[525x700]
С дозорной вышки не только Непра аж до Звоницкого порога видна – с нее и усадьба как на ладони. Любому понятно кто сверху - того и сила. Полста крымчаков Суру на бурдюках переплыло и таволжниками, таволжниками вдоль бережка к вышке стали подбираться. Ружинский знал - дозорная вышка это ему и карта козырная и опасность великая. Не зря он сомневался и в некоторых защитниках засеки! Известное дело – если где-то что-то может пойти на перекосяк, оно пойдет на перекосяк обязательно!- И на это раз так вышло - неспокойный покойник Бонык, вместо того чтобы скорей бежать на левый фланг – помогать монаху Никодиму вертеть ворот - побежал на правый, туда где, если помните, засели Кася с преподобным. - То ли он попутал левое с правым, то ли вообще он был неспособный к осмысленным действиям и завсегда выбирал сердцем - куда бежать и что делать? Я, как врач, медработник - склонен находить объяснение, этому загадочному его поведению в том, что возможности магии, пусть даже самой сильной все-таки не беспредельны. Если Никодима вернули к жизни располагая для этого телом - хоть и мертвым, пронзенным стрелой, но ТЕЛОМ, - в случае с Бонифацием, Ружинский произвел материализацию, имея в своем распоряжении всего навсего Боныкову женилку, попросту говоря - хуй. Это многое объясняет! Мы это с вами понимать должны - если Ева, сотворенная Всевышним из Адамового ребра, повела себя столь неосмотрительно, то пациент, навроде Боныка, сотворенный сами знаете их чего – вообще имеет полное право вытворить чорт знает что!
Многие темные места моей повести я охотно бы растолковал моим драгоценным читателям подробнее, но время которым я располагаю, тает на глазах! Тюремщики мои суровы и непреклонны - более того они непредсказуемы! Какая судьба уготовлена моему неоконченному повествованию? Ведь, как известно, не горят только законченные рукописи. Не останется ли эта моя миссия, как и многие другие, невыполненной? Не канут ли в лету разрозненные, спутанные листы этой правдивой повести вместе с гэбэшной папкой отмеченной смешным штампиком «хранить вечно»... Или того хуже - не будет ли она истрачена на самокрутки моими соседями по камере? Мысль об этом все чаще не дает мне покоя и потому я спешу вернуться к неспокойному покойнику Боныку.
Он как раз добежал до западной части укрепления. – И что это?!... Что!? - Я не верю своим глазам! Он снимает штаны, друзья мои! Да-да – он снимает штаны и обращается к ногайским лучникам (извините за вульгаризм) - жопой! О! - Наш герой скачет, скачет под смертоносными стрелами! Он шлепает, он буквально хлещет себя по ягодицам мозолистыми ладонями кормчего! Он ликует! Он кричит, бросая дерзкий вызов опасности и самой смерти, отступившейся когда-то от него на время смущенная сверхъестественной силой сгущенки пролившейся из серебряного вымени небесной козы на корни всемирного древа ИГГДРАСИЛЬ.

– Ногайским лучникам Бонифаций, надо сказать, не понравился сразу. - Они видели как надругался над их командиром неспокойный покойник, они, полагаю, могли даже возненавидеть простодушного народного мстителя. - Вы ведь не станете отрицать, что народная месть не смотря на всю ее суровость обладает чертами простодушия и наивности? Вспомните хотя бы крестьянские расправы над уполномоченными по хлебозаготовкам! - Все эти распоротые животы набитые житом – не ярчайший ли тому пример? - Но я снова отвлекся!
Ногайцы буквально осыпали Боныка срелами. Несколько стрел вонзившись в оголенную часть тела обезумевшего Банка – не причинили ему сколь-нибудь заметного огорчения. Напротив - откуда то из складок шаровар он извлек шмат кровянки ( видимо отломил от куска засунутого им в рот Ямгурчеевой голове) и то прикладывая колбасу к тому месту где у него ничего не было, то надкусывая ее, пустился в разнузданный оргастический матлот. Подобный танец мне, в бытность мою студентом-медиком, выпало лицезреть в Петрограде, у Смольного Институтат в исполнении матроса-анархиста Железнякова. Некоторые из моих сокамерников утверждают, что это же танец, выкрикивая: «Караул устал! Караул устал!» он исполнил в Таврическом Дворце перед Учредительным Собранием. Допускаю, что так оно и было, но мой принцип писать лишь про то, о чем знаю доподлинно, а про матроса Железняка это пусть вам другие расскажут, а я продолжаю свое правдивое повествование.


