Серебристые капли росы утренней появились в большом саду перед домом Александра Сергеевича Захарова. Где-то запел деревенский петух, приветствуя зарю новую, приветствуя новый день.
- Батюшки, Александр Сергеевич! Утро уж на дворе! - воскликнула Бекаева Мария, дочь покойного сельского учителя, подскочив и прижав к полной груди маленькую, почти детскую, ручку.
- Чего страшишься ты, Машенька, душенька моя?- мягко спросил Александр Сергеевич, вставая со скамьи и привлекая молодую девушку к себе.
- Пора мне, Александр Сергеевич, родненький! Муж меня палкой забьет. Боюсь я его!
- Не муж он тебе, Маша,- нахмурившись, холодно процедил тот. - Он насильно женил тебя на себе. Вы не венчаны в церкви. Не благословен союз ваш. Он однажды назвал тебя женой своею, ибо никто по доброй воле не пойдет за него. Его боятся. Родители ваши, Царство Им Небесное, давно уже преставились. Они бы никогда не благословили брак ваш: вы брат с сестрою.
- Брат с сестрою не по крови. Матушка с батюшкой нашли его на крыльце дома своего, когда меня еще и в помине не было. А чье дитя это, они так и не изведали.
- Его крестили, однако дух злой в нем угадывался. Его страшились с самого детства: он различествовал умом, смелостью, но не было в нем живости, беззаботности и веселости детской. Всегда мрачен, задумчив. Он сельский учитель, но родители, опасаясь его, иногда забирают детей из школы. Я знаю историю эту, Машенька. Я все знаю. Управляющий мой, Фалеев, все мне рассказывает: как бьет тебя брат твой, как не разрешает тебе в церковь ходить, с батюшкой нашим знакомства водить, как ненавидит он все дышащее, живое, как ненавидит и Господа нашего. Не в тягость ли тебе, моя красавица, жить с этим нелюдем? Только прикажи, и я от мук тотчас же тебя избавлю! Или засудят его без суда на каторгу, в Сибирь. Прикажи, и он исчезнет, а ты станешь женой моею.
- Не благословит нас батюшка ваш, Александр Сергеевич! - в голосе девушки слышались тихие ноты печали и кроткого смирения. - Я бедна и незнатна, а вы дворянин.
- Ну что ты, Маша! Отец благословит нас. Девушка ты ученая, отец твой мог бы и меня выучить лучше, чем эти немцы, да французы. Отец поймет любовь нашу. Он добрый человек.
- Боюсь я Виктора, Александр Сергеевич. Колдун он.
- Не счастлива ты, Маша.
- Такова судьба моя, Александр Сергеевич. А нынче пора мне. Боюсь я гнева его.
И, больше не задерживаясь, она поспешила домой, скрываясь под покровом туманов, низко нагнув голову, боясь встретить кого-нибудь из деревни. Тишь рассветная сменялась тишью утреннею, более хрупкой, прозрачной, неустойчивой, осенней. Пастух гнал коров в стадо, и маленькая старая собачонка прихрамывала рядом с молодой, большой и крепкой.
Дом их находился в конце села у самой кромки леса. Порою по ночам Маша слышала вой волков и всем станом содрогалась, вспоминая, как когда-то они всей семьею отправились в лес по грибы и встретили старого волка, один глаз которого уже вытек, на морде его виднелся огромный шрам от уха до носа. Он оскалился, и ей стало дурно от его злобного взгляда, светящегося голодным светом, полным ненависти и жажды крови. Тогда Виктор, в восемнадцать лет уже достигший мужицкой дюжей силы, протянул руку к нему, и волк заскулил. Затем лютый зверь развернулся и ушел в чащу. Эта странная близость с волками сильно напугала тогда всю семью.
Войдя в темный холодный, но довольно большой и уютный дом, Маша осторожно притворила дверь за собою и вошла в спальню, ожидая увидеть там спящего Виктора, но постель была пуста.
- Боже Святый! - испуганно выдохнула она, попятившись и сжавшись.
- Я говорил тебе, Мария! Не упоминай имя его в доме моем!
