На глаза случайно попалась ее фотография с дочерью, сделанная два дня назад. Кошмар последних дней, кажется, написан у нее на лице. А дочь стала очень похожа на отца. Несколько лет назад мы общались с Карлой Бруни-Саркози по телефону. Джулия тогда тоже подавала голос. Подбегала к маме. Показывала ей свои рисунки. Потом убегала. Но Карла невозмутимо продолжала разговор.
Вообще-то она итальянка, хотя всю жизнь прожила в Париже. И мать у нее итальянка, и тот, кого она считала долгие годы своим отцом, и тот, который им в действительности был – все родом из Италии. Запутанная история в духе семейных романов XIX века. Но что делать? Жизнь!
Раньше Карла была похожа на всех зеленоглазых женщин с портретов итальянского Возрождения. Только худее. Вполне могла бы позировать для какой-нибудь «Дамы с горностаем». А как бы ей подошли все эти тяжелые наряды, увесистые украшения, неподъемные шлейфы и мантии! В своей модельной юности она немало их перемерила во время модных показов. Модельеры любили выпускать ее под финал шоу в образе непорочной невесты, закутанную в шелка, с флердоранжем на голове и букетиком в руках.
В жизни она, похоже, сроду этого ничего не надевала. Всегда в джинсах и майке или смокинге прямо на голое тело. И свадебного наряда у нее не было. Они и с Саркози расписались по-простому в мэрии. Без всякой фаты и, кажется, даже свидетелей. Быстро и деловито, как все, что она делает, когда речь не идет о ее песнях, концертах и выступлениях.
Карла - классическая «девушка с гитарой». Такие иногда поют в подземных переходах или ходят по электричкам. Длинные волосы, блуждающая улыбка, нежный, негромкий голос, какие-то нехитрые рифмы и несложные аккорды. Если бы Карла знала русский, ей бы подошла любовная лирика Новеллы Матвеевой. Что-то такое тихое, кроткое, бубнящее и усыпляющее, как осенний дождь, стучащий по крыше. Без надрыва и громких претензий на вокал или философские бездны. Но мило. Другого слова, наверное, и не подберешь. Вообще при личном общении с Карлой удивляешься отсутствию всякой позы и пафоса. Можно счесть это за хорошее воспитание – ее итальянская родословная насчитывает несколько поколений потомственных аристократов. А можно - и за ум? В конце концов, не так часто бывшие модели становились первыми дамами Франции.
Из ее ближайших предшественниц на французской эстраде можно вспомнить Джейн Биркин. Та тоже была большой мастер шептать в микрофон. Но все эти стоны и шепоты ей поначалу аранжировал сам Серж Генсбур, а Карла поет преимущественно песни собственного сочинения.
Она не спешит озвучить свои страдания и страсти. Она тут для того, чтобы утешать, отвлекать, развлекать. Она певица тихих, доступных радостей и поэт скромных, домашних удовольствий.
Она никогда ничего не требует, не жалуется, а только кротко воркует и припоминает что-то бесконечно родное, близкое и знакомое.
Впрочем, все знают, что эта нежная голубица в любой момент может обернуться то хищницей, «пожирательницей чужих мужей», как о ней написала в своем романе ее давняя соперница Жюстин Леви, то верной подругой и женой опального президента, приговоренного к тюремному сроку. Карла многолика и неуловима. И нет такого вопроса, на который бы у нее не нашлось мгновенного ответа. И нет такой колкости, на которую она не ответила бы безмятежной улыбкой.
Как хотелось в свое время американке Барабаре Уоллтерс застать ее врасплох своим дотошным расследованием ее связи с Миком Джаггером и Эриком Клэптоном. Как она задыхалась, подбирала и неопровержимые улики… Все по нулям. Карла лишь снисходительно улыбнулась: «Ну что вы, мадам! Когда мы сошлись с Николя, мне было уже 40. И у мужа, и у меня за плечами была целая жизнь. Наверное, было бы странно, если бы в ней не было других людей?»