Феноменальная нечувствительность Бонифация Бесспидныченко к боли, на мой взгляд, объясняется тем, что его тело было целиком, съедено, неведомым монстром, а к моменту штурма давно уж подвергнуто дефекации – я медработник, и привык называть вещи своими именами. То что уцелело, без остатка было использовано Ружинским для материализации. Материализованное или, если угодно, условно материализованное тело Бесспидниченки не могло в полной мере обладать всеми характеристиками полноценного человечского организма. Вот вам мое объяснение Бонифациевой анестЕзии. Но какова бы не была мощь магии - житейская логика подсказывает нам - нельзя видеть без ока, как и нельзя, к примеру, без того, что, увы, отсутствовало у Боныка полноценно обладать женщиной. Более того Бонифаций Бесспидниченко во второй своей ипостаси по определению в значительной мере являлся именно тем, чем женщиной обладают. Этим же во многом объясняется спонтанные вспышки Бесспидниченковых активностей. Нуте-с… Я опять отвлекся! А между тем две посланные безжалостной рукой стрелы поразили успевшего полюбиться моим читателям героя. Одна в левый глаз - другая в правый. Еще не вполне понимая, что означает эта обрушившаяся на него тьма, Бонык совершил по инерции несколько па своей удивительной пляски, потерял направление и сделав шаг со стены, ломая торчащие из окровавленных глазниц стрелы, сверзился в разверзнувшуюся под его ногами пустоту.
Воодушевленные своим успехом ногайцы, восклицая: «Аллах Акбар» и вращая над головами грозными штурмовыми кошками побежали к стенам форта. В это же время ширинцы достигли подножия дозорной вышки. Смертельная угроза нависла над защитниками форта. Ружинский восклицая что, дескать, промедление смерти подобно, отшвырнул прочь драгоценную свою подзорную трубу. – «Эх, больше не пригодится!» - Последний раз осмотрел дымящиеся у пушек фитили, расцеловал в десна вздрагивающих от нетерпения запорожцев и уворачиваясь от стрел, побежал по галерее на восточную стену, туда где частокол был обращен к скалам Сурского Рога. Там оборону держал оборону убедительный, но ненадежный беспокойный покойник Никодим. Убегая он боковым зрением увидел – другой неспокойник Бонифаций, расставив руки, заблудившимся в степи слепцом-кобзарем, воздев к небу лик, с торчащими из глазниц обломками стрел, потеряно бредет навстречу понукаемым мурзой, нукерам.
Да, друзья мои – так это было! - Бонык Бесспидныченко толкаемый и пробегавшими мимо него нукерами, брел прочь от ощетинившегося стволами форта. И никогда, вдумайтесь только в это слово – НИКОГДА уж не увидеть ему летнего солнышка, бирюзового неба, кувыркавшихся в небе и совершенно безразличных к происходящему на земле, ласточек-касаток...
Касатка - Кася - та не была безразлична – о нет и еще раз нет! Притаившись в угловой башне-срубе западной части форт она, зарядив свои шестиствольные пертинали, ждала взалкавших крови нукеров. Они добежали до стен крепости, которая, положа руку на сердце, ни была крепостью, - хоть и называл гетман, в письмах Сигизмунду, свое имение - моя фортэция, - и забросив штурмовые кошки на частокол, умело взобрались на галерею. Смирив своего белого, как снега Димерджи жеребца, Солхат припал к монокуляру и увидел - навстречу бегущим по галерее ногайцам из углового сруба вышла девка: в красной юбке, распатланная и вертлявая как Иблис. Рядом с ней, на негнущихся от волнения ногах торжественно вышагивал старик-игумен. Он нес табурет, на котором лежали четыре несуразно-громоздких самопала. «Какой анахронизм, однако, эти их пукалки – откуда только они их взяли!» - сочувственно подумал мурза и увидел, как призывно улыбнувшись, девушка взяла в табурета самопалы и выстрелила в набегающего на нее нукера. – Раз! – усмехнулся мурза. Девушка выстрелила еще. – Два! –Еще выстрел! - Три! - Еще! - Четыре! - «Потеряли всего четырех убитыми и западная стена наша!» - усмехнувшись подумал Солхат-мурза и зевнув, спрятал подзорную трубу. Дав шпоры коню он пустил его по направлению к частоколу.