Позади нее стоял Виктор, прислонившись к двери. На нем были длинные черные одежды, как у священника, только не было в этом человеке ни божьей любви, ни божьего благословения. Он был далек от православия, исповедание это тяготило его. Но скрывал он безбожность свою, дабы жители здешние прониклись к нему доверием и приязнью.
- Где ты был, Виктор? - прошептала Мария, опасливо пятясь и начиная дрожать, плотнее укутываясь в длинный черный шерстяной платок.
- Где ты была, Машенька?
Девушка подняла на него взор, испуганный, затравленный. Она оглядела лицо его бледное, с правильными и красивыми чертами, черные волосы длиною до плеч, могучий стан, и прошептала:
- Нынче утром я была в церкви, батюшка.
- Не лги мне, Маша, - Виктор с мягкою ледяною усмешкою двинулся к ней, пронзая ее лютым ужасом. - Ты знаешь, как тебя за ложь наказываю… Насквозь вижу. Ты двоедушна, неискренна. Где была ты?
Маша не смела говорить, боясь двинуться.
Виктор подошел к ней, испытующе посмотрел ей в глаза и сильно ударил по лицу. Девушка вскрикнула и плашмя упала на пол. Щеку обожгло яростным огнем, и все перед глазами пустилось в пляс неистовый. Ей казалось, что она падает в глубочайшую пропасть, вылезти из которой невозможно, что земля перевернулась, и все полетело в пропасть геенны, исчезнув в ее огнедышащих ямах.
- Ты опять была у него, блудница проклятая? - яростно закричал Бекаев, поднимая ее на ноги и сжимая волосы ее. - Ты осрамила меня! Ты бесчестишь мое имя!
- Ты собственными усилиями попрал честь свою, - воскликнула та, вырвавшись. - Это твои деяния нечестивы! Я не жена тебе! Мы не венчаны по закону Божьему! Ты насильно взял меня! Поступком этим ты отвернул от нас всех друзей и соседей наших! Ты антихрист, ты изувер!
Бекаев подскочил к ней и снова ударил, швырнув на постель.
- Ты стала женой моею в ту минуту, когда я возобладал над тобою! Кто же теперь возьмет тебя, принадлежавшую другому мужу? Может, твой богобоязненный Захаров? Или его отец, повеса, распутник, гулена, блудник, обесчестивший не одну глупую девку в этой деревне, сманив их сладкими посулами и золотыми да серебряными горами!
- Нет! Сергей Илларионович Захаров – почтенный человек!
- Не говори того, чего не знаешь! – загремел Виктор, едва не сломав ее руку. - Если еще раз ты ослушаешься воли моей и к нему пойдешь, я убью его и прокляну весь гнусный род его! Ты знаешь, что случалось с теми людьми, чей род был мною проклят! Ты хочешь такой же участи для молодого избалованного барина? Остерегись! Ибо ты получишь ее!
После того, как он взял ее силою, он отвернулся от нее, а потом встал с кровати, оделся и вышел из дома, холодно затворив за собой дверь. Едва он исчез, Маша застонала, завыла, залилась слезами горькими, в подушку пряча лицо свое, красота которого должна быстро увянуть за бесчисленными заботами и скорбями жизни с человеком, который на веки вечные лишил ее надежд на счастье. Она была безутешна, ибо знала, что не долго проживет с этим зверем, у которого не было ни души, ни чувств - все безвозвратно ушло к тому, чье имя нечестиво, и источает всю злобу, способную поглотить все человеческое и светлое. Сатана, - и нет ему прощения ни людского, ни Божьего.
Бушующие ветры января вскоре окрасили деревеньку в белоснежные сугробы, похожие на мягкие перины далеких облаков. Более не встречалась Мария с Александром Сергеевичем Захаровым, ибо лютый страх за жизнь его заставлял ее быть рабыней воли мужа. Под сердцем носила она ребенка Виктора, этого изувера, который, едва узнав о положении своей жены, окрасил бледное и холодное лицо свое красивой, но злой улыбкою триумфа и ликования. Он резко переменился к ней, стал ласков, внимателен, но чувствовалось в нем зло нечеловеческое, которое отталкивало и пугало Машу, черною мглою непроглядною сжимало сердце и травило его. Но прекратились побои, упреки, жизнь пошла тихая и размеренная, омраченная разлукою с возлюбленным Александром Сергеевичем.