Или когда накануне первого государственного визита Саркози в Великобританию один из аукционных домов Лондона выставил на продажу ее фотографии ню, и вся желтая пресса распечатала их в размер своих газетных полос: вот мол, смотрите, как выглядит первая дама Франции а ля натюрель. И что Карла? Никакой реакции. Взглянула мельком, близоруко прищурилась: «А что, я, кажется, была ничего?». И побежала переодеваться к королевскому банкету в Букингемском дворце.
При этом сама Карла в список прегрешений Саркози перед Пятой республикой никогда не входила. Ему только однажды вменили в вину, что он всем сотрудникам своей администрации подарил по ее диску «Comme si de rien n’etait» («Как ни в чем не бывало»). Причем куплены они были не из представительского президентского бюджета, а на кровные евро. И на свои наряды во время официальных визитов и приемов Карла государственный бюджет не транжирила. Модные дома ее одевали по старой памяти бесплатно. Ведь лучшей рекламы нельзя было себе и вообразить.
На мой вопрос, была ли для нее ролевой моделью Жаклин Кеннеди, она ответила:
- Все-таки Джеки стала хозяйкой Белого дома будучи очень молодой. Ей ведь было не больше тридцати. Она хотела привить вкус американцам к большому стилю, европейской моде, хорошим манерам. Для того времени это была революция. Я никогда не ставила перед собой таких амбициозных задач. Скорее, меня поначалу напрягало то обстоятельство, что моя предшественница, мадам Ширак, была идеальной хозяйкой, оставившей все службы Елисейского дворца и президентских резиденций в образцовом состоянии. По этой части, признаюсь, я была не слишком опытна, и, конечно, боялась сравнений не в свою пользу. Но могу сказать, что к концу срока пребывания моего мужа на посту президента Франции я более или менее освоилась со своими многочисленными обязанностями, так что, надеюсь, ему не приходилось за меня краснеть.
Почти час мы говорили по телефону. Голос Карлы в трубке звучал хрипло и немного устало. Кажется, она была тогда простужена. Сама она не любит, когда ее с кем-нибудь сравнивают. Всегда готова восхититься другими, но предпочитает оставаться самой собой. И все же есть одна женщина, которая для Карлы является недосягаемым образцом ума, внутренней свободы и красоты. Это Симона де Бовуар. Писатель, философ, идеолог феминизма.
- Вы читали ее «Второй пол»? – спрашивает меня Карла. - Я выросла на ее книгах. Она открыла для меня феминизм как главную идею, как философию жизни. Без ее книг я бы еще долго оставалась темной¸ зажатой девочкой из буржуазной семьи. Еще мне близка Коллет. Вы знаете Колетт? Мне вообще нравятся люди, которые создают себя сами, не боятся идти наперекор обстоятельствам и общественному мнению. Но если говорить о песнях, то в наибольшей степени на меня повлиял Боб Дилан. Я никогда не старалась ему подражать. Да это и невозможно. Но тембр его голоса, его стихи постоянно звучат во мне. Для меня все, что делает Дилан – это, прежде всего, прекрасная поэзия, ставшая музыкой..
- А когда вы поняли, что очень красивы? Вы зафиксировали этот момент?
- Скажу без всякого жеманства: я никогда не мнила себя какой-то невероятной красавицей. Более того, когда я начала выходить на подиум, меня не покидал страх так и остаться безмолвной посредственностью, на которой просто хорошо сидят платья. Я была слишком высокой, слишком худой, а вокруг были самые настоящие красавицы, на чьем фоне я смотрелась просто плоской дылдой. До сих пор красота для меня ассоциируется больше с природой, с пейзажем, с цветом неба и моря. И очень редко с человеческим лицом. Ведь стандарты красоты постоянно меняются. И эталонные модели времен моей юности вряд ли бы сегодня стали королевами подиума. Да и что значит красота без внутренней гармонии и обаяния? Пустой футляр. Не больше! Не очень понятно, что с ним делать, для чего приспособить? То есть до тридцати этот вопрос, может быть, и не стоит так остро, зато потом...
- О вас писали, что во время съемок и показов, когда выдавалась свободная минута, вы читали романы Достоевского, пряча их под глянцевыми обложками Elle или Vogue. Я могу поинтересоваться, зачем вы это делали?
