У БУКИНИСТА
Пахнут бессмертьем книжки. Подвальчик гнилой и мглистый…
Часами стоит мальчишка в лавке у букиниста.
Смотрят глаза лилово, пристально и глубоко…
Он спрашивает Гумилева, Хлебникова и Блока.
Ему с утра перед школой дает двугривенный мама,
А он собирает деньги на Осипа Мандельштама.
На прошлой неделе Кафку открыл для себя мальчишка.
И снова он в книжной лавке. Он вечно чего-то ищет.
Болезнь эта не проходит. Я знаю таких ребят, —
Мальчишка в конечном счете найдет самого себя.
ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ
Плевать на богатство и моды!
В футболке,
по горло в пыли,
Шагали тридцатые годы
Дорогами юной земли,
Я помню военные марши
И добрый утёсовский джаз…
И всё-то нам было нестрашно,
Всё солнечно было у нас.
В коммуну неслись ошалело:
Глядящий с экрана Чапай,
И лётчики в кожаных шлемах,
И алый, как знамя, трамвай.
А в сердце —
плакаты, парады
И первый щемящий испуг, —
Нас утро встречало прохладой
Уже недалёких разлук.
* * *
Я — сын годов безрадостных. А лира
Моя — жалейка в камерной Руси.
Ах, сердце — коммунальная квартира,
В которой мы мальчишками росли.
В клетушках-клетках многое вмещалось.
Все рядом — и чужое, и свое.
Все уживалось — ненависть и жалость,
И ясный взгляд, и грязное белье.
Душа людей — она не из металла.
Заботливы улыбки подлецов.
Ах, сердце, ты так искренно впускало
Под теплый кров свой временных жильцов!
Мы за наивность многим поплатились.
Поймешь ли сразу — кто твои друзья?
Нашли себя. Со многими простились.
Но их из сердца вычеркнуть нельзя.
Давно живем без страха и без риска,
С уютом комфортабельным на «ты».
Осталась постоянная прописка
Стесненья, компанейства, доброты.
И сердце так же бьется, как и раньше.
И тот же неоплаченный кредит:
Тетрадка в клетку, абажур оранжев,
И примус старой нежности коптит…
* * *
Всего-то немного я видел войну…
Детали
припомнились после:
Зима в сорок первом.
Диктант. Обмакну
Перо, а чернила замёрзли…
И послевоенного хлеба ломоть,
И строек тревожные дали
Вошли в мою кровь,
вошли в мою плоть,
Нелегким характером стали.
Я помню Кильдин,
адмиральскую речь,
Маршруты усталой подлодки.
И что-то с тех пор, с этих памятных встреч
Живёт
в моей штатской походке.
Остались со мной
лица милой родни
И близких.
Но память невечна.
Исчезли, казалось, недавние дни,
Забыты вчерашние встречи.
Забыл, что сказал мне великий Корней.
Ушел мой приятель со скрипкой…
И тысячи звонких, талантливых дней
Исчезли из памяти зыбкой.
А сколько друзей,
появившись едва,
Продлиться в судьбе не успели!
Ушли ненаписанных песен слова.
Синицы надежд улетели.
Беспечного отдыха радость и лень,
Насмешек перо озорное
Исчезли, ушли…
А война, словно тень.
Всю жизнь она ходит за мною.
* * *
Наивная зависть к десятому классу…
Стать старше хотелось не мне одному,
Когда по призыву июньскому
сразу
Те парни из школы ушли на войну.
А раньше, зимой, юбилею навстречу,
А может быть, так… не упомнишь всего…
Был в школе у нас поэтический вечер.
Учитель-словесник готовил его.
Убранство нехитрое школьного зала.
Уж «сцена» готова, и Демон одет.
«Артистов» то в жар, а то в холод бросало.
Над сценою в рамке — великий поэт.
Пророческий взгляд рокового портрета!
Тогда я тревогу в себе погасил…
Но Лермонтов в строгих своих эполетах
Глазами войны на мальчишек косил!
Солдаты, мальчишки — невольники чести,
Вы слышали голос снарядов и мин…
В июньскую полночь шагнули все вместе.
Домой не вернулся никто. Ни один.
Витали над вами великие строки.
Рыдала солдаткой великая Русь.
А вам и в строю вспоминались уроки
Да «Сон», что учитель читал наизусть.
Не сразу до школы та весть долетела.
Старик обомлел. Словно раненый, сник.
Сильнее с тех пор под лопаткой болело —
Не мог пережить, что он пережил их.
А нам, малышам, стало страшно и странно,
Когда он заплакал, начав говорить,
Что бабке Мишеля в деревне Тарханы
Гусара-поэта пришлось хоронить.
…Портреты: весь класс, весь тогдашний десятый.
Есть в школьных музеях пронзительный свет…
Ребята в последний свой вечер засняты.
На стенде портрета словесника нет,
Спасибо за милость, мой ангел-хранитель,
За жизнь,
что мне доброй судьбою дана…
Вчера мне приснилось: я — школьный учитель.
Иду на уроки. И завтра — война.
СОЛДАТ
Очень Долгую Жизнь нагадала цыганка,
Нагадала детишек, нагадала удачу…
Но о ком-то ночами тоскует тальянка,
А о нем, безымянном, даже дети не плачут.
Просто не было их. Ни удачи, ни счастья.
Словно жизнь вся была предисловием к бою
Да ученьями в наспех сколоченной части,
На картофельном поле, с почерневшей ботвою.
Он не знал, что так сразу подломятся ноги,
Да в глаза только солнце кровавое брызнет…
Он упал на промерзшей, на страшной дороге,
Но она называлась Дорогою Жизни.
ПЛАСТИНКА ПАМЯТИ МОЕЙ
Чужой напев, как пилигрим,
Стучится в души
Читать далее...