Бекаев все чаще и чаще пропадал в своей школе для крестьянских ребятишек; родители боялись странного учителя, о котором по деревне ходили черные слухи. Детей после становилось все меньше и меньше.
Но Захаров, не смерившись с жестокосердием Бекаева и слухами о его нечестивости, нанял трех своих работников под предводительством своего управляющего и верного слуги, - Фалеева. Авсеев, Курыгин и Лебедкин стали тенью Бекаева, следуя за ним всюду, чтобы поймать его на любом проступке и злодеянии. Но как они не старались, Виктора им поймать не удавалось.
Темной ночью на заре июня Мария, будучи на сносях, не нашла мужа в постели. Обеспокоившись, задумчиво уставилась в черный потолок. Ей снились нехорошие сны, которых она не помнила, но которые оставили в душе ее горький осадок. Этим днем приходила бабка-повитуха, дабы справиться о здравии роженицы, и поведала ей главные из деревенских слухов и сплетен:
«Краса моя, царица небесная, благословенная Божией благодатию, беда несется в места наши сломя голову. Быстрее самого черта к нам несется, сжигая за собой поля, леса, изводя реки ядом глубин дьявольских».
«Что за беда, Авдотьюшка Васильевна?» - устрашаясь и хватаясь за живот, выдохнула Маша.
«Плохи дела наши, Мария Никифоровна! Не далече, как сегодня утром, люди добрые слыхали, как петух кричит голосом жабьим, а козел человеческим – «Беда идет!» А еще давеча поздним вечером у реки видали чуму деревни нашей – Митьку-уродца!»
Похолодев, Маша, однако, собрала все силы свои и с упреком пробормотала:
«Полно тебе, Авдотья Васильевна, слухи-то коварные и неправдивые слушать! Черные эти слухи! Неправда!»
«Как же неправда, если было это! – обиженно воскликнула та. - Я сама следы Митьки на берегу видала!»
«Не верю я в него!» - пробормотала девушка, все больше опуская тьму и гнев на свое красивое лицо.
«Антихрист он! Веруешь в Господа нашего, веруй и в дьявола, врага Его и нашего. А то, что Митька, зверь окаянный, дьявольский, появился накануне родов твоих, - нехорошо это. Как бы ребенку чего плохого не сделалось...»
«Ничего ему не сделается! – презрительно выпалила Маша. – Пойду в церковь и помолюсь Господу, заступится он за дитятко рабы его, Марии. И никакой Митька-уродец не будет страшен ему!»
Авдотья Васильевна оскорбилась подобным неверием в слова ее и ушла, однако, выдавила из себя некий поклон на прощание.
Митькой-уродцем в деревне величали существо, рожденное якобы чертом и чернокнижницею. У него были рога, горб, узенькие копытца и руки человеческие, маленький хвост-хлыст, глаза белые, полуслепые, вытекшие, перекошенный получеловеческий, полузвериный рот. Он, сгорбленный, хромающий, обросший шерстью с проплешинами, как смертное знамение грядущих бед и проклятий, словно юродивый, бродил в окрестностях деревеньки и плакал, не по-человечьи, а почти по-звериному, воя и низко скуля.
Несмотря на ум свой ученый, Маша была крайне суеверна, и слова эти черные не могли не впиться в душу ее холодным кинжалом.
Она села на кровати, затем тяжело встала, придерживая огромный живот свой, накинула на голову и плечи платок и вышла на улицу, где стояла хрустальная тишь летней ночи, окутанная дымкой серебристых бубенцов – цикад, наполняющих окрестности звоном своих крылышек. Порой, по ночам, Виктор засиживался в погребе, из которого сделал, чуть ли не свою мастерскую. Маше там он строго настрого запретил появляться, грозясь плетью наказать. А спина ее и так пребольно гудела от тяжести ребенка.
