Это цитата сообщения Ptisa_Lucy Оригинальное сообщение

ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ЛЕТ...(С) ПРО ПОЛЬШУ

Автор Сиротка_Мегги,

Глава 1

С Сашкой мы познакомились случайно.
Я каждый день ходила на работу мимо его дома, и обратила внимание на красивого спортивного парня, постоянно ошивающегося около белой машины.
И каждый раз я вздыхала и думала, какой же он классный, и как бы с ним познакомиться.
А однажды он пришёл ко мне подавать объявление о покупке гаража.
Ясно же, что я улыбалась и строила глазки, и он тоже копытами забил и пригласил меня в гости.
По-соседски.
Жил-то через три дома.
Я пришла.
Он меня всяко обхаживал и наливал вино, а на меня вдруг нашло чего-то – не хочу с ним близких отношений и всё!
И когда он было разлетелся обнимацца, я ему так и сказала: типа, хороший ты парень, но только ничего у нас с тобой не будет. Хочешь – будем просто общацца.
Без интима.
Он согласился.
Как же я потом была рада, что так сложились наши отношения!
Потому что бабник он был – не приведи господи, и потом все его модельки и стюардессы рыдали мне в жилетку, на смену им приходили новые, а я, как была подружкой, так и оставалась.
Мы ездили на природу, в гости, в кино, и нам было весело и комфортно.
Мы делились своими любовными приключениями и доверяли друг другу.
Сашка был спортивный переводчик.
И ещё – он был влюблён в Польшу.
Польский он знал в совершенстве, даже поляк не мог почувствовать ни малейшего акцента. И вот однажды он познакомил меня с польской девушкой пани Йолей, на которой собрался жениться.
Йоля говорила по-русски вполне прилично, хотя и с прелестным акцентом – она преподавала в Кракове русский язык.
Мы с ней немедленно подружились.

Свадьбу отметили в ресторане, пара была – загляденье – жених в белой тройке, невеста – в чёрном длинном платье с мелкими белыми звёздочками.
А потом мне привезли приглашение в Польшу.
О! По тем временам это было круто! Тогда просто так ездили единицы, и слова «курица не птица, Польша не заграница» были отчаянной попыткой скрыть зависть и желание в эту «незаграницу» всё же поехать.
Я не буду описывать, как я делала паспорт, покупала билет и собиралась в путешествие. Я тряслась, как овечий хвост, потому что ни разу одна из дома не уезжала даже в ближнее Подмосковье, а тут!..
Но меня посадили в вагон и поезд тронулся.
В купе я ехала одна.
Вагон был полупустой. И мест в нём было три – одно над другим.
А ещё там был зеркальный шкафчик со столиком, и в шкафчике – стаканы. При дальнейшем обследовании выяснилось, что столик поднимается, там раковина и умывальник.
Ну ващееее!
А над дверью висела какая-то ручка, типа тех, за что держацца в трамваях.
Ручка эта не давала мне покоя, я подумала: может, здесь и туалет прямо в купе где-то запрятан?
Короче, за ручку эту я потянула. И тут всё зашипело, засвистело, и поезд стал тормозить. Я пыталась запихнуть её обратно, но она не запихивалась.
Я села на полку и затаилась. Через минуту в купе заглянул проводник.
-У вас всё в порядке, пани? – спросил он.
-Да..Только вот ручку я потянула, а она не убирается…
Проводник схватился за голову:
-Ой, пани-пани…Вы ж поезд остановили…То стоп-кран…
Я решила, что за такое меня ссадят в Бресте уж точно. Настроение было совершенно испорчено.
Но про это никто и не заикнулся. Пришли пограничники, потом таможенники, потом меня отправили сдавать на хранение золотой бабушкин браслет, в котором я была, хотя он был указан в декларации и продавать его я не собиралась. Но мне сказали, что поезд будет стоять ещё два часа, потому что ему меняют в Бресте колёса, и чтоб я шла и делала, что сказали.
Я взяла барсетку с документами, сказала проводнику, чтоб запер купе, накинула куртку и вышла. И как только я вышла поезд ушёл! Я рванула за ним, да где там! Стою в полном ахуе, куда идти, у кого спрашивать? Время – три ночи, ни души кругом! Бляяяя…Что делать?
