Ригведа, X. 129[1]

 

Перевод Андрея Коваля

 

 

1.           Тогда ни не-сущего, ни сущего

              Не было, ни поднебесья, ни неба.

              Чтó сновало? Куда? Под чьим укрытьем?

              Чтó за вода была, глубь и пучина?

 

2.           Не было смерти, не было бессмертья,

              Не было различья меж днём и ночью.

              Тó-Одно дышало себе, не дыша,

              А кроме Того — ничего иного.

 

3.          Тьма была спрятана тьмою вначале.

              Неразличимые вóды — всё это.

              Но в Ничто завёрнуто было Нечто,

              Одно родилось Оно силой жáра[2].

 

4.           Вначале нашло на Него желанье,

              Это стало первым семенем мысли.

              Сущего узы с не-сущим открыли

              Мудрые, в сердце своём вопрошая.

 

5.           Протянулась наискось их верёвка.

              А был ли верх-то? Ну, а низ-то был ли?

              Семядавцы — были; громады — были;

              Снизу — довольство, излиянье — сверху[3].

 

6.           Кто ж ведает-то? Кто поведает здесь?

              Откуда взялось, откуда творенье?

              Боги затем, из того сотворенья...

              Кто ж ведает-то? Откуда возникло?

 

7.          Это творенье откуда возникло?

              Само по себе? Или всё ж не само?

              Кто сверху взирает, на высшем небе —

              Он, может, знает. А может, не знает.

 

***

 

        «Это самый глубокий по своим мыслям космогонический гимн РВ» (Т. Я. Елизаренкова). Действительно, «глубин» в нём предостаточно, причём даже в буквальном смысле: «Чтó за вода была, глубь и пучина?» (áмбхах ким асид гáханам габхирáм). При этом «гимн не только глубок по содержанию, но и совершенен по форме» (Т. Я. Елизаренкова). О высоких поэтических достоинствах этого гимна Татьяна Яковлевна писала и отдельно, причём проявив при этом собственную поэтическую жилку (например, так: «Эта тема звучит нервно и неровно»[4]).

        Исключительная поэтическая сила гимна передалась В. Г. Тихомирову, автору предшествующего по времени русского стихотворного перевода. Именно здесь оказалось наиболее уместным полное отсутствие пунктуации (выдержанное и во всех остальных переводах сборника). Правда, досадным огрехом приходится счесть первый стих пятой строфы: «Светлый повод поперёк натянувши…». Очевидно, здесь имеется в виду вовсе не «повод» (часть конской сбруи), а жертвенный шнур, носимый ведийскими жрецами-брахмáнами. В целом же Тихомировский перевод ― несомненная удача. Но «Тó-Одно» (Тад Экам), мелькнувшее во второй строфе гимна, ещё более загадочное, чем лосевское «сáмое самó»[5], неотступно стремится к новым воплощениям в русскоязычной стихии.