У БУКИНИСТА

Пахнут бессмертьем книжки. Подвальчик гнилой и мглистый…
Часами стоит мальчишка в лавке у букиниста.

Смотрят глаза лилово, пристально и глубоко…
Он спрашивает Гумилева, Хлебникова и Блока.

Ему с утра перед школой дает двугривенный мама,
А он собирает деньги на Осипа Мандельштама.

На прошлой неделе Кафку открыл для себя мальчишка.
И снова он в книжной лавке. Он вечно чего-то ищет.

Болезнь эта не проходит. Я знаю таких ребят, —
Мальчишка в конечном счете найдет самого себя.



ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ

Плевать на богатство и моды!
В футболке,

по горло в пыли,

Шагали тридцатые годы
Дорогами юной земли,

Я помню военные марши
И добрый утёсовский джаз…
И всё-то нам было нестрашно,
Всё солнечно было у нас.

В коммуну неслись ошалело:
Глядящий с экрана Чапай,
И лётчики в кожаных шлемах,
И алый, как знамя, трамвай.

А в сердце —

плакаты, парады

И первый щемящий испуг, —
Нас утро встречало прохладой
Уже недалёких разлук.



* * *

Я — сын годов безрадостных. А лира
Моя — жалейка в камерной Руси.
Ах, сердце — коммунальная квартира,
В которой мы мальчишками росли.

В клетушках-клетках многое вмещалось.
Все рядом — и чужое, и свое.
Все уживалось — ненависть и жалость,
И ясный взгляд, и грязное белье.

Душа людей — она не из металла.
Заботливы улыбки подлецов.
Ах, сердце, ты так искренно впускало
Под теплый кров свой временных жильцов!

Мы за наивность многим поплатились.
Поймешь ли сразу — кто твои друзья?
Нашли себя. Со многими простились.
Но их из сердца вычеркнуть нельзя.

Давно живем без страха и без риска,
С уютом комфортабельным на «ты».
Осталась постоянная прописка
Стесненья, компанейства, доброты.

И сердце так же бьется, как и раньше.
И тот же неоплаченный кредит:
Тетрадка в клетку, абажур оранжев,
И примус старой нежности коптит…




* * *

Всего-то немного я видел войну…
Детали

припомнились после:

Зима в сорок первом.

Диктант. Обмакну

Перо, а чернила замёрзли…

И послевоенного хлеба ломоть,
И строек тревожные дали
Вошли в мою кровь,

вошли в мою плоть,

Нелегким характером стали.

Я помню Кильдин,

адмиральскую речь,

Маршруты усталой подлодки.
И что-то с тех пор, с этих памятных встреч
Живёт

в моей штатской походке.

Остались со мной

лица милой родни

И близких.

Но память невечна.

Исчезли, казалось, недавние дни,
Забыты вчерашние встречи.

Забыл, что сказал мне великий Корней.
Ушел мой приятель со скрипкой…
И тысячи звонких, талантливых дней
Исчезли из памяти зыбкой.

А сколько друзей,

появившись едва,

Продлиться в судьбе не успели!
Ушли ненаписанных песен слова.
Синицы надежд улетели.

Беспечного отдыха радость и лень,
Насмешек перо озорное
Исчезли, ушли…

А война, словно тень.

Всю жизнь она ходит за мною.




* * *

Наивная зависть к десятому классу…
Стать старше хотелось не мне одному,
Когда по призыву июньскому

сразу

Те парни из школы ушли на войну.

А раньше, зимой, юбилею навстречу,
А может быть, так… не упомнишь всего…
Был в школе у нас поэтический вечер.
Учитель-словесник готовил его.

Убранство нехитрое школьного зала.
Уж «сцена» готова, и Демон одет.
«Артистов» то в жар, а то в холод бросало.
Над сценою в рамке — великий поэт.
Пророческий взгляд рокового портрета!
Тогда я тревогу в себе погасил…
Но Лермонтов в строгих своих эполетах
Глазами войны на мальчишек косил!