Короче, я обегала, высунув язык, всё, что можно, и в итоге нашла, где браслет сдать, и выяснила, что поезд отогнали из-за колёс.
Пригонят обратно.
Стою на перроне, середина марта, я в лёгкой курточке, дубак, сигареты в купе, ужас.
Чуть не околела за эти два часа, села в вагон, перевела дух, стала думать: мне ж Варшаве пересадку надо делать.
До Кракова.
А вдруг меня в Варшаве не встретят?
А вдруг потом в Кракове не встретят?
Куда я денусь?
Языка не знаю, топографический кретинизм налицо, что делать-то?
Куда меня понесло?!
Но в Варшаве меня встретили Сашкины друзья, милая семейная пара, они привезли меня к себе, накормили, покатали на машине по городу и посадили в Краковский поезд. По русски они говорили плохо, я по-польски – вообще ничего, кроме здрассти-до свиданья-спасибо, но я всё больше улыбалась и кивала, хотя, может, и не там, где надо.
Через шесть часов я уже обнималась в Кракове с Йолькой, вручала ей и её родителям ценные бонусы и призы в виде расписных электросамоваров и конфет «Красный Октябрь».
Краков мне понравился чрезвычайно! Несмотря на середину марта, там всё было зелёным, цвели какие-то жёлтые кустарники, я ходила в джинсах и майке, предоставленная самой себе – магазинчики, мгазинчики, и ещё раз магазинчики.
Денег – кот наплакал, а всего хочется, и себе, и родным, и друзьям, в Москве ж нет ничего, а тут! Заколочки, бижутерия, косметика, господи…Што б продать? А было, что продать: я провезла чёрную икру, как Сашка велел, Йолька мне её пристроила, и я стала много богаче и счастливей.
После магазинов я прибегала домой, йолькина мама меня кормила, и я бежала в кино – не важно, что я ни слова не понимала, сюжет захватывал, а там глядишь – всё и так ясно.
Там фильмы-то шли классные. У нас только во время фестиваля можно было такие посмотреть - боевики, триллеры – красота!
В свободные от работы дни, Йолька ходила со мной. Мы гуляли, заходили в кафе и пиццерии, зашли и в костёл – необыкновенно красиво там мне показалось – статуи святых вместо икон и потрясающие цветные витражи.
Одно кафе называлось «У дракона», я так жалела, что у меня не было с собой фотика!
Представьте: огромный, этажа в три, железный дракон, в животе которого дверь в подвальчик кафе.
Два раза в сутки – в полдень и в полночь - дракон ревел, как пароходная сирена, и каждый час из его пасти вырывалось пламя, не хуже капотненского факела.
А через 10 дней я вернулась домой, соскучилась ужасно! Всем подарочки привезла, и похудела на 10 кэгэ, не заметила как! Просто джинсы, вижу, спадают натурально.
Они и понятно: носилась там, как Саврас без узды.
Так что прекрасная получилась поездка.
Вторая была много хуже.

Глава 2
Второй раз я поехала в Польшу примерно через год, в декабре.
Раньше как было? Едешь в Польшу – наши таможенники трясут и придираюцца. А на польской стороне даже не глянут. Привецтвуют ввоз товара. А обратно едешь – наоборот: поляки трясут и пошлину вышибают, а нашим пох.
Им - лишь бы мы в Польшу ничего не везли.
Поэтому я ездила в каких-то старых вещах, которые можно выкинуть, и вернуцца во всём новом – всё, что на тебе – твоё, а как же! И это моё, и это – вы што, не видите – всё без ярлыков и не в пакетах, а как попало?! Да!!! Всё моё! И мужское ношу, что хочу, то и ношу!!!
Но мехА палюбому заносились в декларацию, как и золото – брыльянты, птамушта наши требовали денег, если уехал в шубе, а вернуляся в плаще, а поляки – ну им денег, я уже говорила тоже надо давать, если прехал в плаще, а уезжаешь в шубе.
У меня была очаровательная серая дублёночка, и я хотела ехать в ней, потому что верхнюю одежду покупать не собиралась. А вот джинсы там, маечку, сапоги старые на шнуровке я предполагала выкинуть, и ехать в новом.
