Не смотря на то что враг отступил в крепости, на северном берегу, настроение было, так же как и на южном – далеко от ликования. Застилающее полнеба дымы куманских костров явственно свидетельствовали: враг не повержен – всего лишь растрепан и только. Все защитники форта собрались в детинце. Касатка – с закопченными по локти руками, в бурой от порохового дыма спиднице, умело чистила свои чудо пертинали. Агафон отрешенно сидел в углу размышляя о том – что он за такой человек – пустит стрелу, а она непременно в человека попадет и всегда в непотребное место. Деды-пердуны, удивляя своего настоятеля неожиданно проснувшейся набожностью, молились. Никому не было радости глядеть на расстрелянных под стенами крепости нукеров, в том числе и Ружинскому, но когда запорожцы доложили гетману что явились переговорщики с просьбой разрешить забрать убитых и раненых, Ружинский был непреклонен:
- Скажи этим хмырям... - Скажи - гетман согласен! Но сперва пусть уходят за Непру, оставив безоружных похоронщиков. Вот тогда нехай хоронят. И еще мою холопку пусть выдадут... Или будут вонять их братовья там, где мы их положили. -Евстафий сердито зашуршал голландской бумагой, на которой он вычерчивал схему обороны крепости на завтра.
- Гетман разрешил, - выкрикнул в амбразуру Самийло, - оставьте полста похоронщиков – мы их не тронем. Выдайте нам нашу суку, уходите за Непру и можете забирать своих мервяков. – Ответа не было долго.
- Ну что они? – спросил Ружинский не отрываясь от составления схемы обороны.
- Совещаются. – Не, уйдут они... не за тем приходили, чтоб положив пол-тыщи народу, за Перекоп ни с чем вернуться! Да, машут что не согласны!
- Они всегда-а-а не согласные... – гетман под линеечку прочертил еще одну линию.
- Можно я им от себя скажу? – вызвался Белый.
- Отчего же нет, - гетман прочертил еще линию. – Скажи, Сеня, если имеешь что сказать. – Белый сменил Самийлу у бойницы:
- Нукеры, мы на все согласные будем, когда вы нас убьете, а пока у нас есть тут один ... вовчик-братик... ждет не дождется когда солнушко сядет! Уж он ваших то пооближет, уж он то им носы и ухи пообкусюет! И за раненых не переживайте - недолго им мучаться -мы их ночью добьем.
- Нет, Белый! Раненых они пусть заберут, но заместо раненых пусть вернут нашего Боныка - одного на всех меняем, скажи. – Белый пожал плечами – мол твоя воля, гетман – и опять высунулся в амбразуру:
- Нукеры! Нукеры! Гетман разрешил забрать раненых, только верните нам останки нашего воина.
- Скажи им - в камышах лодка есть! Пусть возьмут - быстрее вывезут своих покалеченных, - надоели – все стонут и стонут. - раздобрился гетман.
- Нукеры! Там в камышах, справа, - лодка запрятанная. Да глядите: от на справа, а не от вас, - не спутайте, убогие. - Возьмите, только потом на место поставьте, а то вам дашь и ищи свищи. – Мы вас поубиваем, а лодку снесет на Звоницкие лавы, - с мертвых спросу нету, а нам убыток! Лодка-то справная нам на ней, после вас мудаков, на рыбалку еще ездить! - выкрикнул в дырку козак и с треском захлопнул ставень.
- Евстафий Григорьевич, а вот Солхат голубей пустил – это он подогу позвал, так ведь? – повернулся он к гетману.
- Ну так... – Ружинский продолжал чертить.
- И к вечеру подмога уже здесь может быть?
- Может... - Евстафий, послюнив свинцовый карандашик, принялся расставлять на схеме крестики на схеме крепости.
- Так их будет тут полторы тысячи войска! Они ночью если полезут все разом - мы их не удержим.
- Ночью они не полезут. Они ночью из своих братов золотые желуди выколупывать станут. Пока всех до единого не перепотрошат не пойдут они на приступ – так то брат! –Усмехнулся гетман.

