В городе снег пахнет теплым молоком. И если зимой встать под свет какого-нибудь фонаря, запрокинуть голову и смотреть, пока из-за снега, что тает на лице, на щеках, течет капельками по очкам, не появятся блики, маленькие огоньки - от снега.
Можно долго стоять и ждать этих капель, ждать пока на тебя упадет много снежинок, ещё - пока не замерзнешь. В холод мерзнут пальцы на руках, ты прячешь их в карманы идешь дальше. По шоссе, вдоль дороги, над которой плакаты, название города, пожелания жителям и маленькие огоньки на проводах, разрезающих небо на части.
Ты идешь и чувствуешь запах молока, такой сильный, что снег, если зачерпнуть его в ладони, поднести к своему лицу - можно лакать, как собака из миски теплое молоко. И будут и огни на шоссе, и на очках, и где-то гирляндами - на проводах. И он будет падать, на траву, на качели где-то за оградой старого парка, на белье, на клетчатые занавески в домах. Больших домах маленького города, на который ты смотришь через несколько свернутых газет, билетиков на метро и трамвай.
Холод гонит куда-то к теплу, и ты идешь, к какому-то дому, где окна светятся разными цветами, искрит телевизор, и осторожно заглядываешь внутрь каждого - так высоко, как можно зацепить взглядом. А потом, если не найдешь ничего, идешь дальше, по снежинкам на дороге, оставив там пару следов, до следующего дома, до нового тепла.
И тихо начинаешь скулить, становится страшно, зима - не время жить на улице, люди больше не жгут даже мусор, и только если повезет - ты забегаешь в теплый подъезд, жмешься к батарее, и чувствуешь как кожа, даже кожа, пахнет жженой псиной шерстью. Потом становится противно, и ты опять уходишь на улицу, идешь куда-то вниз по склону - там река.
Река грязная, рядом горят огни какой-то фабрики, они горят всю ночь, и если зажмуриться - то видишь теплый закуток под лестницей, окурки на полу, ткань и чьи-то ноги, женщин в халатах, мужчин в грязных ботинках, других людей, остановившихся ненадолго, и тут чья-то рука - человек склонился, у него в руках миска с молоком, которое пахнет снегом.
Ты тычешься носом в эту руку и чувствуешь мягкое прикосновение. Кто-то чешет тебя за ухом и зовет, а ты лежишь, спрятав морду в мокрые лапы и тихо скулишь, потому что не веришь, и глотка привыкла больше, чем лакать что-то из миски. Ты засыпаешь и видишь, как медленно образуется тонкая щель, из неё идет тусклый свет, щель всё шире и шире, и ты бежишь туда, к ней, опять к снегу.
Ты идешь по мосту, справа кладбище, там можно что-то стянуть, но ты опять идешь, и знаешь, там ты останешься, ляжешь у какого-нибудь камня и станешь ждать, пока не прилетят птицы, или, если хватит сил, выроешь нору в белом, холодном песке, и ляжешь там, и будет тихо.
А значит, ты идешь через мост, потом к перрону и лесу, куда-то вверх, в гору. Там тоже станет тепло и ты помнишь запах прелой листвы и солнце, и людей с лопатами и мешками у стен больницы. Не важно, что в этих мешках, пусть даже мертвые цветы или лекарства, или те же листья, ты чувствуешь запах гниения и бежишь, когда люди зовут тебя к себе.
Остается решить: дорога и капли на шерсти, которое если сощуриться становятся маленькими огоньками, и сверкают, и на тебе, и на шоссе, и даже на маленькой кукле из пакета, которая давно повисла на проводах и можно так стоять и радоваться этому сиянью очень долго, пока не замерзнут лапы, пока не придется опять быстро бежать, поджав хвост, от визга машин.
Или идти до перрона, до какой-то из табличек и тусклого света вагонов. Пара людей на лавочках и внутри электрички, где тепло от дыханья, которого не хватает на всех. Лечь под лавку и лежать, ждать пока закроются двери, и под стук колес уедет куда-то по мосту большой дом на колесах, и на прощание мигнет теми же огоньками, а может быть это просто тает снег.
Ты идешь к автобусной остановке, снег тает, и почти везде видна трава. На тебе смешная ленточка, на лапе, и ты катаешься по земле, мокрой и грязной, разрываешь её клыками. Ты чувствуешь запах дома, на себе, на шерсти и он смешивается с запахом земли, и ты тычешься в неё носом как в миску с молоком.