24-го августа 1990-го года умер Сергей Довлатов.

 

ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ БЕЗ ДОВЛАТОВА

Последнее письмо от Сергея Довлатова я получил в янвааре 1990-го года. Оно было очень коротким:

"Дорогой Наум!

Я только что с зубовным скрежетом уплатил налог (851.08) за твою, между прочим, собственность. Посылаю тебе копию билла. Может, ты как-то это используешь при оформлении своей деклар.

Обнимаю. С."

Здесь надо пояснить, о какой "собственности" идёт речь. Дело в том, что летом 1988-го года Довлатовы решили купить как бы дачный домик под Нью-Йорком (практически это был "мобил хом" на две спальни – передвижной дом, но стоящий стационарно), однако, не могли записать его на своё имя, поскольку у них не было никакой кредитной истории, да и постоянного заработка тоже. Поэтому Сергей обратился ко мне с просьбой купить этот домик на моё имя. Я, конечно, тут же согласился, хотя Сергей высказывал некоторое сомнение. Он писал:

"...Ещё раз повторяю: если ты не сможешь в этом участвовать, то это будет началом нашего подлинного сближения, а если сможешь и захочешь – у меня нет слов, чтобы выразить степень моей благодарности. Как ни странно, при огромном количестве знакомых, я реально могу обратиться только к тебе, техническому интеллигенту из далёкого провинциального Киева.

Прости за сумбур. В новой роли домовладельца я слегка рехнулся."

Домик был благополучно куплен, Сергей сетовал при этом:

" За всё признателен судьбе,

Одно досадно мне, невеже:

Мой дом принадлежит – тебе,

И твой принадлежит тебе же?"

Теперь я позволю себе привести фрагмент из моей неизданной книжки "Еврей армянского разлива и витязь в еврейской шкуре (Переписка с Сергеем Довлатовым)", написанной ещё в 2001-м году, когда я вышел на пенсию. В ней его и мои письма, зачастую со стихами, которые я посылал Сергею, и краткие комментарии. Книжка кончается так:

13 января (1990 г.)

Дорогой Наум!

Я только что с зубовным скрежетом уплатил налог (851.08) за твою, между прочим, собственность. Посылаю тебе копию билла. Может, ты как-то это используешь при оформлении своей деклар.

Обнимаю. С.

Это было последнее письмо Довлатова ко мне. И виделись мы в последний раз весной 1990-го года, кажется, в мае. Я приехал к нему в Квинс, а оттуда мы поехали в Филадельфию, где выступили вместе. Сергей сказал, что решил застраховать свою жизнь: "Я, может быть, умру, пусть Лене хоть деньги останутся". Мы сидели на кухне, беседовали, и тут как раз пришёл страховой агент, чтобы заполнить бумаги. Получил ли Довлатов страховой полис, я не знаю.

24-го августа я был на работе, в середине дня мне позвонила жена Аля и сказала, что умер Довлатов – её подруга слышала сообщение на русском радио. Я был в шоке. Никогда мне и в голову не приходило, что такое может случиться, тем более, с человеком моложе меня. Я даже как-то не очень поверил и тут же позвонил Пете Вайлю в Нью-Йорк. Пети не было, трубку взяла его жена. Я спросил: "Что случилось с Довлатовым?" Жена Пети ответила почему-то раздражённо: "С ним случилось самое плохое, что может случиться – он умер". Я не стал выяснять подробностей и положил трубку.

Целый год я не мог ничего писать. За это время Лена продала дом, вернее – формально дом продал я, получил деньги и переправил их Лене. Только через год я смог написать стихи памяти Сергея.

Оглядываясь назад, я понимаю, что мы с Довлатовым не были большими друзьями – в том смысле, что мы не делились чувствами, не прибегали к помощи друг друга в тяжёлые минуты, мало знали о личной жизни каждого, зато мы были приятелями, то есть нам обоим было приятно общаться друг с другом. Я любил и люблю творчество Довлатова, он тоже относился с симпатией к моему творчеству, и все десять лет, что мы были знакомы, я эту симпатию ощущал.

Хотя Сергей и написал в послесловии к моей книжке: "…Судьба наша – общая…", судьбы у нас оказались разными. Он – известный и любимый в России писатель, я же – просто инженер на пенсии. Может, и мои стихи когда-нибудь вызовут интерес. Я писал как-то: "Не могу объяснить это толком, но, друзья мои, видится мне: время всех нас расставит по полкам, как товар, сообразно цене. И не надо рядиться героем, выставляя свой лик напоказ. Всё, чего мы, родимые, стоим, обнаружится позже, без нас. Ах, поэты, писатели, братья, не дожить нам до этих времён!.. Но надеюсь, что буду стоять я в окружении славных имён. Не приемля ничьих постулатов, о, как время меня удивит: справа будет Серёжа Довлатов, слева будет Самойлов Давид!.. А быть может, и присно, и ныне строки эти не стоят чернил, может, всяческой полон гордыни, я себя высоко оценил? И не медью, а писком крысиным будет голос мой биться в висок, справа будет бидон с керосином, слева – банного мыла кусок…"

Вот и всё. В новом уже столетии, до которого не дожил, к сожалению, мой приятель и поклонник Сергей Довлатов, я, наконец, прощаюсь с ним – этим старым стихотворением.

ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ДОВЛАТОВА

Всё впереди – и плаха, и верёвка,

и пуля залежалая в стволе.

Кончается моя командировка

на этой замечательной земле.

Ещё не срок – ни времени, ни места,

но выплывают из небытия

две даты: день приезда – день отъезда,

а то, что между ними – жизнь моя.

Мне долгих дней волхвы не нагадали.

Придёт пора, и лёгкая, как пух,

душа моя в заоблачные дали

взойдёт, и призовёт меня Главбух.

И я ему представлю длинный список

ушедших лет, желаний и тревог,

припомню всех, с кем дружен был и близок,

и всё сложу, и подведу итог.

Прости, Главбух, что я – из той породы,

кому земная жизнь невмоготу,

что я Тобой отпущенные годы

растратил на слова и суету.

Слова пусты, деяния – зловещи.

Весёлая судьба досталась мне

на той земле покинутой, где вещи

прочнее душ, а души – не в цене.

На той земле, где нищи мы и голы,

где именем Твоим ласкают слух,

мои несовершенные глаголы

не жгли сердец, прости меня, Главбух…

И, преисполнен высшей благодати,

седой Главбух, суров и отрешён,

прочтёт мой труд и вечное "К оплате"

напишет в уголке карандашом.

Я скромной благодарностью отвечу

и в дальний путь направлюсь не спеша.

И явится моей душе навстречу

довлатовская грешная душа.

Обнимемся, и станем в райских кущах

вести неторопливый разговор.

Куда спешить? Уже ни дел текущих,

ни суеты – свобода и простор.

Уже плевать на славу и на сплетни!..

Он будет возвышаться надо мной –

всё тот же, сорокадевятилетний,

каким ушёл когда-то в мир иной.

Он скажет: "Не забыли – ну и ладно.

Простим и ничего не возомним".

И будет мне покойно и отрадно

от мысли, что опять я рядом с ним…

Пусть торопить свиданье неуместно,

но где-нибудь за далью голубой,

мой друг, и для меня найдётся место,

и мы ещё увидимся с тобой…