Но не тут-то было.
Сашка, который тогда в основном жил в Польше, попросил, чтоб я приехала в белом военном тулупе – такой, знаете, армейский полушубок на сильном меху и 56-го размера.
Я говорю:
-Сань…Да он же мужской и здоровый…
А он мне:
-Да ладно, до поезда доедешь на машине, в вагоне снимешь, а на вокзале я тебя встречу и там же переодену.
Я говорю:
-Ага…а обратно-то я его не повезу…с меня ж за него пошлину возьмут!
-Ничего, - говорит, - я тебе оплачу. А ещё купи столик сервировочный на колёсах и самовар.
И вот я, выряженная в необъятный тулуп, закутанная для достоверности образа в огромную цветастую шаль, с самоваром и столиком, посажена в поезд.
Мне бы, канешна, больше подошли бидоны.
Тогда я могла бы символизировать молочный ряд Калининского рынка.
Тем не менее, таможенница велела мне тулуп записать в декларацию, и подозрительно сказала:
-Он же мужской.
На что я ответила беззаботно:
-А это у меня мода такая.
Она напомнила о пошлине, и я покатила дальше.
Надо сказать, что я предвкушала прекрасную поездку: накануне Сашка звонил и сообщил, что я буду жить в квартире его друга, который улетает на месяц в Англию.
Обожаю жить, ни от кого не завися.
На вокзале Сашка меня встречал с пустыми руками. Свёртка, где могла бы лежать моя предполагаемая одёжка, с ним не было.
Я спросила:
- А во что ты меня переодеть-то собирался?
А он немедленно стащил с плеч короткую военную куртку с цигейковым воротником, такую, знаете, брезентовую, чуть ниже талии, и говорит:
-Вот! Снимай тулуп. Меняемся!
Я говорю:
-Каааак??? В ЭТОМ ходить по Варшаве????
А он мне:
-А што такого?
Я просто потеряла дар речи.
В тулупе хоть тепло было. А в этой защитной брезентухе, цветастой шали, тоненьких голубых джинсах и в высоких ботинках на каблуках и со шнуровкой, посреди манерной Варшавы, я смотрелась дико.
Потом Сашка сказал, что друг его не улетел в Англию, поэтому главное – меня устроить с жильём куда-то.
А куртка – фигня.
Мы долго ехали в трамвае, и всем мешал сервировочный столик. И чемодан мой – с товаром и подарками – тоже мешал.
И я сама - такая нелепая, такая неуместная.
Мы приехали в какой-то молодёжный центр, и Сашка посадил меня со всеми вещами в коридоре и умчался.
Улаживать мою судьбу, как я надеялась.
Я же сидела под любопытными и насмешливыми взглядами стильных навороченных мальчиков и девочек – в жутком виде, с чемоданом и котомками, и мне некуда было децца, короче, заплакать в тот момент хотелось больше всего.
Я даже задремала, но потом пришёл Сашка и сообщил, что меня ждёт номер в гостинице «Трамп».
Мы припёрлись туда, и мне дали ключ от номера – кровать, шкаф, столик, кресло.
Метров шесть такая комнатка.
Удобства – душ и туалет – этажом ниже.
Мне нужно было поменять чеки на злОтые, но я не знала ни города, ни языка, и попросила Сашку помочь.
На что он разорался, что вот понаедет деревня фсякая, и нянчи их тут, что чего проще – зашёл в банк и поменял, а я вот топографическая дура, и он должен со мной перецца куда-то, а у него ещё куча дел.
До банка он фсё же со мной дошёл, а потом сказал, чтоб я спросила просто отель Трамп.
- Там просто, -говорил он, - пляс тжех кшижей, потом влево, до чтрех спёнцех, и вот уже отель видно! Запомнила?
Но запомнить это я была не в силах. И я стала ходить, как шахматный конь – буквой Г. Похожу, окучу квартал, и снова букву Г записывю, но уже с другой стороны.
Я правда топографическая дура. Я очень плохо ориентируюсь на местности. А ещё не зная языка и будучи ужасно одетой, я комплексовала по - чёрному.
