Солнце повесилось.
Нет, правда. Именно так казалось, когда оно поднималось все выше над шпилями соборов и башен, и я, щурясь, пытался отыскать взглядом ниточки, но нет, желтый пылающий диск висел над городом сам по себе, и это было банально. Сколько восходов и закатов осталось позади. И сколько слов… Как там говорили люди? «До последнего вдоха…». Жаль, как жаль, что этот последний вдох – предсмертный стон – я слышал всякий раз так быстро, так скоро… Ни к чему нельзя привязываться, ни к чему нельзя привыкать… Уж лучше годами скитаться по городам и странам, чем терять. Снова… Но лучше ли вовсе не иметь, страшась потери? Нет, едва ли. Всего лишь понять раз и навсегда, что все временно – и страсть, и нежность, и дружба, и сама человеческая жизнь… Вечным может быть только страдание. И этот город, пожалуй.
О, вечные улицы Праги, сколько мудрости они хранят, сколько повидали они маленьких людских трагедий… Есть города, в которых побывав однажды, уже никогда не можешь забыть их, есть города, которые навсегда остаются в твоем сердце, даже если оно обратилось в камень, Прага была именно таким городом. Впрочем, есть и другие, названий которых не запоминаешь, которые ничем не отличаются друг от друга, безликие и серые, их образы стираются из памяти, и все, что остается, только пустота. Пустота всегда остается, мне ли не знать. Пустота, которую потом ничем не заполнить. Еще утро, и во многих домах, там за тонкими стеклами горит свет. Завидую? Возможно. У меня слишком много лет уже нет дома, и это слово я начинаю забывать. Как и многие другие слова, потерявшие смысл, слова, которые я сам этими вот руками лишил смысла… Впрочем, это уже не важно. Да ничто не важно, кроме равнодушного неба и солнца, которое, не выдержав всех этих чертовых маленьких трагедий, повисло на нем… И кажется…мертвым? Нет, все дело в моей точке зрения. Мне все видится мертвым.
Я смотрю на свет за окнами чужих домов. Он теплый, уютный, домашний… И понимаю, что никогда у меня не будет всего этого… Простые радости – запретный плод. Без дома, без семьи, без родных и близких… Я обречен, и мне не одержать победу… над собой. Это немного грустно. Нет, это чертовски грустно и нагоняет на меня тоску, она, как эта осень, как этот октябрь, горящий желтыми огнями сухих листьев, возвещающий о том, что все ведет к упадку. Это декаданс самой природы, это декаданс этого мира. Только… Здесь он выглядит особенно красиво… Будто бы декаданс разлит по бокалам пражского гротеска, декаданс с легким привкусом небытия…
Прощальное золото осени, выставленное напоказ… и Прага, сердце Европы… Такое же каменное, как и то, что бьется в моей груди, рискуя раздробить клетку из ребер, в которую заперто… Только в том нет толку, оно все равно останется запертым, все равно останется камнем…
…потому что там нет места для кого-либо. Ни для кого. Для никого. Какая забавная игра слов, и я, без сомнения, посмеялся бы над этим. Если бы это был не я, а кто-то другой…
Не время для меланхолии. Я уверенно шагал по узким улочкам, мощенным брусчаткой, курил дорогие сигареты, глядя по сторонам, изучая с наслаждением эту потрясающую архитектуру, пока не заметил привлекательную вывеску и не почувствовал пьянящий и в то же время чертовски бодрящий запах кофе. Я не мог пройти мимо, потушил сигарету, чтобы не перебивать никотином запах кофе, нет, не то, что бы мне хотелось выпить немного арабики или эспрессо, мне хотелось… чего-то нового, и я надеялся найти в этом довольно уютном маленьком кафе что-то, что могло бы разнообразить мое пребывание здесь. Я занял место за одним из столиков, и ко мне тут же подошла одна из официанток. Будто ждали.
- Что пожелаете? – сперва я оценил ее приятный, нежный голос, сладкий, такой, что невольно поднимешь взгляд, чтобы оглядеть его обладательницу, и, без сомнения, было на что посмотреть. Да, она была красива. Даже весьма. Стройная и женственная, длинноногая… И ее одежда как нельзя лучше подчеркивает все достоинства, о которых она определенно знает и которыми пользуется. Ее голубые глаза полуприкрыты. Ну что за кокетство? Ее длинные черные волосы касаются моего плеча, когда она наклоняется ко мне немного ближе. Непозволительно ближе, и, наверное, я нашел, что искал. По крайней мере, на этот вечер. И, как я могу предположить по ее застывшим в полуулыбке пухлым губам кораллового цвета, ночь тоже.
- Я боюсь, что мое желание покажется Вам слишком нескромным… - улыбнулся я ей. – Поэтому я ограничусь чашкой кофе. Для Вас.
- Для меня? – она заметно удивилась и тут же улыбнулась, ну что ж… рыбка заглотила наживку. Я кивнул и бросил на нее такой многозначительный взгляд, что она тут же направилась к своей напарнице – на нее я особого внимания не обращал, к тому же ни к чему отвлекаться от заданной цели – и вернулась ко мне с двумя чашками ароматной арабики. Уже через несколько минут я рассказывал ей, что работаю журналистом, потому и скитаюсь из города в город, говорил, что Прага – очень красивый город, но ни одна ее достопримечательность не сравнится с ее красотой, и что только ради того, чтобы увидеть ее… к примеру, глаза, стоило приехать. Она отвечала, кокетливо улыбаясь и уверенно изучая меня взглядом. И нам обоим уже было понятно, к чему это приведет.
- Я зайду за тобой после работы? – спросил я шепотом, Марика – ее звали именно так, ничего не значащее имя, которое на утро стоит забыть – посмотрела на меня из-под длинных ресниц и томно прошептала в ответ.
- Я заканчиваю в пять.
В ожидании время прошло почти незаметно, я бродил по Праге, ни о чем более не задумываясь, курил и просто не замечал, как вертятся вокруг своей оси стрелки часов. Без 10-ти пять я уже ждал ее у входа, и она поспешила выйти. Ну что же, милая Марика, это ведь и для тебя всего лишь очередное приключение?
Мы немного погуляли по Староместской площади, говорили о чем-то, она держала меня под руку, крепко, прижимаясь грудью, и было понятно, что самое время отправиться в отель. Да и к чему откладывать момент? В номере Марика на мгновение перехватила инициативу и поцеловала меня со всей страстью, и я ответил, разумеется. Дальше было куда привычнее… и банальнее? Да, пожалуй, так. Целовать ее пухлые коралловые губы, стирая с них своими губами весь лоск. Потом повалить ее на широкую кровать и потянуть вниз молнию на ее платье. Покрывать поцелуями, скорее страстными, чем нежными, горячими, сжигающими все ее роскошное тело. Ну и потом уж раздеться самому и услышать ее сладостный стон. Ее изящные руки берут меня в кольцо, и ноги, только бы быть еще ближе. И я с радостью предоставляю ей эту возможность. Она стонет все громче, и среди этих стонов я различаю свое имя.
Данте.