Андрей Коваль

       Вдвоём с А. Ю. у на квартире у Г. Первый этаж старинного (XIX в.?) дома; дверь в квартиру, как это бывает в Одессе и других южных городах, ведёт прямо из дворика, выложенного серой плиткой. Да, точно: обстановка скорее южная.

       В дверях встречают хозяева. Г. выглядит вполне опустившимся: мутный взгляд, белая щетина, несвежая голубая клетчатая рубашка, мятые брюки. Жена его — не реальная И. Ю., но какая-то другая, очень доброжелательная и подтянутая пожилая женщина.

       Заходим в квартиру. Планировка её сумбурна: сразу за входом что-то вроде клетушки для дворника или привратника, где возле стены со старым пыльным ковром стоит ветхий диванчик. Дверь из неё ведёт в двухэтажную залу — впрочем, не слишком большую, но всё же с лестницей и галереей на втором этаже. Кажется, ни единой книги нигде не видать.

       Стоя ведём какой-то незначащий разговор, коего не запомнил. Общая интонация сцены не то чтобы идиллическая, но, во всяком случае, в высшей степени мирная и дышит, в общем-то, взаимным безразличием. Туда-сюда барражирует их дочка, рыжеволосая красотка лет восемнадцати (таковой «в реалке» у них не было).

       Разговор длится недолго и завершается неожиданно. Г. вдруг выкидывает странный фортель: глядя куда-то вбок, легонько приседает на правой ноге и, откачнувшись вбок, делает широкий мах правой рукой. Этот мах неожиданно ловко завершается тем, что Г. приоткидывает занавеску, скрывающую нишу в стене, и выхватывает с полки бутылку. Не говоря ни слова, демонстрирует её на вытянутой руке всем, to whom it may concern. Жена его подаёт два стакана, и он наливает в каждый до половины мутную жидкость, в которой густо плавает белая мякоть, что-то вроде пульпы. Мы с ним выпиваем. На этом визит, кажется, считается завершённым.

       Итак, собираемся уходить. Но всё внимание неожиданно переключается на второй этаж, где находится юная дочка. «Находится» она там в весьма своеобразном положении: лёжа на кровати, обнажённая, лишь до пояса укрытая одеялом, она привстаёт на одной руке, а другой производит некий жест (манящий?), что-то говорит. Во всей красе предстают её замечательные груди: не слишком большие, но и отнюдь не маленькие, идеально круглые, молочно-белые, очень выразительно очерченные, «стоячие» и тугие. Прикрывать их она вовсе не собирается. К кому из нас двоих обращён её жест — непонятно; скорее всего, опять же к любому, to whom it may concern. Мы некоторое время созерцаем её, потом поворачиваемся и выходим.

       На самом пороге двери, ведущей во двор, почему-то задерживаемся на некоторое время. Появляется Г.: с трудом держась на ногах, он ковыляет к диванчику в «дворницкой», но силы ему изменяют, и он, как подкошенный, неуклюже валится частью на стул, частью на пол. Подбегаю я, подбегает жена, мы пытаемся его как-то приподнять, подхватить, но это нелегко, ибо он виснет совершенно мёртвым грузом. После пыхтений мне, наконец, удаётся взвалить его на плечо и отнести в «гостиную», где мы до того были. Там ещё раз мелькает красотка дочка, по-прежнему обнажённая, продемонстрировав, как ведут себя её груди при различных движениях вертикально выпрямленного тела. Ведут безупречно.

       Потом что-то вроде раута в особняке неподалёку. Много незнакомого народа, жужжание разговоров, мелькание лиц... А. Ю. по-прежнему был рядом, и, когда мы собрались уходить, ручкой на прощание нам помахала жена Г., стоящая в центре залы с таким видом, что стало ясно: хозяйка тут она.