опростите, господа запорожцы - овес не наш, не хозяйский - с Романковской ярманки - подсунули, воры... Неужто мне овса жалко?! А на малого не серчайте, господа козаки – на сироту от. Мамка ево побегла от них после родов, батька тиун наш и думать позабыл про сыново воспитание – сыт и ладно, а дите совсем от рук поотбилося... - Ох и бешенное дитё! Ну сумашешше дитё, право слово - чистый волчек, - мы так его и прозвали –Сирко... А вообще он ничего, Ванек-то – старательный хлопчик, вникает – коней ваших порасседлал, все сложил по-хозяйски, и вольтрапы развесил сушиться
- Дерзкий мальчик, безобразный вполне, что и говорить, - одобрительно покивал Самийло, пропустив мимо ушей рассказ о хозяйственности подпаска. – Так, говоришь, паря, жульничают на ярманке в Романкове...
- Та не то слово, пане козаче! Не торговые люди, - анчихристы.
- И что же для них гнев гетмана Ружинского - так себе? – Конюх только руками развел – мол, что ж тут поделать - такие вот они люди романковские эти и гетман для них не гетман.
- А мне, вот, - завсегда все самое лучшее продают, а то и вовсе бывает дорют, - пожал плечами Самийло, как бы сам удивляясь своему везению. - Ну, ступай, раб Божий – мы уж тут сами – и коней выкупаеми, сами освежимся с дороги... Вы хоть поили их, коней –то?
- Как не попоить! Как просохли лошадки с дороги – так мы их и попоили, господин козак, - уже из темноты, уходя, отозвался конюх.
- Мы не паны и не господа, имени довольно, понял ? – крикнул ему в след Самийло, но конюх ничего не ответил - то ли был далеко уже, то ли было ему все равно, как звать.

....Лошади как и люди радовались купанию после долгого пути по раскаленной степи - они без понуканий сами вошли в воду, нюхая пахнущую кувшинками воду. Отделившись от плещущихся козаков они сперва вволю набрызгались, насербались и навалялись на песчаном мелководье, и только потом вернулись к хозяевам, требуя внимания и ласки. Агафон вывел на мелководье Елгу и, подражая товарищам, старательно, ребром ладони отжал воду из ее мягкой шерсти:
- Иди, иди, давай, на берег, - замахал он на кобылу руками – лошадь неожиданно присела на задние ноги вскинула копыта. Напуганный инок шарахнулся назад, на глубину, - упал на спину фыркая и отплевываясь.
- Гапон, ну ты чего? - засмеялись козаки.- Для нее твои руки - считай передние ноги, ты машешь и она себе – машет, играет, значит.
- Хороши игры, а если по башке копытом, - приходя в себя, - поинтересовался Агафон.
- А ты не махай на неё, и башку не подставляй, - посоветовал Семен.
- И не подходи к ней сзади, да и спереди – поосторожней, не ровен час укусит...
- Что ж она собака – кусаться?! - Проворчал пристыженный инок.
- Та говорят же ж тебе - она играючи. Но животина, она и есть - животина,.. и татарских кровей - вот и дурит. Пошли что ли – надо еще покои осмотреть, что нам такое отвел гетман - должно быть что-то неописуемое, - зевнул Семен.
- А зачем ее осматривать комнату эту, - удивился привередливости товарища Агафон.
- А затем чтобы с собственными мудьями во рту, да в Аду не пробудиться, - серьезно пояснил Самийло.

- Жизнь на войне приучает человека ценить часы отдыха и сна. Равно как и использовать каждый отпущенный Богом час бодрствования, для достижения преимущества над противником. – Евстафий по военной привычке спал мало, просыпался рано, - мог вздремнуть и в седле и на голой земле, положив в изголовье булыжник. Его не смутил вчерашний отказ козаков от угощения – не хотят и не надо – он не усмотрел в этом признаков холодности или недоверия. Спал крепко и проснулся еще до рассвета с чувством уверенности в успехе предстоящих переговоров . Солнце еще не взошло когда он, одевшись и пробормотав «Отче наш», вышел на росистую лужайку перед домом едва не столкнувшись с Глафирой. А та-а-а... Только-только что задом наперед выбралась через окно из комнаты гостей. Заслышав шаги гетмана, прижимая к груди скомканную одежду, она шмыгнула за дом и там стала поспешно надевать одну за одной, через голову спидныци – краснея, бледнея, поминутно осеняя себя крестным знамением и, непонятно чему, улыбаясь.
Евстафий развернул на влажнов от росы спорыше шелкОвый плат и извлек на свет Божий, три года назад, оставленные ему ночным гостем ханжары.