Воровски пригнувшись, Маша подошла к его амбару, освещая путь свой маленькой свечой, одинокой лучиной тепла и той кромки света, которая позволяла ей собраться с духом и не трусить перед растущим чувством ужаса. Деревянная лестница спускалась вниз, кончаясь у приоткрытой двери, из-под которой виднелись отблески света. Она осторожно спустилась, вошла в маленькое холодное помещение и огляделась: посреди комнаты стоял большой чистый стол; у противоположной стены находился шкаф, заставленный маленькими склянками со странным содержимым. Пол комнаты было завалено старыми ненужными, на первый взгляд, вещами: сундуками, коробками, бочками.
Две одинокие свечи стояли на столе, сосредоточив в себе, казалось, всю мощь и силу, неся в себе стремительный финал. Маше казалось, что этот мутноватый свет забирает жизнь ее и будущее, толкает ее вниз, к концу вечному. Ибо столь страшная сила таилась в двух этих свечах, что будто бы даже крест на шее девушки потеплел и потяжелел, противясь этой мерзкой силе.
Неподалеку послышался пронзительный детский плач. Он становился громче, разрывая жаркую тишину и клочьями бросая ее в Бекаеву. Маша притаилась между шкафом и сундуками, страшась быть обнаруженной. Вскоре в комнату спустился и сам Бекаев с младенцем на руках. Маша никогда не видела такого умиротворенного и блаженного выражения у него на красивом бледном лице. Глаза его были прикрыты; он был похож на умиротворенно мурлыкавшего кота. Предчувствие чего-то ужасного сковало нутро девушки холодной болью, лишив ее возможности ясно мыслить.
Бекаев положил замершего ребенка на стол и распеленал его. Затем он начал произносить какие-то замысловатые фразы, похожие на песнопения, злой умысел которых был очевиден. Маше стало худо: ее грудь сковало удушье, голова раскалывалась на множество мелких кусков. Плач ребенка раздражал ее и болезненно сжимал сердце.
И канули остатки человечности в небытие этого пронзительного плача, туманного сияния этих свечей, черной мглы этой душной ночи, адского жаждущего выражения этих глаз, которые некогда были светло-серыми, красивыми, хоть и не всегда живыми. Глаза этой проданной души греховно вожделели крови и новых жертв, которые приведут его к величию, после чего сила Божия низвергнет его до ничтожного состояния адового, в котором он проживет все остатки вечности за свои попытки замахнуться на величие и власть путем кровавым.
Когда у них были родители, они делили дом, двор, где он заменял ей отца, а потом они делили ложе, порочное, не благословенное. Отец ее ребенка, антихрист, сын греха, сын дьявола, обладающий его покровительством, мощью, отдавая ему взамен свою душу. И она носит под сердцем плоть его и отравленную кровь. Какое же зло появится на свет? Или чистое непорочное дитя, которое необходимо будет освободить от общения с отцом? Горе ей, несчастной! Как давит на сердце подобное знание!
Виктор замолчал, взял ребенка на руки и прошептал:
- Нынче кровь твоя, дитя некрещеное, придаст мне сил. Жизнь твоя станет моею насильно, ибо я так хочу, и никто не посмеет воспротивиться воле моей …
Его губы растянулись в кровожадной злой улыбке, и длинные острые клыки блеснули за ними, словно кинжалы.
- Нет! - взвизгнула Маша, схватившись за голову обеими руками.
Бекаев устремил взгляд красных глаз в тот угол, где пряталась девушка. Он положил плачущего ребенка на стол и схватил жену свою за волосы, притянув ее к себе и гневно воскликнув:
- Что ты здесь делаешь? Я запретил тебе здесь появляться!!!
Он швырнул ее на пол, затем грубо поставил на ноги и потащил на улицу. Девушка закричала так громко, на сколько позволяли ей силы. Ее вопль, полный ужаса, мощным эхом раскатился по затуманенной, ночной округе, волчком закрутившись в воздухе и прорезав его окровавленным ножом.
- Пусти меня! - вопила она, выбиваясь и молотя Виктора по всему телу.
- Молчи! - зашипел он, ударив Машу по лицу.
Бекаева рухнула на землю, теряя сознание, но сквозь туман забвения она услышала чьи-то яростные крики, звуки борьбы и ругани.