Еще до захода солнца, вздымая до неба куряву к Суре подошла вызванная на подмогу с Самары вторая тысяча крымчаков. Узким проселком, вдоль реки по четыре вряд, они размутив светлые воды Суры переправились на северный берег и стали лагерем за дубравой, в Домачинских Ярах. Вскоре под стенами форта вновь показались переговорщики – на это раз рангом куда выше – Солхат Аргын Мурза и, к изумлению защитников, недоказненный Ружинским характерник.- Григорич, к нам гости: двое, без оружия... – позвал гетмана с детинца Самийло.
- Евстафъ-и-паша, поговорить нада! – Раздался у стен знакомый голос Солхата-мурзы. – Это я Солхат–Аргын мурза, и со мной моя побратимъ-а Кожана Башка.
- Если по поводу похорон – я уже сказал свое слово, - высунулся в амбразуру Евстафий.
- Твоя ответ, ЕвстафИ-паша, –плохая ответ! Мертвый нукеры уже пироваитъ-а с гурий-а, а твоя все еще скучаит-а с цади и стари дервиш-а!- Весело выкрикнул Солхат. – Выйди – будем кушать халва умный беседа пиздет! - Мой побратим все говорить про асам-хонджары, а ты говорить нам про вскормленных твоя сгущенк-а дивы. Так выйдешь, Евстафи-паша?
- Представь своего побратима мурза – какого он роду племени, какой веры – я не обязан привечать всех прохожих людей.
- Пускай его сама говорит – Кожана Башка знает слушать стопами ног земль-а, видеть свет слепим око, и говорить умни правда змини язык.
- Надо уважить гостей, посерьезнел гетман -– дело нешутейное, - преподобный, остаешься за главного.

Забрало детинца запорожцы опустили, уже не собираясь поднимать больше. Канаты порубили, а подъемный ворот перетащили и, по приказанию гетмана закрепили на на восточной стене.
Евстафий спустился со стены, по веревочной лестнице.
- Слушаю вас, бесовы побратимы, - хмуро обратился он к парламентерам.
- Мы не бесовы – мы просто побратимы, - спокойно парировал спутник Солхата.
- Видел я какой ты не бесов - мертвецов на нас напустил, - усмехнулся Евстафий. – Ты с ним в ту ночь побратался, Солхатушка или вы давно заодно? Только сейчас не его сила - стены крепости заговорены преподобным, и не твоя сила мурза – много ты народу без толку погубил. Тебе уже приготовлен шелковый шнурок в Истамбуле. Выкладывайте неудачники что там у вас – и проваливайте.
- Ты сам будешь попросишь нас остаться, гетман, если у тебя хватит терпения и ума дослушать. – Глухо заговорил Кажан. Он был неподвижен и мрачен. Бардовый его плащ, казалось, напитался кровью погибших нукеров. – Касатка меня предала и тебя предаст, гетман – она в своем интересе. Глашка тебя предала и мурзу предаст – и в этом нету удивления – баба есть баба! Но вот наешь ли ты, глупый, слепой человек, кого я, силой своего разума согнал в твою смешную крепостенку. Знай же - там за стенами, среди прочих, с тобой вместе ожидают смерти твои дети – дети про которых ты и не знал! Ты их, гуляя порасшвырял по белу свету, а я вот собрал! Что же, гетман, теперь ли бестрепетно ли пошлешь на сабли вместе с остальными своих отпрысков единокровных?
- Мне не интересно покуда, но продолжай, - вполне натурально зевнул Евстафий
– А ведь пожалуй что и пошлешь – пошлешь защищать тайну, с которой носишься, тайну которая и не твоя вовсе, да и что это за тайна, если про нее знают больше двух? Ты об этом не думал? Ты знаешь, игумен знает, мы с мурзой вот узнали - какая же это тайна?. Пошлешь ли своих детей на смерть, гетман? Что скажешь?
- Мне не интересно, - вполне натурально зевнул Евстафий.– Ты, кажется, хотел рассказать о хонджарах, Кажан? Или тебя по другому назвали отец с матерью?
- Так ты все таки узнал меня, Ружинский? Вспомнил как, изрубленного и униженного ты бросил меня умирать на Ягорлыке?
- Что ж унизительного в том, что поединок сложился не в твою пользу Кажан? Ты мог как заведомо слабый уклониться от боя и не сделал этого. Я мог как победитель лишить тебя жизни и опять же, этого не сделал. Нож достался мне по праву, но он так тебе понравился, что ты отковал еще один такой же – чего же ты хочешь еще?