Я ориентировалась по магазинам.
Это моя стихия.
Где какая витрина, что где купила и что сколько стоило – помню, хоть ночью разбуди.
В кафе я заходить боялась, и питалась шоколадками и мамиными пирожками с мясом, которые не съела в дороге.
А пила горячее желе: разведу пакетик в кипятке и пью.
Жрать хотела страшно, но зайти в общепит – ещё страшнее.
Через два дня появился Сашка.
Он был весел, сказал – собирайся, у меня одна встреча, пойдём вместе, а потом в кафе пожрать, а потом – домой тебя отвезу.
О, праздник-праздник!
Мы встретились в центре с симпатичной девочкой Кшиськой, потом поехали в какое-то кафе, где уже пьянствовало человек пять его знакомых.
Я ела какой-то заковыристый суп с лимоном, и это было так вкусно, и я была такая голодная, что ни на что не обращала внимания.
Все пили водку, шумели, ржали, я не понимала, о чём, и мне было всё равно. Я так наелась и согрелась, что мне захотелось спать, домой, в Москву.
Потом Сашка привёз нас с Кшисей в мой номер и шепнул мне:
-Пойди в душ минут на двадцать.
-А ты успеешь? – ехидно спросила я и ушла.
Душ – это хорошо.
Но когда потом надеваешь на мокрое, распаренное тело грязные джинсы, и на босые ноги - сапоги на каблуке и шнуровке, удовольствие пропадает напрочь. Ну не успела я купить ни тапочек, ни халата, а бумажные полотенца кончились.
Злая, я поковыляла к себе на этаж, а мне навстречу промчался довольный Сашка.
-К венерологу зайди на фсякий случай – вяло посоветовала я.
Он энергично поплевал на скаку через левое плечо.
В номере сидела на постели скушная Кшися в трусах и свитере, и курила.
Я села в кресло и тоже закурила.
Потом появился Сашка, помахал нам рукой и двинул такую речь:
- Ну, мне пора! Оль, Кшиська пьяная, она у тебя переночует. Кшиська, ты её бойся, она лесбиянка! Всё, пока, до завтра!
Мой крик: «Как до завтра????» остался без ответа.
Мне совсем не улыбалась перспектива провести ночь с Кшисей – моя узкая девичья коечка не была рассчитана на двоих.
Шутку Сашину про лесбиянку Кшися, очевидно, восприняла всерьёз.
Она вышла в туалет и не вернулась.
Через полчаса я заволновалась, неудивительно: сумка с документами, брюки, колготки, шапка-шарф-перчатки – всё осталось. А ведь зима. Мороз.
Она ушла в дублёнке, сапогах на голые ноги и спиздив у меня из шкафа пузырь коньяка. Я чувствовала себя – хуже некуда. Шуточка ли – у русской в номере куча вещей пропавшей польской пани. А вдруг с ней чего случицца? Ну вот што делать? Я обошла весь отель, но Кшися испарилась.
Ночью мне снился кошмар – мёртвая Кшися в моей постели в виде огромной, в человеческий рост, куклы со свёрнутой башкой.
В 10 утра явился свежий и бодрый Сашка, и, узнав, что Кшися исчезла, завозмущался:
-Как ты могла её отпустить? У неё сердце слабое! Вдруг что случилось?
Я говорю:
-А нЕхрена было её у меня оставлять. Мне что – пеленать её надо было? В сортир провожать? Может, она твои слова про лесбиянку всерьёз приняла? И коньяк спёрла! Сука!
Короче, поехали мы к ней домой.
А она живёхонька-здоровёхонька, ни тени раскаянья в глазах.
Сашка ей говорит:
-У тебя мой тулуп храницца. Чёрный. Дай его Ольге.
На смену брезентухе с рыбьим мехом пришёл чёрный сторожевой тулуп с рваным рукавом. Клок был вырван приличный и болтался, как мохнатое собачье ухо.
Мой вид делался хуже день ото дня. К тому же срок пребывания в гостинице подошёл к концу, жить мне было негде, и Сашка решил, что мы поедем в Краков. Ночь в дороге – а там уже бывшая жена Йоля, та, к которой я ездила в первый раз.