- Мне просто не хотелось выделяться из общей массы девочек-моделей, чтобы обо мне говорили: подумаешь, интеллектуалка… Если ты такая умная, зачем работаешь моделью? Тогда иди учиться в Сорбонну или по крайней мере сиди в библиотеке. Там серьезные книжки читать удобнее, чем в перерывах между макияжем и примерками. Закулисный мир моды устроен жестко. Каждый должен знать свое место и никогда не выбиваться из общего строя. Но что поделать, я любила Достоевского и люблю его до сих пор.
- Вы принадлежите поколению супермоделей. Это была особая каста в начале 90-х годов, которой так никто и не пришел на смену. Что вы думаете об этом периоде своей жизни? Вы были счастливы?
- О, это было круто! Круто и весело. Казалось, так будет всегда. Мы так и будем до конца своих дней летать с одного показа на другой на джетах и конкордах, веселиться на вечеринках, крутить романы, пить шампанское, сниматься у великих фотографов. Сколько было бесконечных перелетов, разъездов, интересных встреч! Такой калейдоскоп впечатлений, встреч. Я люблю людей моды. Мне нравится сама атмосферу показов, пестрая толпа фэшионистов, тех самых, для кого мода стала чем-то вроде второй религии, а, может быть, и первой. Им нет дела до политики, до социума, до общественных бурь и мировых катаклизмов, а есть только одна страсть – это их внешность, их look. «Как я выгляжу?» - для них это вопрос жизни и смерти. И вот в этой толпе нарциссов обоего пола я всегда прекрасно себя ощущала. Я понимала их, сочувствовала, может быть, над кем-то посмеивалась. Но мне с ними было комфортно. Они для меня как младшие сестры и братья. В них я узнавала свои собственные комплексы, обиды, мечты. Правда, сама я из них давно выросла, как из джинсов, которые стали мне просто малы. Но все равно это часть меня.
- В чем главная привлекательность, на ваш взгляд, до сих пор мира гламура?
- Если окружающий мир все время навязывает вам свои требования и законы, давит моралью, авторитетами и предрассудками, то мир моды не требует ничего, кроме как излучать счастье, молодость и красоту. Многие слабые натуры стремятся туда попасть в надежде на спасение и легкую жизнь, но преуспеть удается только единицам.
- Но вам-то это удалось лучше, чем кому бы то ни было . В своих интервью вы любите повторять, что работа супермодели предполагает очень одинокую жизнь, несмотря на большое количество людей вокруг.
- Да, это работа для одиночки. Но мне нравится быть одной. Наедине с собой лучше думается, лучше сочиняется. Одиночество – это прекрасное состояние, если ты знаешь, как им распорядиться и для чего его применить. При этом мне удалось сохранить теплые отношения со многими девочками. Когда я недавно давала концерт в Нью-Йорке, ко мне за кулисы зашла Линда Евангелиста, и я ей была безумно рада. А Крис Терлингтон пригласила меня поучаствовать в акциях своего благотворительного фонда. В общем, мы не теряем связи друг с другом, хотя когда выходили на подиум, общались мало.
- И все же какой подарок был самым важным в вашей жизни?
- Удача. Мне часто везло. Может быть, даже слишком…
- Ну, это уже от Бога! А от людей, от мужчин, например?
- Я сейчас подумала, что, наверное, все-таки самым важным подарком, который я когда-либо получала, стала моя первая гитара. Мне ее вручили родители на мое девятилетие. Собственно с нее все началось.
- Вы ощущаете то, что вы делаете на эстраде, продолжением некоей великой традиции французской авторской песни? Когда-то она была очень популярна.
- О, да! Когда меня спрашивают, а на что похожи ваши песни, я называю имена моих любимых певцов: Барбара, Франсуаза Арди, Азнавур, Брель. Их голоса, их песни всегда вдохновляли и поддерживали меня. Я счастлива, что мой голос- один из многих тоже в этом великом хоре. Некоторые из их песен я включила в свой репертуар. Поначалу это как драгоценность, взятая напрокат, но потом ты к ней привыкаешь и она становится совсем твоей.
Увы, сегодня Карле Бруни точно не до песен. В ближайшую субботу ей предстоит первая встреча с мужем в тюрьме Санте.