Андрей Коваль

       По небу равномерно шли сиреневые, с матовой прóжелтью, облака. В далёкой Лхасе ветер трепал разноцветные флажки, тянущиеся по канатам от подножия горы к отвесным стенам Белого и Красного дворцов. Рот растянулся в отчаянном зевке, продлившемся до купоросного позеленения тьмы, стоящей перед глазами — тьмы, в которой время от времени шаришь в поисках феерических, никак не приходящих видений. Купорос — опорос — ежедневный опрос. Суягная овца. Надо же — суягная! Вспомнилась желтизна вчерашней люцерны, витой тюк соломы, за которым, возле черноводной бочажины, могла бы сидеть дородная русалка, отжимающая зелёные волосы. Купоросно- зелёные. Русалок вообще-то не существует. Губы невольно растянулись в улыбке.

       Да, разговор о красках неба приобретает в этом богоспасаемом городке апокалиптические интонации. Многочисленные и разнообразные трубы испускают кирпичные, бежевые, нежно-розоватые, сизые, свинцовые [мерзости], голубовато-серые, серовато-голубые, изумрудные дымы... Когда полнеба окутано этаким великолепием, трудно удержаться от священного трепета. Mysterium tremendum.

       Рука вынырнула из-под одеяла, потянулась ко близстоящему стулу. Мартирос — вот имя для художника! Рядом с ним Стивен Дедал предстаёт надуманным. Вымученность и мученичество. Истина и правда. Tremendum et fascinans. Импровизированная пепельница, стоявшая на горке исписанных листов, полетела на пол. Вытянутый наугад листок смялся под инстинктивно напрягшимися пальцами. Раздалось тихое шипение:

— Ч-ч-чёрт!