Он наивно предполагал, что она нас примет
Едва заслышав его голос, Йоля бросила трубку.
Сашка стал звонить прочим знакомым, и дозвонился до пани Халины – у неё была своя парикмахерская, и мы туда немедленно двинули.
Кто б знал, как мне было стыдно появиться в чистеньком гламурном помещении, среди цветов и зеркал в рваном мужском тулупе, после ночи в сидячем вагоне, с грязными патлами! И когда про тебя говорят, что ты из России! Я угрюмо смотрела в окно, но пани Халина, оказавшаяся высокой, худощавой красивой брюнеткой лет сорока, была ещё и умной женщиной. Она что-то тихонько сказала администратору, и вот уже одна из девочек повесила на вешалку мой тулуп, другая прикатила столик с кофе и мелким сдобным печеньем, а третья посадила меня в кресло, и мне вымыли голову, господи, какое блаженство! – и меня там привели в порядок, и ночевали мы у пани Халины – в отличной квартире, где меня поразил размер и великолепие санузла – не меньше 25 квадратов синего кафеля и ослепительно-белой сантехники.
Я долго валялась в горячей воде, напузырив туда ароматических солей, пенок и бадузанов, и это было счастьем.
Потом надела выданный мне пушистый махровый халат и такие же тапочки, и пани Халина кормила нас горячим ужином, и на другой день мы уехали в Закопане, на горный курорт – просто на уикенд. У Халины нашлись и куртка, и обувь для меня, но всё равно было жутко неловко.
В понедельник мы снова уехали в Варшаву, наконец-то Сашкин друг улетел в Англию, и три дня я жила, как белый человек – целыми днями бегала по магазинам, покупала себе шмотки, подарки фсякие, потому как сами знаете – лучшей релаксации, чем шопинг – нет.
Я наконец-то рассталась с проклятущим тулупом, и в магазинах на меня хоть и косились, но уже потому как иностранка.
А не потому что пугало огородное.
А Сашка, провожая меня в Москву, страшно веселился и говорил:
-Зато долго будешь поездку вспоминать! Сколько впечатлений!
Прав оказался.
До сих пор помню и мороз по коже.

Глава 3
Давноооо собиралась написать.
Патамушта поездка эта тоже знаковой была, не просто так.
Мы в институте с девочкой одной подружились.
Она выделялась из всех – ангельской красотой, сказочными тряпками и тем, что в свои 18 лет уже была замужем и даже слегка беременна.
Я выделялась уж не знаю, чем, но тем, што за границу ездила одна из всего курса – ну, кроме неё, канешна – это точно.
Короче, мы испытывали взаимную симпатию, да и звали нас одинаково, в общем – подружились.
А так посмотреть – сильно разные.
Она – пепельно-платиновая блондинка, с точёными чертами лица и ваще в своём сорок втором размере – как фарфоровая статуЭтка.
Английский фарфор.
А я – скорее вятская игрушка – глиняная, но яркая и развесёлая.
А што? Такие тоже нравяцца.
Кароче, дружим мы с ней, но после первого курса уходит она в декрет, и вскоре рожает тройню.
И учёба пока приостанавливаецца, а в Польшу мы всё равно с ней собираемся: у неё папа-мама-свекровь-няня.
Дети под присмотром.
А муж её, тоже красивый офигенно парень ездит по городам и весям, занимаецца коллекционированием, у него одних самоваров было штук пятьдесят к тому времени.
Ваще деловой такой и умный мужЫк.
Хотя 21 год всего.
Да! Это вам не в монитор тупить, травкой баловацца и по дискотЭкам наяривать.
Поэтому он щас хоть и не Абрамович, но тоже оооочень, ооочень…)))
Кароче, решили мы с Лёлей в Польшу рвануть на Рождество католическое. Уж очень там классно в это время. И опять же – своим домашним к Новому году подарочков привезти.
Патамушта Новый год в кругу семьи – это святое.
А к поездке надо было готовицца заранее.
Денег – то – кот наплакал, што нам меняли.
Самовары-тулупы – нам с ней не комильфо, мы ж белые женщины, к тому же в тулупе рваном я по Варшаве нагулялась, больше не хочу.
