Андрей Коваль

      “Как выживший из ума нумизмат или защитник Нумансии, изумлённый собственной стойкостью, как Нумитор, внучатами стяжавший бессмертие, как длиннохвостый Хануман, пляшущий в заревах костра под завывания всяких там, как всё, что всех этих единит — и множит — так нынешний день, конца которому не предвидится, снова и снова, всяк раз на свой дур, тычет и тычет, кычет и хнычет свой надоедливый въедливый причет: Шамбала, Бет-Пак-Дала, Калевала, Потала — или так: тевкры, локры, ноги мокры, Абиджана или Аккры не видать пеонам с чакры — ша!
      Но поди-ка останови, это похлеще будет, чем все и всяческие шлягеры, лагери, Гегели–Нагели, Гоголи–моголи али Моголы. И вечно-то оно так: дай, думаешь, черкну пару строк, ан тут же: черкну или чиркну? — а там уж пошло-поехало, чирикающим черкаччо, за все мыслимые пределы вероятия, понесло, понесло, — логика Наторпа, напортачившего, заартачившегося, зарапортовавшегося так, что вся Порта Оттоманская, то бишь Османская, во времена порто-франко и лингва франка, все францисканцы с Иваном Франко, с диктатором Франко и Сесаром Франком — всё летит в тартарары, Арараты — к ойратам, сплошной тарарам, где уж там... у-уф!
      О, конечно, где-нибудь в Сызрани, спозаранку, на сырой зорьке, волглым воздухом Волги лезущей за шиворот-навыворот, когда лещам да щами тебя улещивают, потчуют почём зря изжелта-желудочными какими-то яствами, такая бестолковщина в голову не полезет, а полезет — так что же ж, её ж ведь и прищучить недолго, погляди вокруг: благодать-то, а? И вправду, благодать, и ни к чему всё это: что же — вся рота не в ногу, что ли?
      И всё же, и всё же — отвлекаясь от долженствования, женсоветов и прочего — каково блаженство камлания! заклания слов! Эвоэ! Расчленение Пуруши, в уши — беруши, заушающим этаким хряском — многосуставную гущу звучаний терзать. Мухоморов объевшись, кратчайшим путём — в небеса! Турмалины и турманы, акробатки Рабата на рабатках Арбата тарабанят по торбам атрибутами брата. Та-ак, говорил Заратустра. Такъ-такъ”.