По своему обыкновению он поиграл немного ножами, потом, выполняя рИпоны, полукруги, боковые и круговые перемещения, вспомнил добрую науку пленного московита, обучившего его премудростям «бузы» - скобарскОго ближнего боя. Почувствовав что мозг его вполне пробудился, Евстафий попытался закончить схватку с воображаемым противником, перекатившись через спину и поразив его в пах сразу двумя ножами, но уже переходя с шага на подшаг почувствовал, что недостаточно быстр в это июньское утро и от того пришлось перестраиваться - делать увод защиты не левой, а уже правой рукой. И с этим не заладилось как-то - от того что у не удачно перевел клинок врага в терс. Впрочем этого, вроде, бы хватило, чтобы вторым клинком, достать пах несчастного воображемого врага. Но вот это самое «вроде» оставляло какой-то неприятный осадок – как буд-то что-то не так, и не только со всеми этими перекувырками, а что то еще.Так и не решив - удалось завершить бой, по-настоящему серьезно, ранив воображаемого врага, или нет Евстафий отогнал сомнения. Просто подышал полной грудью, восстанавливая дыхание и отгоняя пустые сомнения .
Подставляя хонджары под разными углами, лучам восходящего солнца, ловя бегающие по лезвиям голубые искорки, он все еще любовался узором темной, почти черной стали, когда из-за дома с охапкой бурьяна по-утиному покачивая бедрами появилась Глафира:
- Ой, это вы?! И чевой-то вам не спиться Евстафий-свет вы Осипович, в такое то утро?! –Зоревали бы себе, - она притворно зевнула, пряча по-кошачьи бледно-розовый рот в охапку донника.
- Не зорюется мне без тебя Глаша, - сон мне приснился вот про тебя нехороший: как будто бы ты сидишь на черепахе с видом царицы и вся из себя такая важная... А по бокам у тебя стоим я и мурза, с младенцами на руках, а ты нас, мое серденько, за срамные места держишь – вот так! – Евстафий показывая как, воздел руки и хонжары вспыхнули голубыми и оранжевыми искрами. В черных глазах девушки мелькнул испуг - и гетман, обронив в траву опасные игрушки, шагнув ей навстречу, сделал попытку помять груди: – а тебе чего не спится, мое сонечко? Ты это... - спидныцю поменяй, кыця! – Сильно позапятнал я тебе ее вчера! - Ружинский озадаченно уставился на мятую всю в белых пятнах юбку Глаши.
- Ой, и вправду, поменять надо! – завертелась на месте деваха. – Вы ж такой горячий, что, моя одежда от вас совсем теперь нехороша. Так шо половина вашего сна, там где про вас, ото как кажуть сон у руку, а там где про мурзу – пустое. Я ж ваша Евстфий Григорьич и ничья-ничья больше! Намедни вы так уж сладко меня целовали, так сладко что я после тех сладких поцелуйчиков, всю ночь глаз не сомкнула, - маялася... - она вполне натурально зарделась. - За травкой, за укрепляющей для вас, Евстафий Осипыч, вот сходила – показала наспех надерганный веник. - До света, по росе... собрала уж... – пролепетала и отстранилась стыдливо – на поляну, твердо ступая мослатыми ступнями по влажному спорышу, вышли Семен и Самийло, могущие засвидетельствовать каждое ее слово - взаправду не сомкнула глаз Глаша, да и кто бы ей дал спать - шутка ли сказать - два козака и странствующий монах, с его охами-вздохами – какой уж тут сон.
С обнаженными, покрытыми шрамами, жилистыми торсами, с саблями-бутуровками в руках, в другое время козаки подействовали бы устрашающе на случайного прохожего, но сейчас, зевающие и потягивающиеся, выглядели они вполне мирно, по-домашнему - не воинственней хозяйки, направляющейся в коровник с подойником в руке, а плетущийся за ними следом Агафон и вовсе вызывал жалость всклокоченной бороденкой, и спутанными волосами. Глаша-то знала-ведала - от чего он так плачевно выглядит –до рассвета рукоблудил лицом к стене, не пуская девку-затейницу в койку, святоша! Кто ж такому лекарь, а ей и козаков после гетманских ласк хватило почти што!
Протиснувшись между мужчинами и задев каждого, - кого грудью, кого бедром, ключница удалилась, шурша в белых разводах юбкой, унося прочь свой нелепый веник.
Кивнув гетману козаки прошли к оружейному сараю, где как инструменты в столярке, со знанием дела были любовно собраны орудия правильной подготовки к убийству человека. – Перебрав несколько учебных сабель, они выбрали себе сразу четыре – каждому по одной облегченной, с отверстиями по всей длине лезвия и по утяжеленной, тоже с отверстиями, но с отверстиями заклепанными свинцовыми блямбами. Тяжелая использовалась для укрепления кисти руки, а облегченная для совершенствования режущих ударов.