Солдаты, мальчишки — невольники чести,
Вы слышали голос снарядов и мин…
В июньскую полночь шагнули все вместе.
Домой не вернулся никто. Ни один.
Витали над вами великие строки.
Рыдала солдаткой великая Русь.
А вам и в строю вспоминались уроки
Да «Сон», что учитель читал наизусть.

Не сразу до школы та весть долетела.
Старик обомлел. Словно раненый, сник.
Сильнее с тех пор под лопаткой болело —
Не мог пережить, что он пережил их.

А нам, малышам, стало страшно и странно,
Когда он заплакал, начав говорить,
Что бабке Мишеля в деревне Тарханы
Гусара-поэта пришлось хоронить.

…Портреты: весь класс, весь тогдашний десятый.
Есть в школьных музеях пронзительный свет…
Ребята в последний свой вечер засняты.
На стенде портрета словесника нет,

Спасибо за милость, мой ангел-хранитель,
За жизнь,

что мне доброй судьбою дана…

Вчера мне приснилось: я — школьный учитель.
Иду на уроки. И завтра — война.




СОЛДАТ

Очень Долгую Жизнь нагадала цыганка,
Нагадала детишек, нагадала удачу…
Но о ком-то ночами тоскует тальянка,
А о нем, безымянном, даже дети не плачут.
Просто не было их. Ни удачи, ни счастья.
Словно жизнь вся была предисловием к бою
Да ученьями в наспех сколоченной части,
На картофельном поле, с почерневшей ботвою.
Он не знал, что так сразу подломятся ноги,
Да в глаза только солнце кровавое брызнет…
Он упал на промерзшей, на страшной дороге,
Но она называлась Дорогою Жизни.




ПЛАСТИНКА ПАМЯТИ МОЕЙ

Чужой напев, как пилигрим,
Стучится в души людям.
А мы с тобой назло другим
Свою пластинку крутим.

Звучит в эфире «Бони М»
Так солнечно и мило.
В колонках стереосистем
Магическая сила.

Я слушал сам в кругу друзей
Все модные новинки.
И всё же сердцу нет родней
Той, старенькой пластинки,
Что я мальчишкой приобрёл
И не признался маме…

В те дни освобождён Орёл
Был нашими войсками.

Ещё повсюду шла война.
Царил хаос на рынке.
Буханка хлебушка — цена
Той маленькой пластинки.

Ах, эта песня про бойца,
Любимая фронтами…
И голос хриплый у певца,
Как стиснутый бинтами.

Как, излучая бледный свет,
Вздыхают инструменты.
И нету в этой песне, нет
Ни фальши, ни акцента.

…Я помню дома костыли,
Шинель и шапку деда.
Пластинку вдовы завели
И пили за победу.

Наверно, Бог один даёт
Патенты на бессмертье.
Но эта песня проживёт,
Как минимум, столетья.

Она не может умереть,
Погибнуть без возврата,
Когда в самой в ней жизнь и смерть,
И что ни вздох — то правда.

Уж как её ты ни крути,
Всё наше в этой песне:
Свои печали и дожди,
Своей земли болезни.

Она не только в ближний бой
Бойцов страны водила,
Но в жизни быть самим собой
Меня она учила.

Она твердила мне: живи
Без грома барабанов,
Она страдала от любви
И врачевала раны.

Пока слышна она — живут
На родине берёзы,
Есть нежность, преданность и труд,
И праведные слёзы.

И мы верны такой судьбе,
Другими уж не будем.
И — пусть порой во вред себе —
Свою пластинку крутим.

Я верю, что,

побеждены,

Уйдут в отставку войны.
Но песни этой будем мы
Во все века достойны.

И в Судный день на зов трубы
Мотив её воскреснет.
И нету жизни без судьбы.
И без судьбы нет песни.