И решили мы с Лёлей пропереть через кордон бриллиант.
Она самолётом туда летела, я приезжала через сутки поездом, в одну из шуб и был зашит камешек.
На таможне Лёльке вскрыли коробку конфет и все конфеты изрезали ножом – вот почему, спрашиваецца?
Што можно было искать в конфетах?
Тока камешек.
Кто мог стукануть?
Нет ответа.
Кароче, извинились и отдают ей коробку.
Она говорит:
-Нет уж, спасибо. Я её в подарок везла. Себе оставте.
Они не гордые, оставили. А што? Чайку потом попили, небось.
И вот приезжаю я в Варшаву, а Лёля меня встречает с каким-то мужиком на охрененном «бентли» с номерами Пенсильвании.
Мужик – приятель свекрови, а не то, што вы решили вовсе.
И приезжаем мы туда, где нам предстояло проживать: к знакомым опять же лёлькиной свекрови, двум панам Збышкам.
У них неслабый коттеджик двухэтажный, с садиком и прислугой, не знаю, чем они занимались.
По-моему - ничем.
Ну и што теперь?
Одному полтинник где-то, другому лет шисят.
Очень милые, приветливые и заботливые люди.
По-русски, правда, почти не говорили, зато Леля по-польски шпарила.
Нам отвели второй этаж, заботились о нас, как о дочках - и постель нам стелили, и фрукты-соки по утрам в койку, и палец о палец мы с Лёлей там не ударили – всё подано-прибрано-приготовлено.
Всегда б так жила.
И каждый день они давали нам деньги.
Уж не знаю, за сколько этот камень был продан.
Но денег нам давали немеряно.
И каждый день говорили напутственную фразу:
-Побольше денежек потратить!
И мы тратили.
О, это была вакханалия! Мы не отказывали себе ни в чём.
Мы покупали всё, что хотели.
Мы придумывали, на что бы ещё потратить деньги?
В канун Рождества Лёля вынула из меня душу, подыскивая себе к вечеру платье.
Блин! Мы обошли уйму магазинов. Она перемерила всё, что можно, и ей всё шло! Всё было ей необычайно к лицу, но она пренебрежительно фыркала и мы шли дальше.
Я зверела.
Может быть, мне тоже следовало прикупить вечернее платье, но меня душила жаба – в Москве остались два новых, совершенно невероятных туалета, ну почему я не взяла с собой хоть один?
А потому што не представляла, што буду жить, как королева, и придётся это платье надеть.
Судя по прошлым-то поездкам.
И вот я на себя злилась, а платье всё равно не покупала, а куда их носить-то? Ну, новый год, день рожденья, куда ещё?
И я мучилась и ходила за Ольгой, потому как она по-польски шпарила, говорю, как по-русски, да и Варшаву знала прекрасно.
Ладно. Купили мы это долбанное платье, приехали домой – а там уже елка во дворе вся лампочками переливаецца, и в гостиной – такая красавица наряжена, хвоей пахнет, мандаринами, и под ёлкой весьма соблазнительные свёрточки и пакетики лежат.
Побежали мы наряжацца, а тут и гости подтянулись – тот дипломат с супругой, што на вокзале меня встречал.
Стол накрыт – загляденье.
Получили мы кучу подарков, свои банки с икрой повручали, и начался праздник.
А Ольге, в числе прочего, подарили крохотный калькулятор – по тем временам вещь редкая и ценная.
И вот так-то мы хорошо сидели, и щебетали, и Ольга за столом была – просто королева Виктория.
И паны Збышки ею явно гордились перед своими заморскими друзьями.
Через какое-то время смарю – нет Лёли.
Пошла искать.
Поднимаюсь к нам на второй этаж, и что вижу?
Моя красавица-подружка, практичски, королева Виктория, в роскошном вечернем туалете, ползает по ковру между разложенными по всему полу покупками с новым калькулятором в руках и ведёт этим покупкам подщёт!
Я упала на кровать и захохотала, а она оторвалась от своего занятия и смотрела недоуменно: чего это я?
А уж когда я ей пояснила, она тоже стала ржать совсем не по-королевски, и до сих пор эта история нами порой вспоминаецца.