Воткнув свои сабли-бутуровки в землю, козаки поупражняли поочередно левую и правую руки утяжеленной саблей, потом уже только праву - облегченной - с необыкновенной быстротой чередуя кварты, терсы и моенсы, и закончили уже с двумя саблями в руках – утяжеленной и боевой, фехтуя между собой с необычным для раннего утра азартом. Ружинский забыл про купание – регулярное совершенствование приемов сабельного боя само по себе было делом рутинным, но его поразило КАК все это проделывали запорожцы! И, как выяснилось - не его одного: – когда Самийло и Семен закончили, раздались редкие хлопки - кавалер Левассер отдавал должное искусству лугарей аплодировал их заключительным довольно рискованным скользящим отбивам и коварным ремизам. - Уже уходя на реку, увидел гетман слоняющихся возле кухни заспанных, почесывающихся со сна бунчужных и прикрикнул на них, невольно сравнивая это безыдейное шатание с энергичныи появлением запорожцев:
- Вы паны бунчужные, скоро совсем забудете как врага одолевать-побеждать – на уме одни галушки в сметане, да тёти с сисЯми ! - рявкнул на нерадивых и ушел с казаками - купаться.
А со сметаной-то и вышло не по доброму - явился главный коморный и заявил что все молочное «скроз попропало» - услышав от гетмана, все что тот думал про своих работников, и высказав предположение что не иначе как ведьма накобявала, он ушел к своим подчиненным и скоро со стороны где располагались гетманские коморы донеслись звуки раздаваемых им оплеух и грохот падающих подойников.
- Работает человек со прилежанием, - уважительно прокомментировал Самийло, а гетман в ответ степенно усы разгладил – дескать у меня завсегда так, а то что с ряженкой да сметаной так вышло – это исключение из заведенного порядка.
Пока коморные метались во мраке кладовых в поисках свежей сметаны для Их Светлости - Его Светлость коротал время в обществе гостей, наблюдая, как в заводи Суры какой-то хитрец, надев на голову высохший шар тыквы, пытается приблизиться к стае крякв. Всякий раз, когда казалось, что охотнику вот –вот улыбнется удача, птицы неизменно отплывали на безопасное расстояние и снова принимались увлеченно трясти водяную ботву. –Деликатное покашливание за спиной отвлекло внимание Ружинского от созерцания борьбы человеческой хитрости с природной осторожностью птицы.
- Что еще? – спросил гетман не оборачиваясь.
-Коморные … начал управляющий и голос его горестно пресекся.
- Коморные попереломали себе руки ноги в поисках еды для своего дорогого хозяина и теперь умирают в мучениях... – Я угадал? – у гетмана было хорошее настроение и он не склонен был наказывать кого-либо в это прекрасное утро. – Предположение гетмана окончательно обескуражило тиуна – в описании покалеченных слуг он усмотрел недобрый знак.
- Никак нет Ваша Моцност – все живы здоровы.
- Ну так пусть заменят негодное и займутся чем нибудь полезным.
- Не извольте гневаться, но все молочное поиспорчено в том числе и молоко сегодняшней утренней дойки.
- Ну что ж пусть подадут к столу легкого вина и кумысу для мурзы – кумыс не прокис, надо полагать. – Тиун сложил подобие улыбки, давая хозяину понять, что шутку про и так уже кислючий кумыс он понял.
Татарин удовлетворился кумысом, француз – tartin au mie, а у ценители тузулука и саломахи в ожидании «легкого вина» деликатно отщипывали от паляниц и от нечего делать продолжали следить за охотником на уток, который, казалось, потеряв надежду – приблизиться к стае, затаился на противоположной стороне заводи. Птицы успокоившись принялись трепать водоросли с удвоенной силой, но мощный всплеск прервал их жор – потревоженная стая стала на крыло, и посвистывая перьями унеслась на острова. Две птицы стали добычей деревенского олуха – он выбрался на берег, пооткручивал уткам бошки и издалека раскланявшись перед Гетманом и козаками, поковылял забрать свой гарбуз, косолапо переваливаясь и волоча по песку отвисшие штанины верстьяных портков.
-Ну что ты скажешь – восхитился Евстафий, - прям тебе тактик, понимаешь. Провокация, увод защиты, атака, победа!
- Да хули здесь такого, - сплюнул Семен. – Столько в воде просидел двухдвух крякв добыл. Стрелой достал бы не хуже.
- Э Сеня, - не согласился Самийло, - стрелой достать это руку верную надо иметь. да глаз вострый, а тут не искусством, а филозофией, тактикой человек птицу взял.
- Взял и взял – хрен с ним, - не поддержал разговора Белый, -наскучило ему про этого селЯка.
[700x560]