- Я послал тебе знак и ты понял - я знаю твою тайну. Более того – я уже прошелся коридорами времени, до которых ты не добрался. Я явился тебе, гетман, не как сиромаха-козак, и не как лучший от Черкасс до Ахиллова Бега оружейник! – Я взял имя Слепого Бога, и теперь я алчу зрить стопами ног и странствовать оком! Аз пришел!А ведомо ли тебе ЧТО ЭТО ТАКОЕ чувствовать Силу.
- Сила войска это его численность умноженная на подвижность- усмехнувшись пробормотал гетман и громче: – да какая уж там Сила – так силенки кой-какие достались от отца с матерью – вот и всё чем располагем. Да-с! Ну мы ладно - а вы-то не погорячились, уважаемые, - он уже откровенно насмехался. – Что же вы при своей этой вашей силе понавели нукеров, уж не от того ли что так сильны? – поднял брови Ружинский. Солхат сделал нетерпеливое движенье объяснить, но Кажан заговорил первым.
- Каждый из нас пришел взять свое, гетман! Нукеры и мурза пришли возвыситься над твоим народом, унизив его, а я пришел возвыситься над тобой, унизив тебя, и это будет мой главный шаг от оружейника к Незрячему Духу и стопы мои станут зрячи, и я буду Священный Огонь Акафелона и я буду Он!
- Занятно, - кивнул гетман, - я так понял, что для того чтобы стать адептом Акафелона тебе необходимо возвыситься. Мне же тобой уготована роль унижаемого, и возвысившись ты сможешь узнать, наконец, продолжение, достаточно широко известного начала Истинного Имени преданного пророками Хема - Я- ПТА-АПО-ФРАШ-РА! Я правильно понял?
- Я- ПТА-АПО- ФРАШ-РА! – повторил Кажан. Ты многое знаешь, коронный гетман.Многое, но не все. А мне нужно все и не частями, а сразу. В том числе мне нужно знать продолжение.
- Нам нада изнат игде ты бирать сгушенк, Естафи-паша, - извиняющимся жестом мурза прижал к сердцу стиснутые руки. – Дай сгущенк, Есьафи-паша и твой Глаша к тебе назад ходить!
- Ты погоди с Глашей, мурза – где останки нашего воина? – повысил голос гетман и Солхат, переменившись в лице вопросительно посмотрел на Кажана.
- Нету останков – закинул их в терновники сгоряча мурза. – нехотя пояснил характерник, - ищут их! Да ты все не о том, гетман! Все просто – ты оставляешь крепость и уходишь – нам не нужна ни твоя смерть, ни смерть твоих детей. Что касается меня – мне нужно лишь твое унижение, - оно путь к мому величию. Ты был рожден, чтобы я выбрал тебя своим врагом и унизив, возвысился сам. Я, а не как ты думал - норные жители, резал гречкосеев по всему Правобережью. Чтобы не зная обо мне, ты меня возненавидел, чтоб ненавидя признал меня властелином, унизился ненавидя сперва меня, а после уж и себя. Знаю, больше всего на свете ты сейчас желаешь расправиться со мной, пусть даже ценой собственной жизни. Но, ты не умрешь спасая свою кровь, своих детей, - ты покинешь Сурской мыс, откроешь нам доступ к святилищу норманов. Тихона и дедов ты оставишь нам и они умрут по дороге в Крым. – Ты предашь их - без этого твое падение будет недостаточным - ты не находишь? На тебя будут ссылаться потомки, отказывая в почитании старым воинам. От горя и унижений ты через несколько лет заболеешь и умрешь, презираемый отпрысками, преследуемый черной молвой?! А?! – О, как я все придумал! - Кажан устало склонил голову, как бы показывая – тяжело было ему, но он справился.
