3
- Добрый день, так это Вы играете Пьеро? – она спросила именно так. «Играете». Будто я не клоун, а настоящий актер. Это так необычно прозвучало, исполненное ее тихим, заставляющим прислушиваться к каждому слову, и в то же время на удивление приятным грудным голосом. Она говорила сердцем. Я поднял на нее взгляд, и что-то пронзило все мое существо, как молния. Или кинжал. Она неуловимо напоминала мне кого-то из детства. Что-то в ней было таким знакомым, что-то… Может быть, эти светлые глаза? Она приходила не в первый раз, и эта встреча была не первой тоже, но небольшое дежавю, и эти молнии, кинжалы – всякий раз неизменно.
А она стояла такая светлая, с лицом невинного ангела, и терпеливо ждала кого-то. Не сложно было догадаться, что не меня.
- Я, - просто кивок головы и неслышная буква. Я смотрел на нее и не мог понять, почему не могу отвести взгляд. Да, она была красива как ангел, но я никогда не верил светлым глазам, а она будто гипнотизировала. Мальвина.
- Я восхищаюсь Вашим мужеством, - призналась Мальвина, и ее очерченный алой, как кровь, помадой рот приоткрылся, когда она хотела сказать что-то еще, но наш разговор был прерван. Пришел тот, кого она ждала. Арлекин. Он небрежно целовал ее красивые губы, так, будто это не было удовольствием, а было необходимостью. Мне стало противно. Я хотел, чтобы он немедленно ушел, я хотел остаться с ней наедине. Да, она была ангельски красива, безупречно непорочна, и это вызывало во мне противоречивые чувства.
- Зачем ты пришла? – осведомился Арлекин. Волна гнева в моей душе. Почему? – Я терпеть не могу, когда ты приходишь ко мне на работу!
- Извини, пожалуйста… - прошептала Мальвина, бросив на него виноватый взгляд таких знакомых мне светлых глаз. – У меня некоторые проблемы, и… - она не стала продолжать, снова попросила прощения и повернулась к дверям. За мгновение до того, как она переступила порог, я шагнул к Арлекину. У него ровно 10 красно-черных ромбов на головном уборе. Ненавижу цифру 10.
- Тебе не кажется, что ты слишком жесток? Неужели ты не любишь свою девушку, раз так равнодушен к ее проблемам? – спросил я, мои зрачки сузились. Арлекин отступил на шаг и ответил мне демонстративно грубым голосом.
- А тебе не кажется, что ты лезешь не в свое дело?! Она моя, - он яростно указал на Мальвину, ее хрупкая фигурка замерла и вздрогнула. – И никого не касается то, что я делаю с ней. Даже если я подниму на нее руку, это не твое дело, так что заткнись и рисуй свои черные слезы, плакса.
Ответить я ему не успел. Нас торопили к выходу, нужно было заканчивать гримироваться. Я выходил на манеж раньше, чем Арлекин, поэтому оставил его одного и направился в коридор. Мальвина сидела на полу, прислонившись к стене. Ее тонкие ладошки закрывали красивое ангельское лицо. Я рухнул на колени рядом и потянулся пальцами к ее волосам. Она подняла взгляд, и заплаканные светлые глаза впились в меня, разрывая на части.
- Послушайте меня, - потребовала она. – Никогда не смейте лезть в мою жизнь, мои проблемы не интересуют моего молодого человека, так с чего Вы взяли, что они как-то касаются Вас?! Мы с Вами даже не друзья, и едва ли будем ими когда-то, - сказала Мальвина. Что-то сломалось. Я поднялся и пошел прочь. Почему я вспоминаю сейчас именно это? Потому что это самое недавнее мое прошлое? Или же потому что это было наиболее важным? Но почему, почему?..
Цирк, в котором я работаю, очень популярен. Потому что здесь все по-настоящему. Нет иллюзии боли, есть боль. Разве что слезы – вода. Но я не умею плакать с тех пор, как… автокатастрофа, мама, папа, братишка. Мне было 10. Я ненавижу цифру 10. Этот цирк находится в доме номер 10. Я ненавижу цифру 10. Сегодня 10-е число апреля. Я ненавижу цифру 10.
Публика взревела от радости, когда я покачнулся, и брызнула кровь на манеж. Публика замерла, когда я рухнул на спину, и мой партнер по номеру занес в очередной раз палку с торчащими головками ржавых гвоздей. Но вот он начинает шутить, его красный нос довольно фыркает, и публика хохочет по его указке над поверженным глупцом.
Я лежу, глядя на разноцветные полосы купола, и чувствую, как под кожей кровоточат порванные волокна мышц. Боль не дает мне думать. Боль тупая, гнетущая боль, она усиливается с каждым мгновением, с каждым вдохом. Вдох – это так больно. Я открываю рот, размыкая окровавленные губы, и заглатываю воздух. Мало, катастрофически мало. Боль накрывает меня. Я мечтаю об одном: укол двойной дозы обезболивающего в вену, но пока я слышу хохот публики, пока я слышу, как захлебывается восторгом мой зритель, я не могу крикнуть, не могу позвать на помощь, ведь публика платит деньги не за это. Нужно зрелище. Колизей. Палец вниз. Колизей…
Я лежу, чувствуя, как растекается кровь. Тонкие ручейки по лицу смешиваются с гримом. Из-за крови я не вижу ничего левым глазом. В правом все медленно расплывается. С краев к центру движется темнота, но я отгоняю ее, я не хочу терять сознание. Боль охватывает меня изнутри, сжимает внутренние органы. Трепещет загнанное ударами в клетку сердце, боль распространяется по капиллярам. Повсюду. Я не чувствую ничего, кроме боли. Боль, боль… И смех. Как часто в моей жизни они ходят рука об руку. Боль пронзает каждую клеточку тела, тихонько напоминая, что смерть еще не пришла и, быть может, не придет на свидание… Боль, такая тупая и ноющая, боль, все интенсивнее и страшнее с каждой минутой… Боль, боль, боль… Невыносимая боль, убивающая боль. Боль лишает меня эмоций. Боль лишает меня возможности встать и снова лечь под ударами палки с торчащими головками ржавых гвоздей, чтобы заставить публику пережить очередную волну радости. Боль.
Арлекин, мой партнер, продолжает шутить, но это же не так эффектно, как смерть еще живого человека? Страдание – вот причина Вашего смеха, Ваш смех – вот цель моих страданий. Проходит некоторое время, я не знаю сколько, я не считаю. Мое время здесь на манеже измеряется болью, а не минутами. Правый глаз смотрит в разноцветные, сливающиеся в одну полосы купола, левый куда-то гораздо дальше, кажется, на тот свет. Шпрехшталмейстер неспешно и важно подходит к микрофону. Где же тот добродушный старикан, который хотя бы делал это быстро?
- Леди и джентльмены! Уже 10, представление окончено! – объявляет он. Я ненавижу цифру 10. Кровь застилает и правый. Публика взрывается аплодисментами, поднимаются с мест, аплодируют стоя. Представление удалось. Жизнь удалась.
- Пьеро, тебе может скорую? – осведомляется Арлекин, но уходит, не дожидаясь ответа. Гаснет свет. Я остаюсь совершенно один. Как всегда один. Объятый болью и темнотой. И в этой тишине я слышу, как разбивается сердце.