В это время со стороны западного углового сруба вновь прозвучали выстрелы - и еще, и еще... Солхат незамедлительно вернулся под сень дубравы и снова припал к монокуляру. На галерее у сруба по-прежнему стояли двое – дева-иблис и бабай-монах. (Дед-монах) – По-прежнему на них бежали по галерее ничего не соображающие в своем боевом запале нукеры и гибли, гибли один за другим. Сруб был уже полностью окутан пороховым дымом, и в этом дыму вдруг забилось, затрепетало, забушевало красное знамя. Не верящий своим глазам Солхат всмотрелся и разглядел – это шайтан-кызга ( черт-девка) (теперь он ее уже так мысленно называл) сорвала с себя спидницю сунула ее монаху. Бабай замахал-замахал – стал разгоняет этой тряпкой дым, дым мешающий демонице убивать. Убивать правоверных, любящих мужей и отцов, которых с подарками ужи ждали-дожидались в Азыг-Денгизских улусах.
Она их убила уже больше десяти, это сука! Вот она передав бабаю для перезарядки свои ублюдочные самопалы, берет следующие два. – Солхат от досады до крови прикусил губу. - Сруб снова окутали клубы порохового дыма – бабай-дервиш перестал махать – теперь он перезаряжал. Нукеры продолжали набегать, самопалы продолжали стрелять – Кася, а вы ее несомненно уже узнали, мои терпеливы читатели, сделав несколько шагов вперед, взошла на образовавшуюся из тел расстрелянных нукеров возвышенность Оттуда она продолжила избиение бесхитростных воинов Лукоморья.


«Если этот обоссаный старый пень успеет перезарядить, она нащелкает наших до тридцати если не больше.., - устало подумал Солхат. - Кася-Касатка израсходовав заряды второй пары килеврин, не оборачиваясь отшвырнула их за спину и протянула руку за перезаряженными. – От того что случилось дальше мурзу отвлек скрежет-скрип со стороны Днепра он перевел окуляр на левый фланг форта и увидел как опасно накренилась дозорная вышка, как беспомощно машут сверху, умоляют о помощи попавшие в западню лучники. Проследив куда устремлен натянувшийся струной канат, он увидел, отчего зашаталась и пришла в движение двадцатисаженная вышка-башня. Азартно, как буд-то вора на ярманке били, вращали рукоять ворота гетман Ружинский, и необыкновенно бледный – хоть сейчас хорони - монах. Мурзе показалось видел он этого инока во время разгрома Самарской пустыни, но не тот случай - знакомцев выискивать – вся бревенчатая махина стала съезжать с каменистой кручи, кренясь в сторону каменистуй отмели днепровского быстрика.– Мурза услышал рев ширинцев: «Аллах акбар и уронил монокуляр на землю. Это стальной войско, без команды, движимое жаждой мести, двинулся к Суре. Выстрелы на стене стали реже.
- Кто нибудь остановит, наконец, это суку?!- услышал Солхат голос своей возлюбленной и впервые ей не обрадовался. – Подобрав трубу Глаша всматривалась в то что происходило на западной стене.
- Дай судъ-а, биляд! - он вырвал из рук у Глаши монокуляр и увидел как еще трое нукеров, выскочив из-за укрытия побежали по галерее. В руках шайтан-кэзги ничего не было.
- Съ-ычас,-а они , ее зарежут Глаша-ханум! - Воскликнул Солхат, но Тихон, все-таки успел перезарядить и вложил пертиналь в черную от пороха девичью руку. Грянули выстрелы и храбрецы перекувыркнулись подброшенные трехлотовыми пулями.
- Ну и ладно, - азартно заерзал в седле Солхат, подумал: - они просто в интервал не попали, - нужно атаковать во время перезарядки, а они просто не попали в интервал... На это раз дед не перезарядит, - не успеет – он и эту-то поди недозарядил! Как буд-то услышавшего мысли , еще один, нукер размахивая ятаганом помчался по галерее, - вот он уже близко, еще ближе, совсем близко! - на этот раз Касатка, поступила так, как поступал в кабацкой драке Самийло Корж – ударила набежавшего ногайца тяжелой рукоятью между красиво суженных карих глаз и столкнула смельчака со стены.