-Понятно, - сказал Ружинский, - зря стараешься. – Тебе нет смысла просить о помощи своего Ялдобаота или Самоэля – не знаю кому ты там молишься – твоя судьба уже решена и записана в Книгу Судеб. Мы вас всех убьем, как убили уже четверть посланного вами войска. Еще недавно я и не знал о вас, фигляры вы ярманские! Подумать только с кем мне приходится иметь дело на склоне лет – крымский князек-мурзик, бесноватый цеховик... А ведь все так хорошо начиналось. Ну ладно - повыползали вы из своих закутов, объявили себя моими врагами – дальше то что? Ведь этого мало – выползти и развоняться – ведь дальше вас ждет смерть и бесславное посмертие. Завтра вы все умрете – я даже открою вам местонахождения святилища – оно под моим домом, там и сгущенное молоко, и золото, и еще многое, чего вам не снилось. Вход в подземелье – по коридору вторая дверь направо. Я открываю вам тайну, но вы ею не воспользуетесь - завтра, повторяю, вас не будет в живых. Я вас черножопых карал и буду карать хоть и не возвышусь от этого нисколько, не узнаю Истинного Имени и значения асам-хонжаров, по херу мне весь этот ваш дым - от многия знания многия печали. Все! Прощайте! Увидимся в Аду! – Гетман повернулся на каблуках и стал карабкаться на стену.
- ЕвтафИ-паша! Тихайа-шейхъ-а и его дъиервиш-а не стоят истолькъ-о! Къилянусъ! Тьху – вотъ-а чиво тъ-ивоя ветерана! Тьху, тьху, тьху! - Глотая слезы крикнул ему в след мурза, - что то еще хотел добавить, но Кажан дернул его за рукав.
- Поехали отсюда – он сломается – вот увидишь! - И громко, вслед Евстафию пролаял:
- ЧЕМ НЕПРЕКЛОННЕЕ ТЫ ДЕРЖИШЬСЯ СЕГОДНЯ, ТЕМ СИЛЬНЕЕ БУДЕШЬ УНИЖЕН ЗАВТРА, СМЕШНОЙ ЧЕЛОВЕК!
- Пока не вернете останки героя, раненые будут здыхать здесь – Мурзик, ты меня знаешь, - я слов на ветер не бросаю! - Уже сверху, с галереи бросил гетман мурзе и скрылся за частоколом.

Отыскались все же останки героя – исцарапанные нукеры размахивая белой тряпкой, приблизились к детинцу и почтительно положили на землю небольшой сверток.
- Давно бы так, - буркнул Евстафий. – Семен ну-ка слазий, погляди что там – без обману ли? А то я их знаю – отрежут какому нибудь своему убиенному обрезанец да и подсунут – на те вам, козаки уд вашего геройски павшего товарища.
Столпившиеся на галерее защитник волнуясь ждали какую весть принесет им казак.
- Все как должно быть, - доложил Рожинскому Белый, - это Бонифаций.
- Ну раз так - пусть вывозят раненых, - разрешил Евстафий, - но убитых – не разрешаю! Скажите: нехай тута валяются и воняют - пусть позлятся черножопые. Тайно, однако и убитых, пусть вывозют – не препятствуйте. Гробы сколотите какие-ни-то для наших, но основное это салазки, гребень и канаты.
С приходом ночи, при факелах обе стороны занялись скорбными приготовлениями к захоронению павших воинов. На противоположном от крепости берегу Суры копали большую – за малым не на пятьсот покойников могилу – в крепости застучали топоры и завизжали пилы.
– Какъ-ая глупъст-а - сундукъ-а для мертвецъ-а – покачал головой мурза.
- Вы не поверите, мурза, но у меня и ваши погребальные обряды не вызывают воодушевления, хотя, признаться, импонирует оперативность по отношению к усопшим – еще тепленькими в землю закапываете. – Мрачно отозвался Кажан. Он не отрывал взгляда от скал Сурского мыса. Там высоко над Днепром, где раньше возвышалась дозорная вышка, рядом с могилкой деда Охрима, в наступивших сумерках белели сорочки козаков – они уже выкопали две ямы – одну нормальную – для брата Никодима, а вторую поменьше для Бонифация Бесспидниченки.

На свеже-откинутой глине стояли приготовленные к погребению гробы – один нормальный с останками Никодима и второй крохотный в котором покоилось то, что осталось от самоотверженного лоцмана.
