когда-нибудь я перестану быть хоть сколько-нибудь женственной, буду ходить в потертых щироких джинсах и старых, но очень любимых кедах. в каких-нибудь широких футболках и папиных клечатых рубашках. с рюкзаком за спиной и плеером в ушах. я тогда буду ездить только в тамбурах электричек, сидеть на полу, скрестив ноги по-турецки и много курить. выдызать вредный дым, затягиваться свежим воздухом из открывающихся дверей электрички и пощелкивать прокуренными пальцами в такт музыке в ушах. может быть, я буду много ездить по стране. автостопом. чаще одна, чем с кем-то. а работать я буду, вероятнее всего, в какой-нибудь экологической организации, много ездить по командировкам и защищать каких-нибудь милых зверюшек, рисовать плакаты, писать неутешающие статьи о состоянии окружающей среды в какие-нибудь еженедельные издания. и у меня будет собака. добрый такой белый лабрадор. единственное существо, которое будет всегда любить и уважать меня такой, какой я буду. всегда будет верно мне и никогда не предаст. у меня будет однокомнатная уютная квартирка на каком-нибудь высоком этаже, девятом или одиннадцатом, например, в которой нам с лабрадором будет нисколько не тесно.когда мне будет около 40, я встречу мужчину чуть моложе себя. такого же влюбленного в дороги, музыку и никотиновый дым. и будет он журналистом или редактором, таким живым и немного резким мальчиком со сверкающими фисташковыи глазами.он будет гулять со мной по крышам, читать мне свои влюбленные стихи и рассказывать о дальних странах, в которых сам никогда не бывал, н по долгу службы много о них знает. он будет дарить мне ромашки и рядом с ним мне, возможно, снова захочется одеть платье и каблуки, распустить волосы и сделать легкий макияж. но мне, пожалуй, некуда будет выйти в этой красоте, поэтому я ограничусь каким-нибудь полуспортивным сарафаном, который в мои почти 40 будет смотреться немного нелепо. может быть, я даже рожу этому живому мальчику сына или дочь. лучше дочь. и буду растить ее полной себе противоположностью.