- Моя так и зналъ-а, дорогой ты мой Гъ-лаша-ханум! - Рыкнул мурза. _- Гелдык шайтан-кызга, гедлык алама дервиш-а! Елга минем нукеръ-а! Утер-ерге козак бу барча! ( мои нукеры убейте всех этих козаков) Елга! Елга! - голос его заглушил – вопль-стон ширинских лучников, падающих вместе с вышкой на камни.

Падение вышки ничего уже не могло изменить – Солхат с каким-то, удивившим его самого, безразличием подумал: вместе - расстреляные нукеры и задавленные при обрушении вышки ширинцы - числом, пожалуй человек сто, с ямгурчеевским ногайцами это ж сколько выходит – мурза шевеля губами стал подсчитывать...
Были потери и у обороняющейся стороны – вышка еще не обрушилась, а Никодим позеленев лицом пал грудью на рукоять ворота и испустил дух. Если бы не возникший неведомо откуда Петро-оборотень – Евстафию ни за что не провернул бы последний оборот рукояти – ну а так все получилоть, хоть и не обошлось без нечистой силы. Не веря глазам Солхат водил окуляром и видя как пляшет ликуя у ворота человек-волк, как хлопочет над агонизирующим Никодимом Ружинский, как идет по галерее, вытянув вперед руки с незаряженными пертиналями шайтан-кызга и как отступают, пятятся от нее бывалые воины. Посмотрел он на все это и понял - придется воевать не умением, но числом. Тут кстати на берег выбрались первые ряды его ширинцев. – «Ну и ладно! Ну и числом! Победителей не судят!» - успокоил он себя, предвкушая как стены жалкого форта вот-вот покроются копошащейся людской массой.
– Глаша-хунум, идъ- на хуй пажалуйстъ-ыа! - попросил он возлюбленную, почувствовав что его трогают, чьи то настойчивые руки - видишь – не до тебя! – Но это была не Глаша – она, как и Солхат неотрывыла взгляда от накатывающейся, на крепость людской волны. – Это ослепший Бонифаций доковылял до опушки леса и теперь елозил так и не брошенным им куском кровянки по нарядному шелку Солхатовского ябынгыча. Солхат досадливо поморщился и отвел глаза от окуляра:
- А! А!- Секты гет варан! - вскринул он от неожиданности, увидев перед собой окровавленное лицо с торчащими из глазниц обломками стрел.
- А!А! – отпрянул Бонык, услышав татарскую брань, но Солхат, нагнувшись с коня перехватил его за грудки, и выхватив из-за голенища харлужный хутуг, резанул острым как бритва лезвием по незащищенной доспехами щее днепровского лоцмана. - Вот тебе проклятый гяур! – зло расхохотавшись, он оттолкнул от себя Бонифация не желая марать свою одежду кровью. Но Бонык, схватившись за путлища не упал, не отпрянул. Не было и крови. Зияющаяя на горле рана, была смертельна - болтались рассеченные мышцы, виднелись хрящи и сухожилия, но не было не капли крови. Более того и само ранение, по всей видимости не причинило неспокойному покойнику какого-либо неудобства – напротив, он, стащив Солхата с коня, впился ему в горло своими крепкими желтыми резцами и стал совать кровянкой, в нос задыхающемуся куману.
- Глаша, - фальцетом просипел темник, - помоги, ГлашЪ-а ханум! Глафиру, впрочем и просить не надо было - видя что господин попал в беду, она не долго раздумывая, выхватила из седельной сумки пистолет и выстелом в упор снесла Бонифацию череп.
Когда пороховой дым подрассеялся она увидела, Солхата сидящего на земле. Он был контужен выстрелом, голова его тряслась. Силясь вернуть слух, он тер кулаками уши. В одном кулаке у него был кусок кровянки, а другом уд народного героя Бонифация Бесбиды, вернувшегося в свою предыдущую ипостась – выстрел в голову в упор серьезная неприятность и для неспокойного упокойника.
Солхат и возившаяся с ним Глаша не увидели как, первая волна атакующих, облитая растопленным шкварчащим смальцем отпрянула от ворот, столкнувшись с набегающей следующей волной. Зато хорошо видно было Самийлу с Семеном:
- Чего они там рычат, нехристи, - выглядывая в бойницу прислушался Семен, - не разберу: – «то ли на кол, то ли на хуй!»