Впрочем, не только она.
Мы тогда ездили по приглашению от каких-то её знакомых, и приглашение это было почему-то из Белостока.
Чтобы не было претензий на обратном пути, нужно было поставить отметку в паспортах.
И мы двинули в Белосток.
Который отличался от Варшавы, как Москва от города Юрцево Смоленской области – темно, в магазинах – пусто, народ злой и пьяный.
Мы быстренько сделали свои дела, до поезда было часа три, мы пошли в единственно реальный там «Певекс» - валютный магазин, типа нашей бывшей «Берёзки».
Но и там покупать было нечего, мы купили какое-то мыло по 6 долларов, фен, ещё какую-то ерунду и с покупками пошли к вокзалу.
Зашли в телефон-автомат, чтоб сообщить Збышкам, что мы в порядке, да забывшись, заговорили по-русски.
Проходившие мимо пьяные мужики приостановились и один злобно бросил:
-Кацапки! (русские)
Мы с Лёлькой уши прижали и уже до вокзала не разговаривали. А приехали в родную Вашаву, такую яркую и гостеприимную, снова побежали по магазинам, и тут случилось странное: мы зашли в магазин белья, в отдел, извиняюсь, трусов. А там отдел – как аэродром.
И ТОЛЬКО ТРУСЫ.
ЖЭнсие.
Любые.
Какие хочешь.
Не то, что у нас – индийская «неделька» – и щщастье.
Нет. Там, повторяю, немыслимое количество расцветок и фасонов.
И я чувствую – тошнит меня. Плохо мне и смотреть на всё это богачество неохота. И голова куружицца, и ни-че-го не хочу.
Ненавижу магазины, тряпки, обувь и парфюмерию.
И хочу домой.
Взяли мы с Лёлей тачку, с трудом запихали в салон и багажник наши пакеты и поехали к Збышкам.
Подъезжаем, Лёлька говорит:
-Смотри! Багажник открыт! Наверное, что-нибудь потеряли.
А ей так равнодушно :
- А ну и хуй с ним.
И домой пошла. Мне правда было абсолютно на всё наплевать.
Потом Лёлька складывала мои вещи – только она так грамотно и идеально могла укладывать сумки.
В купе со мной оказались двое – милая супружеская пара из Белоруссии.
Они рассказали мне, что ездили на могилку к сыну в Польшу. Мне было очень жаль стариков, таких одиноких и трогательных. И я с ужасом представляла себе, каково это – каждый год ездить на могилу к сыну, погибшему в чужой стране.
Потом вошла польская таможня, и я, лишь бы отвлечь их внимание от роскошной песцовой шапки, которую замаскировала на полке искусственной сиренью, и вообще от немыслимого багажа, весело сказала:
-Знаю-знаю, везу больше, чем можно! Готова заплатить пошлину!
-О, пани! – сказали мне. – Побольше бы таких! Никто не хочет платить пошлину, никто!
Мы поулыбались друг другу, они взяли с меня какие-то смешные деньги и подступились к старичкам.
А те плачут натуральной слезой, и опять же про сына рассказывают, и что денег на пошлину у них нет.
Таможенник махнул рукой и ушёл.
Когда поезд поменял колёса и тронулся, когда все страхи и волнения остались позади, мои милые попутчики стали раздевацца – они сняли пальтишки, в которые кутались до сих пор.
Дед снял китель в орденах, которыми тряс перед таможенником.
И они стали сматывать с себя песцовые шкуры.
Много. Штук по десять каждый.
И они хихикали при этом и заговорщицки мне подмигивали.
Сказать, что мне было противно – ничего не сказать.
Стучать себя в грудь и прикрывацца именем погибшего сына – а может, и сына-то никакого не было. Или не погиб он под Варшавой, а до сих пор варит самогонку под Бобруйском, и всё это ради того, чтоб провести два десятка шкур?
Не знаю.
Брезгливо мне было с ними оставацца.
К счастью, они скоро вышли.
А меня встречали на вокзале все мои близкие, был канун Нового Года, и я старалась не вспоминать своих попутчиков.
И так хватало впечатлений.
Разве нет?