Родион Щедрин умер в ночь на пятницу, 29 августа, сообщается на сайте Большого театра. По данным ТАСС, композитор скончался в немецкой больнице после продолжительной болезни.
* * *
Однажды мы поссорились. Причем громко, прилюдно. Он обозвал меня «предателем». У него тряслись руки. Гнев его был страшен. Оглушенный, я долго шел по заснеженной Большой Ордынке, которая, казалась, не закончится никогда.
Потом мы обменялись письмами. У него был почерк моего отца. Стремительные строчки с наклоном вправо, как их учили в сталинской школе на уроках чистописания. Кстати, они были ровесники. Все тот же 1932 год рождения.
Его письма остались в Москве. Может быть, когда-нибудь я их опубликую. Но точно не сейчас.
Это была попытка объясниться со мной и с миром очень ревнивого и в общем не очень-то счастливого, обиженного на всех человека. Счастливые люди так не кричат. Не обрушивают на головы ближних гекатомбу ярости и гнева. Значит, что-то внутри болит и гложет. Значит, любой повод хорош, чтобы выплеснуть накопившуюся обиду и раздражение. Вот я и подвернулся. И дело, конечно, было не в моей скромной персоне. Обида жила в Родионе Константиновиче Щедрине много глубже.
При внешнем благополучии и всеобщем признании, он не мог простить миру, что его музыка никогда не могла соперничать со славой его жены и обожанием, которое ее окружало. Что в сознании миллионов он остался мужем великой Майи Плисецкой. Что «Кармен-Сюита», сочиненная им на скорую руку от безвыходности, затмила все другие его выстраданные и выношенные произведения.
Наконец, что жизнь, которую он сам срежиссировал для них обоих в Мюнхене, получилась совсем не такой прекрасной и безмятежной, как он рассчитывал. Сложная, трудовая, по сути эмигрантская жизнь. В пожилом возрасте. Поначалу почти без знания языка. На скромных арендованных метрах. В постоянном страхе не доплатить каких-то налогов или что-то там не понять в немецких предписаниях. РК, конечно, не подавал вида. Гордо тянул все в одиночку. И эти музыкальные заказы, и налоги, и жизнь на три дома, а точнее, на три страны. Но иногда вдруг из него вырывался отчаянный крик, очень похожий на тот, что звучал в третьем акте чеховского «Дяди Вани» : «Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский…» Вечный стон русского интеллигента.
На самом деле он слышен у него в музыке. Эти вечные каторжные кандалы и цепи, позвякивающие в финале его «Боярыни Морозовой». Или перекличка железнодорожных гудков в «Анне Карениной» на станции Обираловка. Страшный мир непонятно откуда несущихся звуков и тоскливых одиноких голосов, где так просто быть растоптанным, униженным, забытым. Куда ты приходишь «Очарованным странником», а уходишь «Запечатленным ангелом».
Майя знала эту его обиду. Как любящая женщина, бросалась на его защиту. Почитайте главу в ее книге , где она взыскует и требует справедливости для своего мужа. Вряд ли бы она посмела это печатать без его согласия. «Я легко могу простить и даже не заметить, когда обижают меня, - говорила она, - но я не могу простить, когда задевают или унижают его».
Тут она мгновенно становилась фурией, Одиллией из черного акта, богиней мести. Собственно, именно обида за Щедрина стала причиной ее последнего конфликта с дирекцией Большого театра накануне собственного 90-летия. Майя выдвинула условие, чтобы на ее юбилей поставили один из балетов Щедрина. Сговорились на «Даме с собачкой» - компактная одноактная история. Для Гала-концерта вполне сгодится. Последовательно отказались все хореографы. И Ратманский, и Майо. Но почему-то Плисецкой об этом не сказали. Побоялись. Тянули резину. В результате в апреле 2015 года состоялся неприятный разговор - «Дамы» не будет. Майя неистовствовала, заявив, что в таком случае нога ее больше не переступит порог Большого театра. Щедрин вел себя более дипломатично. Плеть обухом не перешибешь… Утро вечера мудренее…. Он знал и любил старые русские поговорки и сыпал ими как народный сказитель. Плюс бесконечные приметы, в которые он искренне верил: посидеть на дорожку - это обязательно; женщина, идущая навстречу с пустым ведром, - повод отложить поездку. Майю все это дико раздражало. Но она его любила и за полвека свыклась с этими суевериями.
В результате все было, как она предсказала: в день ее девяностолетия в Большом театре не было ни «Дамы с собачкой», ни ее самой. Она умерла 2 мая 2015 года, не дожив полгода до юбилейных торжеств. Сейчас история повторяется - ее столетний юбилей пройдет без Щедрина, который, как мне говорили, собирался быть.
Вообще он очень трепетно относился к ее памяти, но при этом всегда настаивал на собственной версии событий. И не дай Бог, если кто-то посмеет ее опровергнуть или в ней усомниться. Собственно, я и пал тогда жертвой давней войны Щедрина и клана Плисецких -Мессереров. Он ее родню не любил и никогда этого особо не скрывал. Считал, что все они эксплуатирует ее славу, имя, положение. А его цель - максимально оградить Майю от любых попыток ее приватизировать. Принадлежать она могла только ему. И больше никому! «У Майи нет недостатков, кроме одного - у нее слишком много родственников». Эти слова приписывают Лиле Брик. Но я слышал их в исполнении и самого РК. Всех подробностей я не знаю. Да и не очень-то стремлюсь узнать. Но знаю точно, что не встречал в своей жизни человека более благородного и скромного, чем брат ММ Азарий Михайлович Плисецкий. Кажется, РК так и не простил моего предисловия к книге Азария «Жизнь в балете».
Он был собственником, этот внук православного священника из Алексина. Как его угораздило оказаться в эпицентре богемной Москвы, влюбиться в женщину, которая была воплощением свободы, оказаться в заложниках страшной советской системы, но суметь вырваться, воспарить, прожить вторую и третью жизнь на других берегах - и все это на фоне музыки, которая не покидала его?! Как это все возможно? Сегодня я целый день думаю о нем. Об этом рыжем красивом парне с неотразимой улыбкой, сочинившем сто лет назад: «Не кочегары мы, не плотники…». О ровеснике моих родителей, о бывшем нашем соседе по Кутузовскому проспекту. Я знаю, что в его жизни было много боли, много печали и разочарований. Знаю, что под конец он ослеп и почти ничего не видел. Знаю, что его музыка будет жить долго.
И все, что смею и хочу сказать: «Простите меня, Родион Константинович!».