- Да нет - это они на своем что-то, - кажись «хурраку» - предположил Самийло и покачал головой, - как дети малые право! Частокол пилять шаблями своими собрались, что ли? Нет бы подумать, черножопым - если уж мы засели в крепости, а не заховалися в балочке, значит крошить их, черножопых, будем по-взрослому... Ну, пора!... Давай Сеня, поджигай!- позвал он друга и стал фуфукать на фитиль – Натужно застонав Белый вывернул мешавину свинного смальца на первыми вбежавших в арку детинца нукеров. Отпрянув, те смешались со второй волной и на эту мала-кучу налетели остальные, из тех кто бегал помедленнее, «Господи, допоможи!» перекрестился Самийла и выпалил золотыми желудями в набежавшую толпу. Тут уж не до шуток - как говорится: и рунка пополам, и халха вдребезги! – Читатель, вы хоть представляете сколько золотых желудей помещается в ведре?
Штурм, продолжился – он не мог прекратится мгновенно. Потери атакующих, не предполагавших наличия пушек в охотничьей заимке, были чудовщны. От Суры еще и еще набегали нукеры. Перепрыгивая через тела павших и скользаясь в кровавом месиве, они стремились к наглухо запертым воротам, нелепо размахивая грозно сверкающими на солнце, но совершенно не эфективными в борьбе с артиллерией ятаганами, баделерами, килиджами и семитарами. Значительная часть их была сражена выстрелом из второй пушки, еще нескольких, добежавшаих до ворот, облили кипятком – прибежавшие на помощь козакам Кася и преподобный – они отстрелявшись вывернули в браму еще один – последний казан с кипящими нечитотами Этот казан, казалось, разочаровал атакующих... Не исключено, что такое разочарующее действие смеси объяснялось тем, что перед кипячением преподобнымй освятил этот котел с особым тщанием.
Барабаны забили отбой - пришедший в себя после контузии и ужаснувшийся потерям Солхат, дал приказ к отступлению. Еще не получив донесений о количестве убитых и ранных, он выпустил в небо сразу нескольких (для надежности) почтовых голубей – звал подкрепление с кильчинской переправы. Голуби обогнув небезопасное место – устремились скалистыми теснинами Днепра к Самарским плавням.
Донесения были между тем не утешительны: около тридцати нукеров пало на западной стене под выстрелами безжалостной шайтан-кызги, сколько-то попереламали ноги поскакав в панике со стен. Еще с полсотни разбилось на камнях и было раздавлено бревнами при падении вышки. С десяток разведчиков подстрелили деды-пердуны, а одного всадника гарцевавшего на коне, на безопасном, как он полагал, расстоянии, опасно ранил, целкий Агафон. Не на смерть, но в такое место случайно он попал, что уж лучше бы убил, право. Но все это были обычные потери – штурм крепости, отбивающиеся с яростью обреченных защитники... Эх если бы не эти два шегольских залпа в упор по вооруженным лишь холодным оружием храбрецам. – Солхат так и сказал обращаясь к опечаленным своим нукерам: «Трусливо укрывшись за толстыми стенами, коварный враг предательски, в упор расстрелял сегодня наших братьев! Но сколько бы он не палил в нас раскаленной картечью (еще не было известно что пушки были заряжены золотом) сколько бы он лил на нас своими адскими смесями ( уже было известен состав адской смеси) ему не уйти от расплаты! Не терять бдительности, расставить тургутов! - Ночью, всем кроме тэгулов, приказываю спать! Завтра будет завтра! К нам уже идет помощь с Самары – второй тумен к вечеру будет здесь!». Сказал и ушел в палатку где его ждала Глаша. Ушел нежиться и ждать подкрепления с Самары – что ему оставалось еще делать-то?! Повесив головы разошлись и опечаленные воины – кто смывать с себя нечистоты и накладывать на ожоги лечебные, на каймаке и анаше бальзамы, кто поддержать умирающего от ран родственника. Не успевшие переплыть Суру и поучаствовать в штурме, из тех которым в речке места не хватило - те не клятые не мятые, пошли кушать шурпу за себя и за того парня – мяса было вдоволь – трети нукеров не досчитались у котлов – не многие вернулись с поля.

[640x480]