Напутствуя уходящих под вечны своды, Тихон процитировал обращение святого Епифания к Иосифу Аримафейскому, упомянув при этом, что кроме самого Иосифа Аримафейского в погребении Иисуса участвовал святой Никодим. Прочитав «Плачу и рыдаю егда помяну смерть» он неумело заколотил гробы и велел: «Опускайте!». Собственноручно крестообразно ковырнул лопатою землю с каждого края ямы и первым бросил каждому погребаемому по горсти чернозема: «Прощай Бонифаций, прощай Никодим – скоро надо думать свидимся !»
Вниз, в крепость спускались молча – каждый думал о том, как же все-таки повезло этим трем – ТАКОЕ РОСКОШНОЕ МЕСТО, тут тебе и Днипро и кручи, пороги шумят – хорошо то как! Хорошо то, как Господи! Кто бы про нас вот так побеспокоился завтрева...

Всю ночь куманы тайком вывозили своих убитых и кромсали их, доставая из остывающих тел золотые желуди. Досталось и раненым – прознав о богатстве засевшем в их телах, взалкавште золота руки потянулись к кровоточащим ранам. Но раненные не давались, отмахиваясь ятаганами, сами запускали пальцы во внутрь своих чумазых тел, рыдая от боли и счастья выколупывали оттуда гетманские подарки. К утру покойников в лагере Солхата прибавилось. Прибавилось и золота – целых два ведра!

В крепости ночь прошла совсем спокойно – не сменяясь караулили деды на стенах: – Та хули нам спать, нас первыми вбъють – тогда и отоспымося!
- Ты, преподобный, уйми своих пердунов – чего они залупаются?! Чего это еще за фатализмус, такой? – Отчитал игумена Ружинский.
- Ты чего,Стас? – удивился Тихон. – Зачем ты так? - Они умереть в бою мечтают – не лишай их этой радости! Человеку и у края керсти без мечты невозможно.
- Может ты и прав святой отче! И они по своему правы – пердуны твои, – почесал затылок Евстафий.
- Конечно правы! Человеку без мечты нельзя. Сказано будет на этих берегах одним мудрецом, когда нас уде и след тута простынет: « Мечтай, Борис! – Без мечты человеку нельзя! Мечтай, но и говно копай, копай. От мечты и копания вместе - толк, а по отдельности – одно лишь беспокойство и раздражение.»
- Сильно сказано будет, - усмехнулся Ружинский, - жаль не при нас... Только почему говно? И кто это таков – Борис?
- Борис? – Да человек! Человек и все тут. От того что человек и не послушался он мудреца! Да-а... А говно - это такой поэтический образ – человек с лопатой швыряет на скрытое в тумане поле навоз. Тут, понимаешь – симбол! Симболизируется труд, который не всегда обязательно приятен, не всегда понятен и даже как бы в пустую – а на деле все не зря.
- Понимаю. А как это связано с мечтой дедов?
- Ну как же - ратный труд, порадеть за веру, за людей... Когда ты уж и никаков – и немощен, и вонюч, и из ума пошти што выжил... И жизнь твоя, вроде ничено не стоит, и вот ты ею жертвуешь, и тут - на тебе! Жертва принята, и жертва эта не напрасна, а в награду такая красотень – могила на утесе... ...ПОРОГИ! И нету больше говна и бессмысленного копания, а есть все это... – Тихон повел бородой туда, где во мраке шуршал на лавах Сурской порог.
- Да, красота... – отозвался Евстафий и совсем уже другими глазами глядя на вытянувшихся перед ним по стойке смирно пьяниц-ветеранов, стал расставлять их по местам. Люди влюбленно вглядываясь в его осунувшееся за ночь лицо, читали на нем отблески своей грядущей всенародной славы, радостно обсуждая выпавшее на их долю небывалое везение.

Наспех своих героев зарыли в земной шар куманы и, перекемарив сразу после утреннего намаза, двинулись к крепости одновременно с трех сторон света. Впрочем на песок, перед детинцем в это утро не ступила ни одна обутая в сыромятный ичиг нога. Золото из себя выковыривать не хотелось никому. Чернеющие в амбразурах стволы пушек служили напоминанием, о том что как трава в своем извечном труде произрастая и отмирая становится черноземной пылью, так и жизнь человеческая оставляет след лишь в сундуках земных владык в виде мельчайшей золотой пудры. Пыль, пыль золотая!