Когда Мария забылась, люди Захарова потащили Бекаева к самому Александру Сергеевичу, где тот долго вел с ним беседу. Виктор бесновался, грозил Захарову смертью и, в конце концов, замученный и окровавленный, с маниакальным блеском в безумном взгляде, сознался во всех злодеяниях своих: в убийстве бездны молодых девушек, нескольких мужчин и одной почтенной семьи, семи младенцев, преклонениях дьяволу и ненависти ко всему роду людскому. Смерть своих приемных родителей он тоже принял на себя, объяснив деяние свое устремлением жениться на той, которая будет обречена на согласие, ибо покровителей, которые избавили бы ее от пагубного шага у нее не было. К утру он был приговорен к смерти через повешение. Зная, что это сойдет ему с рук, зная о всеобщей ненависти к этой твари, Захаров решил устроить казнь сам, не уведомляя об этом официальный суд.
Когда тьма опустилась на землю, и разбушевалась вьюга страстей, вся деревня сопровождала одинокую телегу, медленно едущую в сторону деревенского кладбища. К ней был привязан сам Бекаев, выкрикивающий проклятия и угрозы, но жители, овеянные восторгом предвкушения перед казнью лютою, не слышали его. Они, вооружившись факелами, шли за молодым Захаровым, восседавшим на гнедой лошади. В руках у него был револьвер, а рядом ехал батюшка священник.
В роковые и страшные минуты проклятий и прогулок Митьки-уродца по деревне, повитухи читали над обессиленной молодой роженицей молитву, прерываемую воплями ужасных мук девушки, сокрытой от мира бредом боли и страха:
«О, чудная Владычице! Всяк притекаяй к Тебе, без Твоея всесильныя и лютыя смерти, скрежета зубнаго и вечнаго мучения...»
«О премилосердная Госпоже, Царице Богородице! Прими смиренно моление наше, и не отрини нас, заступление и прибежище наше...»
Вскоре, неподалеку от того места, где ранее находилась церковь, шествие остановилось. Бекаева, спокойного, но злого и мрачного, привели на виселицу и поставили на шаткий табурет.
После того, как батюшка прочитал молитву отпущения грехов и за упокой души осужденного, Захаров бросил убийце:
- Говори, Бекаев. И это будет твоим последним словом, ибо время твое пришло.
- Вы недостойны слов моих, - тихо и чопорно, пронзая собравшихся холодом своим, пробормотал тот, даже не взглянув в его сторону.
- Достойно встреть кончину свою, перед тем, как упадешь в вечные трясины адовы! - прорычал Астралов, гневно взглянув на него.
- Разрешилась!!! – громовым раскатом прокатился по толпе взволнованный вопль.- Дочерью Бекаева Мария разрешилась! Разрешилась и преставилась!
Безумный хохот триумфа вырвался из груди преступника, заглушив возгласы ужаса и изумления народа. Он победоносно оглядел толпу и воскликнул:
- Настал час мой! Пройдет время, и вновь восстану я, вселяя в сердца людей еще более страха и ужаса. Они сполна познают силу ненависти моей! Да польется кровь рекою, и ублюдочные потомки ваши возьмут на себя удар весь. Да будет проклят весь род твой, Захаров! В пекле горите пламенем вечным, а я восседать на троне буду рядом с владыкой своим и улыбаться, ибо не умру, не стану прахом в сырой могиле своей, стану могущественным!
Тяжелый скрип, и слова убийцы застряли в сломавшемся горле.
Его похоронили за пределами кладбища, дабы не тревожил он души умерших нечестивостию своею и склонностию к страшным убийствам. Вскоре Александр Сергеевич Захаров продал имение свое и вместе с отцом переехал в Петербург, удочерив маленькую девочку покойницы Марии, крестив ее, растя ее в духе богобоязненном. После отъезда его многое забылось, превратившись в легенду, в миф и вымысел, присоединившуюся к длинному перечню сказаний деревеньки этой, давно преданных забвению. Но были люди, не желающие забывать историю края своего и передающие ее детям, будто что-то выжидая, присматриваясь, притаиваясь.
Все, что было, безвозвратно осталось позади, и имя его затерялось в прошлом, но тень его, порой через десятилетия, продолжает тревожить нас до сих пор…